Светлана Павлова - Гонка за счастьем
И она задумалась… Какой смысл совершенствовать чьи-то чужие, порой малозначительные тексты, оставаясь в тени, если можно на основе признанных качественно-отборных материалов создать собственное имя, не тратя времени попусту? Это же просто захватывающая работа — писать сценарии, тем более что источников необозримое множество — вся всемирная история и литература…
А можно обратиться к оперному либретто, взяв за основу русскую классику, это лучше всего идет за границей, например — «Капитанскую дочку», «Даму с собачкой», «Кавказского пленника»…
Пожалуй, стоит начать с «Кавказского пленника», в него можно ввести столько кавказского колорита, включая зажигательные танцы горцев и свадебный обряд с песнопениями. Она знает, что Сергей сможет написать неординарную музыку, не раз слышала его потрясающие кавказские импровизации… Наверняка придется отойти от канона и впасть в трагический финал, конечно же, усилив накал любовных, низменных и высоких страстей разного рода, ведь опера только тогда и интересна, а в конфликтных противоречиях как раз лучше всего и проявляются сталкивающиеся страсти. Такие подвижки всегда выигрышны и даются ей без всякого труда. Здесь особенно важно глубоко войти в материал и почувствовать канонический текст, выявив ключевые слова и фразы, помогающие вскрыть как сущность отдельных драматических эпизодов, так и характер действующих персонажей. Забываются многие детали, но постоянно помнится лишь общее впечатление от спектакля, да, пожалуй, еще эти поразившие и запавшие в душу и памятные мелодические фразы, порой совершено обычные и незамысловатые. Взять хотя бы такой простенький, но замечательный пример у гениального Моцарта — «Фигаро здесь, Фигаро там»… Заимствовать удачные и точные выражения можно и из других произведений автора, а чтобы было поменьше критиканского воя, стоит подстраховаться и указать — по мотивам произведений…
С этого времени начался новый этап в их совместной работе. Первой ласточкой стала опера «Кавказский пленник», либретто которой она все-таки обговорила с Раевским, заручившись его согласием на постановку.
Обязанности жены, матери и управительницы значительным семейным хозяйством, благодаря четкому планированию и невероятной организованности, давались ей без особого напряжения.
В общей сложности у Раевского за пятнадцать лет было поставлено семь опер их семейного подряда, и эта работа требовала от нее полной отдачи сил, энергии, терпения и способностей.
Помимо опер, Загорский написал еще семь симфоний, шесть концертов для фортепиано с оркестром, несколько ораторий и вокальных циклов, постепенно завоевывая себе имя за границей как композитор. Известность на родине пришла много раньше — сначала с его песнями, романсами и эстрадной музыкой, а позже и с серьезными сочинениями.
Ей казалось, что она спасла его не только тогда, но и добывая для него заказы и возможности новых проектов, постоянно делает это — дает ему надежду и заряжает энергией.
Она не знала, что от этих бесконечных заказов и проектов он уже начал задыхаться, ведь он молчал… А молчал потому, что думал — как отказать спасительнице, жене, которая всегда права и всегда заранее знает — куда, когда, кому и сколько?.. Молчал, задыхался — и тянул свою лямку.
А она, уверенная в том, что с честью ведет свой семейный корабль вперед, мчалась, не оглядываясь по сторонам, — больше никаких простоев, вынужденных пауз! Время начинает работать против них.
Эти безумные графики, которые она научилась виртуозно составлять — никаких накладок! — кроме постоянного обновления и пополнения репертуара, вели к другим, весьма приятным и конкретным результатам — работали на имя и приносили, теперь уже в новых условиях, очень большие деньги.
Смешно было вспоминать о былых мелкомасштабных собственных устремлениях, ведь их грандиозный успех стал возможен именно потому, что ей удалось высвободить свое время для него и стать ангелом-хранителем его таланта — она сумела все правильно рассчитать, везде успеть, со всеми нужными людьми перемолвиться, пробить, напечатать, пристроить, организовать, застолбить… Со временем все сцены, включая мировые, стали открыты.
Со стороны могло показаться, что все происходит само собой, что его имя — гарантия успеха… Но ей-то хорошо известно, сколько сил и времени было положено на то, чтобы, наконец, протолкнуть его оперу на Большую сцену — это был, пожалуй, единственный раз, когда пришлось нажать на самые высокие инстанции, а потом организовывать хвалебную критику, платя за это давно отработанными способами, включая и пробивание разного рода встречных просьб…
Зато сколько было радости, когда он получил несколько престижных международных премий, был принят в члены музыкальных академий и причислен к живым классикам!.. Теперь заказы поступали и от прославленных советских, и от зарубежных театров, и от самых знаменитых оркестров.
И невозможно определить, что же вернее способствовало его успеху, чего в этом успехе было больше — его таланта или ее подвижничества, как невозможно было предугадать и того, что, несмотря на кажущееся совершенство каждого из них при таком способе жизни, их отношения уже были обречены.
ЗАГОРСКИЙ
Я уже пережил это. Я предал.
Я это знаю. Я это отведал.
ГЛАВА 1
Приглашение прочитать курс лекций в университете он принял сразу. Это не было его первым появлением в лучшем вузе страны — жена и дочь несколько раз привлекали его к участию в различных гуманитарных акциях. На этот раз он был приглашен сам по себе — для старшекурсников филфака в связи с обновлением программы был впервые организован рассчитанный на два года цикл лекций по русской культуре, в котором принимали участие самые известные поэты, прозаики, литературоведы, художники, актеры, музыканты. Ему предстояло прочесть пять лекций по истории русской симфонической музыки и оперного искусства, а семестром позже — три лекции по истории музыки и оперы советского периода.
Он не раз читал такого рода курсы студентам-музыковедам на Западе, но там были аудитории профессионалов, здесь же пришлось максимально упростить и сократить содержание. Для музыкальных иллюстраций на подиуме был поставлен рояль, который он накануне опробовал — звучание было приемлемым. На этот раз он немного волновался — последний раз он читал подобные лекции лет пять назад.
Конференц-зал на первом этаже набился до отказа, студенты сидели и стояли в проходах — они были пока для него общей массой, это позже он изберет несколько самых интересных для себя лиц и будет говорить только для них. Так он делал всегда, когда приходилось общаться с большой аудиторией — добиться контакта сразу со всем залом невозможно, нужно выбрать несколько пар близких, понимающих глаз, иначе ничего не получится — обратная связь в подобных ситуациях ему была необходима…
Когда он вошел, гул и смех стихли, кто-то первый зааплодировал и зал в едином порыве взорвался аплодисментами…
Он без колебаний ухватился за предложение поработать в университете — это отчасти могло бы вывести его из оцепенения, в котором он находился уже давно. Видимых причин для этого не было — на здоровье грех жаловаться, в доме все, как всегда, универсально отлажено, уже пережит тот наезд властей в семьдесят третьем, снова вернулись успех и слава…
Все шло своим чередом, но с некоторых пор что-то не давало ему покоя, угнетало, даже раздражало, но что это было — он не мог толком понять, вероятно, возраст стал посылать сигналы, хотя с этим не хотелось соглашаться…
А может, просто нужно было что-то поменять в том регламентированном чужой волей конвейере, в который давно превратилась его жизнь, но он не мог на это решиться, не зная, с чего начинать, и потому продолжал этот надоевший ритм просто по инерции, не находя ему альтернативы…
Знал лишь одно — все осточертело, все его давит… Давил и приближающийся юбилей — не столько подоспевшей датой, сколько грандиозностью размаха. «Дворцовый переворот» вообще пугал неприступностью. Гигантомания и теперь, и раньше пугала его — ему были ближе не эпические и батальные полотна и грандиозные личности, оставляющие след в истории, а масштабы более камерные, но отнюдь не менее особенные и глубокие. Но сопротивляться этому было абсолютно бесполезно — очередной замысел жены, который с ее подачи уже стал частью общественного достояния, находился в плане Союза композиторов и в разработке где-то там еще…
Он же не обнаруживал в себе ни малейшего желания устраивать пышные торжества, наоборот, ему казалось ненужным и даже нелепым выставлять то, что хотелось бы скрыть от всех — непонятно откуда взявшееся ощущение одиночества, выхолощенности, странной опустошенности — просто вселенской хандры…
