Дмитрий Емец - Череп со стрелой (СИ)
— Красиво, — сказал Сашка, кивая на розу.
Вадюша самодовольно усмехнулся.
— Да вот, поклонница одна подарила... тайная.. — небрежно уронил он.
Сашка уважительно присвистнул, хотя утром случайно видел, как Вадюша с секатором идет в Зеленый Лабиринт, где таких роз предостаточно.
— Вы же историю ШНыра хорошо знаете? — спросил Сашка.
Вадюша скромно потупился. Он мог бы ответить на вопрос, кто из шныров 2 августа 1801 года сломал себе зуб. При условии, конечно, что это было где—нибудь записано.
— А ШНыр всегда был здесь? Ну, мог он быть не в ШНыре?
Вадюша посмотрел на Сашку с такой снисходительностью, что она почти граничила с хамством:
— Конкретизируй!
— Ну, вот есть ограда, есть охраняющая главная закладка — это ШНыр. А могло вне ограды находиться что—то важное? Не сейчас, а давно? — торопливо уточнил Сашка.
Вопрос не насторожил Вадюшу. При всех своих тараканах он был далек от подозрительности и житейского любопытства. Он, как ученый, осознавал только задокументированные факты. То есть, если где—то в книге было написано «горе», он понимал, что это действительно горе, а не морковный салат. Если же, к примеру, кто—то плакал, Вадюша никак не связывал этого с горем, поскольку историко—архивная характеристика факта пока отсутствовала.
— Далеко или недалеко? — уточнил Вадюша. — Далеко, конечно, много что было! Всякие точки «Запад», «Север», «Юг».
— А недалеко?
Вадюша понюхал розу:
— А недалеко Копытово! Чего далеко ходить?
— Копытово? А разве оно не новое?
— Здрасьте—подвинься! У первошныров в Копытово была кузня!
— Кузня?
— Ну да... А ты думал, первошныры подковы и гвозди по Интернету заказывали? Митяй Желтоглазый, кстати, часто там работал. Он хороший кузнец был.
— И кузня уцелела? — спросил Сашка.
— Частично. Знаешь барак у автобазы, который никак не снесут?
— Длинный такой?
Вадюша важно поведал, что когда—то в бараке жили бригады, ударно воздвигавшие игольный завод — между прочим, стройка была общесоюзного значения, потому что, если нет иголок, солдатам будет нечем пришивать пуговицы и, кроме того, не будет спиц и рыболовных крючков. По частным квартирам рабочих не слишком хотели селить они наспех отстроили себе барак. Так вот его дальняя стена — бывшая стена кузни.
Сообщив это, Вадюша потерял к Сашке интерес и уткнулся в бумаги. Все—таки Сашка был для него слишком живой и исторически незначимый. Сашка уже уходил, когда Вадюша неосторожно подул на деревянный сундук, хранивший в своем вместительном чреве взлохмаченные бумажки хозяйственного архива. Пыль попала в нос. Вадюша в три приема зачерпнул воздух и страстно изогнулся гибкой спинкой.
А—а—а—апч!!! А сейчас к этой стене и близко не сунешься. Ведьмарей вокруг просто толпа. Проклятая аллергия! А—а—а—АПЧ!!!
* * *
В тот же день в фотоаппарате Рины, которая имела привычку щелкать все подряд, Сашка ухитрился отыскать снимок барака. Вот он, двухэтажный, длинный, со внешними лестницами. Окна второго этажа забиты досками. Сквозь крышу проросли березки. Какая стена была бывшей кузней, Сашка так и не разобрался. Да и что он рассчитывал увидеть на фотографии? Табличку «МЕСТО ДЛЯ ТАЙНОГО РАССТАВАНИЯ С ЗАКЛАДКАМИ» и рядом горящий медью оркестр?
Вечером Кузепыч, всегда искавший добровольцев, послал Сашку проверить дальнюю часть ограды ШНыра, выходящую на овраг. Ограда поддерживалась главной закладкой, и ей ничего не грозило, но забором управляли те же физические законы, что и всеми заборами в мире. Весной, когда овраг наполнялся водой, бетонное основание подмывалось и, бывало, забор накренялся и падал.
Было уже темно. Деревья стояли в синем подтаявшем снегу. Вокруг стволов темнели углубления, полные воды. Сашка забрался на сосну. Увидел горб холма — там, снаружи, за оврагом. На вершине золотой запятой плясал огонь. У огня он разглядел три или четыре фигуры.
Сашка спустился и пошел вдоль ограды, увязая в снегу. Шорох заставил его оглянуться. За ним, повторяя каждое его движение, след в след крался Горшеня. Когда Сашка остановился, остановился и Горшеня. Сашка постоял, надеясь, что Горшеня уйдет, но гигант только таращился на него, и опять Сашка пошел вдоль забора в сопровождении своего странного пажа.
Вскоре они оказались там, где забор выходил на ручей и овраг. Опасения Кузепыча не подтвердились: забор стоял. Упала лишь одна из секций Сашка видел ее торчащее из земли основание. Еще издали в проломе ограды Сашка заметил тень, вот только не знал, человек ли это или, может, что—то другое. Держа ладонь на рукояти шнеппера, Сашка осторожно приблизился. С другой стороны ограды кто—то стоял, скрестив на груди руки, и, не переступая той черты, которая могла стоить ему жизни, заглядывал внутрь.
Эй! — окликнул Сашка, готовый нырять в снег и стрелять.
Человек не отозвался, но махнул ему рукой. Видя, что в его руке нет оружия, Сашка осторожно приблизился и узнал Гамова. За спиной у него висел тяжелый арбалет, но зачехленный. Едва ли им можно было быстро воспользоваться. Сашке Гамов кивнул, но довольно небрежно, даже не поздоровался. Рядом с Гамовым стояла невысокая девушка в коротком, как у аэродромных механиков, полушубке и жаловалась, что она хочет рисовать, но у нее мерзнут пальцы.
Когда Сашка подошел, девушка обернулась и издала короткое удивленное восклицание. Он узнал ее, это была Фиа.
— О, привет! Как здорово, что ты жива! — радостно воскликнул Сашка.
— Вы знакомы? — ревниво удивился Гамов.
Сашка заверил его, что знакомы, и в свою очередь поинтересовался, что Гамов делает у забора. Гамов успокоил его, что ничего не делает. Просто торчит. Выгнали его на работу, он и ждет, либо пока оцепление снимут, либо пока начальство передохнет.
— Не слишком ты любишь свое начальство! — сказал Сашка.
— Поторчи тут вместо меня и люби!
От любви к начальству Гамова Сашка воздержался.
— Ты же был в бегах?
— Отбегался. Амнистия вышла, — кисло ответил Гамов.
Голос у него был простуженный. Еще недавно он уютно грипповал, валялся на диванчике и, смотря по телевизору автогонки, закусывал антибиотики консервированными помидорами. А потом в дверь
постучали и трое до зубов вооруженных берсерков призвали Гамова на антишныровский фронт.
— А отказаться было нельзя?
Гамов усмехнулся:
— Они знали, кого посылать.
Сашка оглянулся и обнаружил, что Горшеня исчез. Или, возможно, слился с деревьями. В любом случае Сашку больше устраивала мысль, что Горшеня за ним больше не следит. Шагом в противоположную сторону он вышел за ограду и настороженно огляделся. Кроме Гамова и Фиа, он никого не увидел. Горящая бочка на холме отсюда была еле заметна. Огонь двоился в наполненном водой овраге, и непонятно было, где он настоящий, а где отражение.
— Вы без берсерков?
— Увы. В полном одиночестве, — подтвердил Гамов. — Берсерки испугались рыбки.
— Какой рыбки?
— Здесь было так холодно прошлой ночью. Берсерк еще курящий попался — совсем нас задымил. Стоишь мерзнешь, слушаешь, как он тебя достает, да еще и курево нюхаешь. Я попросил Фиа вообразить рыбку. Просто как лекарство от тоски.
— Это была маленькая печальная рыбка, светящаяся в темноте. Мы смотрели на нее, и нам становилось веселее, — сказала Фиа.
Но у рыбки оказался маленький недостаток» — уточнил Пимов. — Обнаружилось, что она пожирает стокилограммового берсерка за полторы минуты. А ее чешую не взять даже разрывным наконечником. Вы не слышали криков?
Криков Сашка не слышал. Его больше интересовало, как берсерк очутился в воде.
— Да уж не купаться пошел. Рыба, оказывается еще и ядом плюется. Поднимается к поверхности и брызгает в глаза отравленной струйкой.
Сашка с тревогой оглянулся на овраг.
— Не волнуйся! — успокоил его Гамов. — Рыбки больше нет. Фиа вообразила небольшую ящерицу, которая сожрала ту рыбку.
Сашка представил себе небольшую ящерицу, которая способна одолеть светящуюся рыбку, которая питается стокилограммовыми берсерками.
— И где ящерица?
Гамов грустно поведал, что и с ящерицей возникли сложности. Она где—то тут плавает, и поэтому берсерки сюда не приходят. Сашка задрал голову. В залитых луной тучах мелькала боевая двойка ведьмарей. Крайняя гиела летела у незримой границы ШНыра. Сашка поразился отваге или безумию берсерка: малейшая ошибка — и они с гиелой погибнут. Но всадник откидывался в седле, послушная гиела отклоняла полет, и они проходили как по лезвию бритвы.
— Лучшие у Гая! Меняют их каждые два часа, — сказал Гамов.
— А ты почему без гиелы?
Гамов ответил, что не собирается рисковать Алем. У этих ослов — тут он, наплевав на секретность, ткнул пальцем в лесок между Копытово и бензоколонкой — на двенадцать гиел три кормушки и всего один фургон для обогрева. Клеток нет, ничего нет. Гиелы ярятся, бросаются друг на друга. Одну уже пришлось пристрелить: ей сломали крыло. Кости же крыльев у гиел, как у птиц, трубчатые, не срастаются.
