Джоджо Мойес - Корабль невест
Он остался стоять рядом с ней. Она остро ощущала неподвижность его слегка расставленных ног, готовых противостоять внезапной волне.
– Вам ведь нравится здесь, наверху, да? – спросил он.
– Очень. Возможно, мои слова звучат глупо. Но я поняла, что море делает меня… счастливой.
– Ну, раньше вы не выглядели слишком счастливой.
Она не ожидала, что сможет с ним вот так запросто общаться.
– Мне кажется, бескрайние морские просторы плохо на меня действуют, – сказала она. – Я не чувствую себя спокойной… как обычно.
– А… – Она поняла, что он кивнул. – Ну, корабль редко оправдывает ожидания.
Какое-то время они молчали. Фрэнсис ощущала смутное беспокойство, ведь их больше не разделяла металлическая дверь. Сначала она завернулась в простыню чуть ли не до подбородка. Но затем решила, что глупо устраивать демонстрацию, и позволила простыне свободно упасть с плеч. И сразу покраснела от собственной смелости.
– Когда вы здесь, у вас даже лицо меняется, – сказал он, и она бросила на него быстрый взгляд. Вероятно, он догадался, что переступил некую черту, поскольку опять смотрел прямо перед собой. – Я понимаю, каково это, – добавил он. – Вот почему мне так нравится находиться в море.
А как же ваши дети? – вертелось у нее на кончике языка, но она не знала, как правильно сформулировать вопрос, чтобы он не прозвучал как обвинение. Поэтому она просто осторожно покосилась на него. Ей хотелось спросить, почему он всегда выглядит таким грустным, если ему есть для кого жить и к кому возвращаться. Но он неожиданно повернулся, их глаза встретились. Она непроизвольно поднесла руку к лицу, словно желая защититься.
– Хотите, чтобы я вас оставил? – спокойно спросил он.
– Нет, – машинально ответила она.
И оба замолчали, ее ответ явно смутил его. Они задумчиво смотрели на темную воду, он стоял рядом, словно ее личный часовой.
Незадолго до пяти утра на горизонте за тысячи миль от них появились первые – яростные и неистовые – серебристые сполохи. Он рассказал ей, как в зависимости от положения корабля на экваторе может изменяться картина рассветов: иногда они медленно и неторопливо заливают небо молочно-синим светом, а иногда – это бурное и почти агрессивное сияние, мгновенно перерастающее в полноценную зарю. Рассказал, что, еще будучи неопытным новобранцем, мог перечислить практически все созвездия и даже немного гордился этим, что любил следить, как они медленно тают в утреннем небе, и радовался, когда с наступлением вечера они появлялись снова, но потом началась война и на ночное небо невозможно было смотреть дольше минуты, не услышав гула вражеских самолетов.
– Они все испортили, – сказал он. – И теперь мне проще туда не глядеть.
А она в свою очередь поведала ему, что рвущиеся в Тихом океане снаряды словно воспроизводили цвета рассвета, и еще о том, как она наблюдала за этим явлением из окна медицинской палатки, удивляясь способности человека ниспровергать законы природы. Но даже в таких диких красках была своеобразная красота, сказала она. Война – или, возможно, работа медсестры – научила видеть ее практически во всем.
– Все вернется. Нужно набраться терпения и подождать. – Ее голос был тихим и успокаивающим.
Он подумал, что, наверное, именно так она шептала слова утешения раненым, которых выхаживала, и, как это ни парадоксально, ему захотелось оказаться среди них.
– Вы уже давно служите на “Виктории”?
Ему потребовалась целая минута, чтобы сосредоточиться на ее словах.
– Нет, – ответил он. – Большинство из нас раньше были на “Индомитебле”. Но его в конце войны потопили[28]. И те, кому удалось выбраться, в результате оказались на “Виктории”.
Всего несколько заученных аккуратных слов. Они абсолютно ничего не говорили о хаосе и ужасе последних часов корабля, о превратившихся в огненные ловушки трюмах, о разрывах бомб и криках раненых.
Она повернулась к нему лицом:
– Вы многих тогда потеряли?
– Порядочно. Командир корабля – своего племянника.
Она посмотрела туда, где несколько часов назад под мостиком, изучая карту, стоял капитан Хайфилд, безупречно подтянутый и аккуратный в своей тропической форме.
– Каждый из нас кого-то потерял, – сказала она скорее даже не ему, а себе.
Тогда он спросил ее о бывших военнопленных и очень внимательно выслушал нудный перечень ранений и пациентов, которые умерли. Он не стал допытываться, как ей удалось пережить ужасы войны. Те, кто прошел через такое, так и не сумели оправиться, заметила она. Хотя все это не важно по сравнению с тем, что ты смог остаться в живых или заслужить чью-то безмерную благодарность.
– Да уж, нелегкий выбор, – произнес он.
– А вы действительно полагаете, что у каждого из нас есть выбор?
Именно в эту секунду, посмотрев на ее бледное серьезное лицо и услышав в ее ответе полное нежелание представлять себя в выгодном свете на фоне страданий других людей, он понял, что его чувства к ней ни в коей мере нельзя назвать подобающими.
– Я… я… не… – Его открытие настолько потрясло его, что у него пропал голос, и он остолбенело покачал головой.
Неожиданно, очень некстати, он вспомнил свое последнее увольнение на берег и почувствовал себя страшно беззащитным, его захлестнула волна стыда.
– Мы все должны найти способ, – начала она, – загладить свою вину.
Ему хотелось крикнуть: и ты тоже?! Не ты начинала эту войну. Не ты несешь ответственность за ущерб, за оторванные конечности, за страдания людей. Ты здесь единственное светлое пятно. Ты заставляешь нас двигаться дальше. Из всех людей, из всех этих женщин, лежащих на палубе, тебе единственной не за что извиняться.
Возможно, дело было в неурочном часе или в ее обнаженных плечах, испускавших неземное сияние в тусклом утреннем свете. А возможно, в том, что он уже забыл, что такое нормальное человеческое общение, поскольку привык к казарменному юмору и напускной браваде. Ему хотелось открыться ей, распахнуть перед ней душу, чтобы она своим теплом и пониманием очистила его от грехов. А еще – крикнуть ее мужу, наверняка тупому и желчному человеку, который, должно быть, прямо сейчас, пока они разговаривают, подтягивая штаны, выходит с приятелями из какого-нибудь ближневосточного борделя: “Ты знаешь, каким сокровищем обладаешь?! Ты понимаешь?!”
У него в голове промелькнула сумасшедшая мысль облечь все свои мысли в слова. Но неожиданно краешком глаза он заметил появившегося на мостике капитана Хайфилда. Проследив направление его взгляда, она повернулась и увидела, что капитан отдает распоряжения двум офицерам. Хайфилд махнул рукой в сторону самолетов и выпрямился, когда они начали что-то быстро говорить ему в ответ. Судя по тому, что беседа велась на повышенных тонах, произошло нечто чрезвычайное.
Он непроизвольно отпрянул от Фрэнсис.
– Пожалуй, пойду выясню, что происходит, – сказал он.
И пока он шел, сделав целых двадцать четыре шага, чтобы присоединиться к остальным, он хранил тепло ее ответной улыбки.
Через несколько минут он вернулся.
– Они все пойдут за борт, – сказал он.
– Что?
– Самолеты. Капитан решил, что нам не хватает места. Он только что получил разрешение из Лондона сбросить их за борт.
– Но ведь самолеты в полном порядке!
Его голос вдруг прозвучал непривычно громко. Эта долгая-долгая ночь поймала его в свои сети, задушила в объятиях, а теперь, отпустив, переполнила эмоциями.
– Важные шишки, которые следят за выполнением договора по ленд-лизу, согласны. Но он… не из тех капитанов, что легко принимают подобные решения. – Он недоверчиво покачал головой.
– Но капитан абсолютно прав, – подумав, сказала она. – Все кончилось. И пусть их примет море.
И когда первые бледные лучи солнца омыли холодным голубым светом полуобнаженные тела женщин, те немногие из них, что успели проснуться, закутавшись в простыни, безмолвно наблюдали слипающимися глазами, как механики один за другим выталкивают самолеты к краю палубы. Очень тихо, чтобы не разбудить спящих, самолеты в последний раз повернули носом к небу – крылья подняты вверх, некоторые еще хранили шрамы и ожоги как регалии за воздушные победы. Они терпеливо ждали, пока зачитывали их технические характеристики и ставили в нужном месте галочку. А затем, покачавшись на краю палубы, совершали последний полет – самый короткий в своей жизни – и с тихим всплеском, подхваченные течениями Индийского океана, беззвучно уходили вниз, к месту своей конечной посадки на невидимом и незнакомом морском ложе.
Глава 13
Мой брат вернулся домой с английской невестой. Он превозносил ее до небес, расписывал как умницу и красавицу – словом, само совершенство… Но вместо этого мы увидели безобразную, чумазую, краснолицую, ленивую потаскушку, у которой не нашлось ни единого доброго слова о ком-то или о чем-то в нашей стране… И лично для меня день, когда иностранная шлюха вошла в нашу семью, стал днем скорби.
