Санин Евгений - Мы - до нас
Стас, Лена, Ваня, Даниил и даже Молчацкий – наутро ходили по селу героями.
Жители Покровки смотрели на него теперь совсем по-другому. Как всегда все знавшая Юля сказала, что уже даже пошли разговоры, мол не такой уж, видать, это и плохой человек, коли смог сыграть так, что слезу из них выжал, и сговорились сообща забрать все свои заявления против него. А приехавший из Москвы главный режиссер очень известного театра, тот и вовсе пригласил Молчацкого в свою труппу.
Но самым главным было то, сказал Владимир Всеволодович. Его мнения, зная, насколько придирчив их академик к любым нарушениям исторической действительности, студенты ожидали, как приговора. Но оно неожиданно оказалось очень даже мягким и даже… лестным.
- Ну что ж, весьма… весьма! – помолчав, сказал, после всего увиденного, Владимир Всеволодович. – Если не правдоподобно, то вполне подобно правде. Конечно, образ князя Ильи – вымышленный и собирательный. Такого князя история не знает. Впрочем, как и Бориса Давидовича. Хотя и тех, и других немало было в древней Руси. Думается, автор специально придумал для князя-изгоя имя, которое ассоциируется у нас с богатырем Ильей Муромцем. Для чего? – словно на лекции спросил он, и сам же ответил: - чтобы подчеркнуть, что он тоже совершил подвиг – и, познав свой грех, покаявшись и победив свое непомерное честолюбие, что вообще отличало большинство князей, явился так сказать – духовным богатырем!
Утром, после литургии и началом праздника отец Михаил обручил Стаса с Леной.
И теперь, перед началом спектакля Стас больше всего боялся того, что Владимир Всеволодович, заметив на его руке обручальное кольцо, заставит немедленно снять его, чтобы не нарушать исторической правды.
Но академик сразу согласился с этим и даже сказал:
- А что, в этом, кажется, даже что-то есть! Какая-то связь времен. Тем более что по пьесе вы ведь тоже обручены! Пусть это будет небольшая, но прочная ниточка, соединяющая то давнее время с нашим. Ниточка любви. Я думаю, отец Тихон был бы очень рад этому!
- Был бы? – недоуменно взглянул на него Стас.
- Ах, да-да! – виновато улыбнулся Владимир Всеволодович. – Правильно, учи старого академика, что не только история не признает сослагательного наклонения! Конечно же, он тоже все видит, слышит и радуется вместе с нами!
И кивнул на площадку, где все было готово к началу спектакля. На зрителей, уже начавших настойчиво хлопать, требуя выхода актеров.
- Да и как тут не радоваться? Будто пришли в себя, как это бывало не раз после набега, неважно кого именно: скифов, сарматов, печенегов, половцев, золотоордынцев, тевтонцев, ляхов, галлов с двенадцатью, как говорили тогда, языками… А, да мало ли их всех было?.. – Владимир Всеволодович вытер платком проступившие на глазах слезы: - Главное, что хоть здесь, хоть на три часа - снова жизнь по закону и совести, чистота нравов, честные купцы, чистые глаза, живая вера, покаяние, все то, чем так сильны и славны были наши великие предки… Чем жива и будет жить еще наша Русь! И вообще, тебе не кажется, что есть что-то символичное в том, у нас была украдена, а потом возвращена именно мозаика райских кущей?
Он увидел подбежавшую к Стасу Лену и улыбнулся ей:
- Ладно, успеем еще поговорить обо всем этом!
И подтолкнул Стаса:
- Ну а теперь иди, твой выход!
- Ни пуха, ни пера! – пробегая мимо, пожелал кое-как добравшийся до третьего курса студент, игравший роль одного из воинов князя Бориса. Но всегда добрый, вежливый, необычайно интеллигентный Владимир Всеволодович вдруг так свирепо посмотрел на него, что тот невольно попятился и едва не уронил тяжелый, хоть и бутафорский меч…
А Владимир Всеволодович опять улыбнулся и затем – Стасу, Лене, Ване, месту, где когда-то стоял княжеский терем, а теперь была сцена; столпившимся вокруг нее толпам зрителей и – благо преподавательского опыта охватывать большие аудитории у него было более чем достаточно, - району, области, из которых приехало множество народа, и, наконец, всей России, пожелал:
- С Богом!
Евгений Санин ПРИЛОЖЕНИЕ
ДАНЬ МОНОМАХА
Историческая драма
Конец XI века. Гридница княжеского терема, по которой из угла в угол задумчиво ходит переяславльский князь Мономах. Ночь. Горящие свечи. Слева в полутьме – пустой трон. Справа, в освещенном углу – сидящий за столиком летописец.
Летописец пишет, словно бы сам диктуя себе.
Летописец:
- Шаги… безмолвные шаги…
Не спится князю Мономаху.
Враги… кругом одни враги…
И трон отца похож на плаху!
Князья – отныне не друзья
И более того, не братья.
Вчера друзья, теперь князья,
Забывшие тепло объятья.
По вотчинным своим углам
Сидят, медведями в берлогах.
Но те хоть спят. А эти – срам! –
Как тати на больших дорогах!
Всё б им – мехов, шелков, монет,
Да чтоб казна не оскудела.
И никому заботы нет
До общего, святого дела!..
Того гляди, покатит с плеч
Глава Руси, закрывши веки,
И преломится русский меч
Под саблей половца навеки.
Огонь свечи рванулся ввысь
От ледяного духновенья…
Мономах:
- Кто здесь: друг?.. недруг?.. отзовись!
Голос воеводы Ратибора:
- Я, Ратибор…
Мономах:
- Входи без промедленья!
Ратибор входит, молча снимает с себя шлем, крестится на большую, в золоченом окладе, икону, кладет на лавку ножны с мечом и выпивает полный ковш воды.
Мономах:
- Ну, что молчишь – опять набег?
Ратибор:
- Да нет, покуда без набега.
Но скоро будет – выпал снег.
Мономах
(с горькой усмешкой):
- Так и живем: от снега и до снега! Летописец
(поднимая голову):
- То было время двух невзгод:
Междоусобиц беспрестанных
И, как итог, за годом год
Набегов половцев поганых.
Князь Всеволод, внушавший страх,
Устав от жизненной дороги,
У Мономаха на руках
Ушел в небесные чертоги.
Просили люди сына: «Стань
Великим князем нам без права!»
Но он послушно отдал дань
И честь закону Ярослава.
А тот гласил, что главный стол
По старшинству да переходит
К тем, кто летами обошел
Того, кто их да не обходит!
И старшим стал – брат Святополк.
Но правил он так неумело,
Что всюду рыскал, аки волк,
Степняк, ища добычу смело.
Горели села и поля,
Плыл дым… И покрывалась прахом
Святая русская земля,
Объятая огнем и страхом.
Плач уводимых жен в полон
Сменил былые песнопенья.
Над Русью встал великий стон –
И где… откуда ждать спасенья?..
Мономах неожиданно с силой ударяет кулаком по скамье так, что летописец роняет перо, а воевода смотрит на него с удивлением.
Мономах:
- Доколе это будем мы терпеть!
А, Ратибор?
Ратибор:
- И я о том, доколе?
Мономах
(словно не слыша его):
- Того нельзя, и этого не сметь,
Русь – словно градом выбитое поле!
Ратибор:
-Да, только вместо града, княже, смерть!
Но все, как говорится, в Божьей воле!
Мономах:
- Ты Бога всуе не зови!
И страха из меня не выжать.
Когда в слезах всё и в крови,
Нам поначалу нужно выжить.
А уж потом…
Ратибор
(вопросительно, поторапливая князя):
- Потом?..
Мономах
(глядя в темное, покрытое слюдой окно, мечтательно):
- Потом -
Собрать всю Русь, да и всей силой
Пойдем на Степь!
Ратибор:
- Пойму с трудом…
В Степь? Сами?! Господи, помилуй…
Мономах:
- Дивлюсь тебе я, Ратибор,
Как бой – с тобою не сравняться:
Смел, быстр, а только разговор,
Так сразу начинаешь мяться…
Ратибор
(нехотя, оправдываясь):
- Да я не против, но туда
Не хаживала Русь лет двести!
Мономах
(хлопая его по плечу):
- Ну, значит, будет нам тогда
Тем более с тобою чести!
Мономах отходит к иконе и с надеждой смотрит на нее.
Мономах:
- Но это всё, увы, пока
Мечта… И дай, Господь, нам милость,
Чтобы она не чрез века
А… поскорей осуществилась!
Ратибор
(в сторону):
- Всегда невозмутим и ровен,
Вдруг лавку бьёт – и я ему дивлюсь.
Но если дело так дойдет до бревен,
Тогда за терем я не поручусь!
Но молится-то как: ни слов, ни вздоха,
А весь он там, и слышит его Бог!
И, как сейчас бы ни было нам плохо,
