Неизвестно - Untitled.FR11
- Я не о том, Ваня. Кто ж это может стать на его место? Разве у нас есть такие?
- Об этом я и сам думаю, родная!
Паша встала, чтобы укрыть детей, которые постоянно раскрывались, и обнаружила, что Санька лежит с открытыми глазами.
- Сынок, ты почему не спишь? - спросила она шёпотом и поцеловала его в щёку.
- Мам, а я тозе кода-нибудь умью? (тоже умру?).
Паша растерялась. Что ответить сыну? Наверное, врать не стоит, несмотря на то что он маленький.
- Санечка, это случится очень не скоро! Ты будешь жить долго-долго, пока не станешь совсем стареньким, пока у тебя не появятся дети, а потом внуки. Ну, спи, мой родной, ни о чём не думай!
Паша вернулась в постель, рассказала мужу про разговор у кроватки, и они ещё долго обсуждали эти неожиданные для семилетнего малыша мысли.
На следующий день никто не работал. Все жители посёлка собрались возле клуба. Здесь раздавались траурные повязки для митинга и ромбовидные значки на лацканы пиджаков: половина ромбика зашита красной материей, половина - чёрной.
В толпе рыдали женщины, не стесняясь слёз, плакали мужчины. Второй секретарь райкома говорил с трибуны: «Закатилось наше солнце, светившее нам после Ленина.»
Пока Иван с Пашей и детьми присутствовали на митинге, известные нам Амелия и Розенфильда резвились в доме на кухне. Амелия сквозняком прошлась по полотенцам, висящим на вешалке рядом с умывальником, и они попадали на пол. Резвясь, Амелия хвалилась:
- Я так и не дала мальчишке дотронуться до умиравшего кота: он был весь в собственной рвоте, а тот норовил погладить его рукой. Только протянет руку - а тут электрический разряд, слабенький, но неожиданный. Второй раз - посильнее! Сразу побежал к матери. Я только что с митинга: не могу понять, как можно плакать о тиране, который пролил столько крови одних, а других переселил за колючую проволоку. Откуда эта любовь в людях? Неужели они и впрямь ничего не знают об этом усатом чудовище и похожи всего лишь на тараканов, которых хлопают налево и направо: они прячутся, потом снова вылезают в поисках крошек, не замечая трупов своих собратьев, снова плодятся, до следующего мора.
- Как-то ты не очень уважительно о людях, подружка!
- Нет, отчего же! Но я лучше понимаю Нерона или Суллу - эти просто составляли проскрипционные списки людей, которых нужно было уничтожить, не утруждая себя объяснениями для общественности, сложными судебными процессами, доказывающими отступничество от борьбы за счастье народа. Все эти «цезари» олицетворяли божественное начало власти, решающее, кому жить, а кому - умирать, и всё было просто! Идущие на смерть приветствуют тебя, богоравный! А здесь - столько иезуитства, столько лицемерия и лжи, что тысячам кровавых Неронов и не снилось! И если первых откровенно ненавидели, то этого - обожают, считая, что он жрец, который приносит заблудших овец в жертву, чтобы другие овцы жили счастливо. И теперь они без него, своего пастыря, не знают что делать!
- Амелия, ты явно наглоталась на улице весеннего свежего воздуха! Я впервые слышу от тебя такую длинную и пылкую речь и делаю заключение, что с фактами истории у тебя было хорошо, а вот на логике развития человеческой истории - ты явно спала! Что говорил по этому поводу Создатель?
«Государства на Земле - это биообразования, которые живут, как сложные организмы: они имеют свой возраст, свои болезни, свои взлёты и падения, как физические, так и духовные. Иногда падение физических сил приводит к падению духовных, и наоборот - подъём духа, свежая идея способны возродить пришедшие в расстройства телеса. Так или иначе - государства создавались мной с целью сохранности основного жизнеспособного генофонда наций, а не сохранения численности народонаселения. Человеческая биомасса - всего лишь расходный материал в таких государственных организмах в сложных условиях борьбы за выживание. Только достигнув определённой высоты самоосознанности, человек сможет поставить себе на службу государственный организм, который, в конечном счёте, станет оберегать здоровье и жизни людей. Но, повторяюсь: этот организм должен пройти все свои этапы строительства, от кровавого - к бескровному.»
Амелия вздохнула:
- Что ж, ты всегда была у нас отличницей, и тебя Создатель всегда ставил в пример. Поэтому меня, пустышку, и прикрепили к тебе.
- Ну же, Амелия, не скромничай! Мне кажется, мы очень удачно дополняем друг друга. Ведь в области человеческих переживаний тебе нет равных!
- Да ладно, скажешь тоже! Давай лучше сгоняем посмотрим, как там наши! Что-то мне не нравится здоровье Вани! Начал опять покашливать.
- Весной у него всегда так. Но температуры нет. Он крутит такие маленькие кулёчки из газеты и плюёт туда то, что откашливается, чтобы Паша не стирала его платки. А потом Паша сжигает это в печке. Периодически она сдаёт его мокроту на анализ - боится за детей. Помнишь, на день рождения Саньки к ним приезжал в гости Николай Евсигнеев со своей Серафимой, так опять они пели эту «Туберозу»! «Чёрную розу, эмблему печали, в час расставанья ты мне преподнёс, мы оба сидели и оба молчали, нам плакать хотелось, но не было слёз.» Разреветься можно! Серафима плакала! Эта песня родилась, когда не только туберкулёз, но и воспаление лёгких не лечилось, эти болезни были приговором. Причём чаще умирала молодёжь. Известна история, когда молодая девушка сама ушла из жизни вслед за одним из таких несчастных, а друг этой пары написал этот душераздирающий романс. Ну что, полетели?
День рождения Борьки отметили скромно, без гостей и песен. Попили чаю с пирогом, вручили Борьке подарок. Веселиться причин не было: вся страна оделась в траур.
* * *
Паша обживала новую квартиру в Давыдовке - она была намного скромнее предыдущих. Небольшая кухня с печкой, две комнаты со стенами, побеленными мелом. Двухквартирный дом с выходами на противоположные стороны стоял под старыми липами, здесь же росло несколько дубков, рядом - колодец с намотанной на барабан цепью и металлической ручкой. За небольшим полем начинались овраги и лес: для ребятни - заманчивые просторы для исследований, для Паши - вечный предмет страхов и переживаний. Она уехала от речки, а теперь - этот лес! Места тяжелейших боёв с немцами были напичканы укреплёнными пунктами, окопами, ходами сообщений и брошенным ржавеющим оружием.
У Паши стал портиться характер, и во многом благодаря Санькиным «скромным» усилиям. За три года он принёс три потрясения, три семейные трагедии: спокойный и рассудительный Иван, как мог, успокаивал жену, но квартирная сцена каждый раз сотрясалась бурей со стонами и рыданиями.
Иван говорил Саньке: «Ты у нас как дед Щукарь! Он тоже все беды к себе притягивал, и тоже - совершенно на ровном месте».
Как-то Марчуков собрался к колодцу за водой, и Санька тут как тут:
- Пап, давай я ведро понесу!
Иван замешкался на одну минуту дома, а сын стрелой - к колодцу. Что ж, пока отец подойдёт, он и сам вытащит полное ведро, не раз уже помогал Борьке. Еле доставая в верхней точке ручку, Санька принялся наматывать цепь, таща полное ведро наверх. Неожиданно ручка выскользнула из рук и. - мгновенный удар сверху по лбу.
Мальчишка отлетел на землю, и подбегающий Иван увидел лежащего сына: всё лицо его было в крови. Схватил его на руки и - домой, всего-то бежать пятнадцать метров. Уже после он думал: «А ведь надо было кровь вытереть!»
Только он появился на пороге - Паша так и села на стул: всё лицо Саньки в крови, а голова, как она рассказывала всем, безжизненно повисла.
Иван положил сына на диван, кинулся за нашатырём для Паши. Тем временем Санька поднялся, подошёл к матери и принялся её успокаивать.
Паша пришла в себя и стала осматривать его голову. Выше лба вздулась шишка, сорван кусок кожи на лбу и переносице, но переносица цела! Удар пришёлся вскользь: каких-то несколько сантиметров - и металлическая ручка могла размозжить череп.
- Сынок, голова кружится?
- Да нет, мама!
- Может, тошнит?
- Нет, не тошнит.
Пришла очередь Ивана получать удары и в бровь и в глаз: «Как ты мог оставить его одного?» и т.д. и т.п.!
Паша успокоилась не скоро, и только после того, как мальчишка стал бегать, как будто ничего не случилось; он быстро забыл о своём несчастье.
Младшей, Оленьке, в апреле исполнилось пять лет, и с ней особенных проблем не было: её за целый день можно было не услышать - копалась с игрушками, и не дай бог, чтобы кто-то взял у неё из рук что-нибудь: вот здесь неожиданно просыпался характер, и она могла закатить концерт.
Иван особенно любил младшенькую, потакал всем её капризам, носил на руках и называл не иначе как «Олюшка». И хоть она болела не больше, чем другие дети, - то корь, то золотуха, - мать считала её состояние болезненным и усматривала в этом последствия собственной травмы, которая случилась с ней во время беременности.
