Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса
ее возраста и трое детей такого же возраста, как была Сиджей, когда я был Молли. Один
из детей поднял меня и посадил в кровать женщины. Я лег смирно.
– Дон, – обратилась Сиджей к старшей из детей, девочке, чьи светлые волосы пахли
цветочным мылом, а руки сильно пахли яблоками. – Не хочешь ли выпить со мной чашечку
кофе?
Я почувствовал, как по телу Дон прошла вспышка тревоги. Она посмотрела на свою мать, которая спала и даже не ощущала моего присутствия рядом с ней, а потом перевела взгляд
на отца, который кивнул: «Иди, дорогая».
Я ощутил что-то наподобие чувства вины внутри Дон, когда она неохотно отходила
от постели матери. Что бы там ни было, я решил, что нужен Сиджей и Дон больше,
чем женщине в кровати. Двигаясь как можно осторожнее, я спустился на пол и тихо побрел
по коридору за моей девочкой.
– Хочешь что-нибудь перекусить? Может, банан? – спросила Сиджей.
– Спасибо, – ответила Дон. Вскоре я услышал, как они начали что-то жевать, и почуял яркий
сладкий запах, который добавился к запаху яблок. Я лежал у их ног под столом.
– Тяжело быть старшей. Ты – пример для своих сестер, это видно, – сказала Сиджей.
– Да.
– Хочешь поговорить об этом?
– Не особо.
– Как твой папа себя чувствует?
– Он… Не знаю. Он постоянно повторяет, что мы должны бороться. Но мама…
– Она перестала бороться, – тихо сказала Сиджей, спустя мгновение.
– Да.
– Наверное, очень тяжело.
– Ага.
Они еще немного посидели вместе.
– Чем ты «заедаешь» свой стресс? – спросила Сиджей.
– Арахисовым маслом, – ответила Дон с ироничным смешком. – И еще, знаете, лазаньей,
которую нужно просто подогреть.
– Да, еда помогает справиться со стрессом, – ответила Сиджей.
Дон сидела молча.
– А потом, когда ты съедаешь очень много? – тихо спросила Сиджей.
Вспышка тревоги снова пронзила Дон.
– Вы о чем?
– Когда я училась в старших классах, у меня было тое же самое. Я всегда «заедала» свою
боль, – сказала Сиджей. – Но с каждым кусочком я ненавидела себя все больше и больше, потому что я и так считала себя толстой и знала, что съев все это, снова набираю вес.
Я практически чувствовала, как растет мой зад. Тогда я избавлялась от всего, что съела.
Когда заговорила Дон, я чувствовал, что ее голос дрожал от сильного сердцебиения.
– Как?
– Ты знаешь, как, – ответила Сиджей.
Дон сделала резкий вдох.
– У меня на глазах постоянно были такие же малюсенькие гематомки, как у тебя, –
продолжила Сиджей. – Иногда и щеки опухали, как у тебя.
– Мне надо идти.
– Посиди со мной еще немножко, пожалуйста, – попросила Сиджей.
Ноги Дон заерзали. Я чувствовал, что ей страшно.
– Знаешь, у меня не настоящие зубы, – продолжала Сиджей. – Все свои я потеряла еще
в молодости, от повышенной кислотности. У людей моего возраста часто вставные зубы, но у меня они еще с колледжа.
– Вы расскажете моему папе? – спросила Дон.
– А твоя мама знает?
– Она… Думаю, знает, но она никогда ничего мне не говорила. А теперь…
– Понимаю. Дон, есть одна программа…
– Нет! – резко ответила Дон и отодвинулась от стола.
– Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, как ужасно держать это в себе, как ты ненавидишь себя.
– Я хочу вернуться к матери.
Они обе встали. Я тоже поднялся, беспокойно зевнув.
– Дон, я на твоей стороне, – стала успокаивать ее Сиджей. – В ближайшие дни, недели, в любое время, когда ты почувствуешь этот порыв, эту неконтролируемую потребность, я хочу, чтобы ты мне позвонила. Хорошо?
– Вы обещаете, что не расскажете папе?
– Дорогая, только если я буду уверена, что больше ты не причинишь себе вреда.
– Тогда вы не на моей стороне, – выпалила Дон, развернулась и пошла прочь так быстро,
что моей девочке никак за ней было не угнаться. Она печально вздохнула, и я подтолкнул ее
мордой.
– Тоби, ты хороший пес, – сказала она, хотя ее мысли были далеко.
Я лежал рядом с матерью Дон, когда она умерла, и вся семья была очень опечалена.
В комнате были Фрэн и Пэтси, а Сиджей не было. Часто, даже если Сиджей находилась
в здании, я все равно был рядом с Фрэн и Пэтси, потому что им я был нужен больше.
Шли годы, у меня была хорошая жизнь. Собачьей двери здесь не было, но всякий раз, когда
я подходил к двери, она распахивалась передо мной, и запахи с улицы говорили мне, когда
собирался пойти дождь, когда снег, когда наступало лето, а когда осень. Приходил поиграть
Чосер, но когда он понял, что у Эдди можно получить угощение, он стал проводить в кухне
почти столько же времени, сколько со мной, играя во дворе.
Иногда Сиджей не было неделю, а иногда и две, но она всегда возвращалась. Однажды
за обедом, вскоре после одного из ее долгих отсутствий, я почувствовал у нее легкий страх, когда она начала разговаривать с Фрэн, и я насторожился.
– Скоро у нас будет новый пациент. Может быть, даже в этот понедельник, – сказала
Сиджей.
– Да? – удивилась Фрэн.
– Я, этот пациент – я.
– Что?
– Фрэн, в моем теле столько проблем, что доктора не знают, за что хвататься. И, по правде
говоря, я от этого устала. Я устала от боли, бессонницы и тошноты. Я устала принимать
по сорок таблеток в день. Когда Глория умерла, я поняла, что у меня не осталось других
обязательств. Больше я никому ничего не должна.
– Сиджей…
– Фрэн, я пришла к решению очень давно. Тебе не удастся меня отговорить. Я уже объявила
об этом на семейном сборе и со всеми попрощалась. Мои дела в порядке. – Сиджей
улыбнулась. – И я навсегда останусь моложе Глории. Пусть побесится.
– Я думаю, нам надо это обсудить.
– Я говорила со своим терапевтом. Поверь мне, последние полтора года мы с ним
практически больше ни о чем другом и не говорили.
– Все же я думаю…
– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты не права. Это не самоубийство, это принятие. Всего лишь
вопрос времени, когда что-нибудь еще внутри меня выйдет из строя. Мне страшно – вдруг
после следующего инсульта я стану слабоумной? Видев Глорию, я даже думать не хочу, что с моим мозгом такое может случиться. А так я возьму под контроль, что, где и когда
произойдет.
– С чего ты взяла, что у тебя будет еще один инсульт?
– Фрэн, я перестала делать гемодиализ.
– О Боже.
– Нет, ты даже не представляешь, свобода! Мне больше не нужно туда возвращаться. У меня
были плохие времена и хорошие, но, в целом, я прожила славную жизнь и не жалею о своем
решении. Пожалуйста, попытайся меня понять. Я чувствую, будто я искусственно продляю себе
существование, и раньше это было нужно – я смогла помочь многим людям. Однако прогноз
таков, что все может кончиться плохо. И я не хочу провести остаток своих дней, как овощ.
Страха в Сиджей больше не было. Я ткнулся ей в руку, и она нежно меня погладила.
Через несколько дней Сиджей переехала в здание жить. Я сразу понял, что она сильно
больна, сильнее, чем когда-либо раньше. Я запрыгнул к ней на кровать и остался там с ней, то подбираясь наверх, к ее голове, то лежал, свернувшись в ногах.
– Тоби, ты хороший пес, – говорила она слабеющим голосом. – Ты не просто терапигль,
ты собака-ангел, как Макс, как Молли.
Я вилял хвостом, чувствуя нежность, с которой Сиджей произносила эти имена. Моя девочка
знала, кто я, знала, что я всегда был с ней рядом, заботился о ней и защищал от опасностей.
Много людей приходило навестить Сиджей, и она всегда была рада их видеть. Некоторых
из них я знал, например, Грейси, которая была маленькой девочкой, когда я был Максом; теперь она стала взрослой женщиной, и у нее были свои дети. Сиджей смеялась и целовала
детей, и боль ее уходила. Я узнал еще одну женщину, с которой мы познакомились не так
давно. Дон, девочка, чьи руки пахли яблоками, села рядом с Сиджей, и они долго
разговаривали.
– Меня часто спрашивают, какую специальность я хочу выбрать, а я им отвечаю, что пока
моя цель – поступить на медицинский факультет. Откуда мне сейчас знать, какая область меня
заинтересует? Меня еще даже не приняли.
– Ты узнаешь, – ответила Сиджей. – Обязательно узнаешь.
– Сиджей, вы всегда в меня верили. Вы спасли мне жизнь.
– Нет, ты сама спасла свою жизнь.
Сиджей слабо кашлянула, я запрыгнул к ней и лег рядом. Ее рука опустилась и погладила
мою спину.
– Думаю, мне пора идти, – наконец сказала Дон.
– Спасибо, что проделала такой долгий путь, чтобы навестить меня.
Они обнялись, и я почувствовал поток любви от них обеих.
– Счастливого пути, – сказала Сиджей. – И помни, ты можешь звонить мне в любое время.
