Клаудия Отт - 101 ночь. Утерянные сказки Шахразады
Изготовление данной копии «Ста и одной ночи» приходится на период расцвета передачи античных знаний в Европу путем латинско-арабских переводов. Центр этой переводческой деятельности располагался в Аль-Андалусе. В крупных городах мавританской Испании — Толедо (по-арабски Тулайтила), Кордобе (по-арабски Куртуба), Севилье (Ишбилия), если перечислять только самые важнейшие из них, — научные труды, которые с VII по IX в. были в Багдаде и других культурных центрах арабского Востока переведены с греческого, среднеперсидского и санскрита на арабский язык, теперь, в свою очередь, переводились с арабского на латынь, на испанский и на другие романские языки. Именно этот несравнимый по количеству и качеству перенос знаний стал тем явлением, которое сделало возможным научное и интеллектуальное развитие Ренессанса в Западной и Центральной Европе.
При этом заслуга Аль-Андалуса никоим образом не исчерпывается простой передачей содержания книг. Для заимствования исторических источников, понятий и мира идей, которым предстояло упасть в странах Запада в столь необычайно плодородную почву, решающее значение имело еще кое-что: арабские ученые не просто переводили античные произведения, передавали их на арабском языке из поколения в поколение в течение столетий и тем самым оберегали от забвения, но еще и дальше развивали описанные в них науки и в значительной степени способствовали их расцвету. Когда в Аль-Андалусе с созданием школы переводчиков в Толедо в XII в. началась активная переводческая деятельность, то на содержание переведенных произведений решающее воздействие оказывали собственные исследования арабских ученых. Насколько сильно повлияли арабская математика, медицина и музыковедение, философия одного из Маймонидов (Муса ибн Маймун, около 1135–1204) или Аверров (Ибн Рушд, 1128–1198) на европейскую духовную историю, достаточно хорошо известно; их влияние считается прямо-таки парадигматическим для плодотворного культурного обмена в Средние века. Менее известно значение арабской литературы Испании для развития романских литератур начиная с XIII в. Так, например, документально доказано воздействие на произведение Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» арабской «Книги о лестнице в небо» («Китаб аль-Мирадж»), с которой в 1277 г. при дворе Альфонса Десятого был сделан перевод на испанский язык («Либро де ля эскала»). Из последующего латинского перевода этой книги Данте черпал познания о мусульманских легендах о жизни после смерти. Помимо многих других литературных мотивов, именно в испанско-арабской литературе следует искать также и происхождение мотива Дон Жуана, точнее говоря, в любовной энциклопедии «Ожерелье голубки» («Тавк аль-Хамама»), автор ибн Хазм аль-Андалуси (994—1064)[40].
В этот же ряд вписывается и «Сто и одна ночь». Что касается двух историй из «Ста и одной ночи», а именно «Синтипас» и «Истории о лошади из эбенового дерева», то их путь через испанские и латинские переводы в Северо-Восточную Европу уже описывался[41]. При этом, однако, до сих пор исходили из того, что этот путь пролегал либо совершенно изолированно, либо через «Тысячу и одну ночь», где обе эти истории также содержатся. Но о том, что и «Сто и одна ночь», вне всяких сомнений, сыграла в европейском Средневековье важную роль (детальное изучение которой, правда, еще предстоит провести), свидетельствуют межтекстуальные соответствия в итальянском стихотворном эпосе «Орландо фуриозо» («Неистовый Роланд») автора Людовико Ариосто (1474–1533), а также в его литературном оригинале «Орландо иннаморато» («Влюбленный Роланд») Маттео Марио Бойардо (1441–1494). Оба эпоса о Карле Великом и его паладинах, а особенно о влюбленном до неистовства в китайскую принцессу Орландо, пользовались в средневековой Италии большой популярностью. Свободные сюжеты, устно передававшиеся ранее также на древнефранцузском языке в виде «Песни о Роланде», были канонизированы Бойардо и Ариосто; как более известный утвердился эпос Ариосто.
В двадцать восьмой песне «Неистового Роланда» рассказывается один эпизод, который внезапно обнаруживает себя как вариант пролога «Ста и одной ночи».
Британский правитель Астольфо считает себя самым красивым мужчиной на свете. Один римлянин, живущий при его дворе, вразумляет его таким сообщением: его брат Джокон-до в Риме якобы еще красивее, чем он. Астольфо отдает распоряжение пригласить Джокоyдо.
Вскоре после болезненного расставания с женой Джокондо возвращается домой, чтобы взять с собой подарок жены, который он забыл. Он находит свою жену в объятиях молодого слуги. После этого Джокондо оказывается в жизненном кризисе, его внешность изменяется и красота исчезает.
Когда он прибывает к Астольфо, который ничего не знает об этом происшествии, то его сначала укладывают в постель, как будто он заболел и должен поправиться. Из своей комнаты Джокондо может через щель заглядывать в спальный покой правительницы. И он становится невольным свидетелем того, как она удовлетворяет свою страсть с уродливым карликом. Утешенный таким образом судьбой — все-таки его жена выбрала привлекательного юношу, — Джокондо сразу же выздоравливает, и его красота восстанавливается. Под давлением правителя он сообщает ему о своих открытиях. Астольфо вместе с Джокондо возмущается распущенностью женского пола. В качестве мести они оба решают отказаться от правления, отправиться бродить по миру и отныне совращать жен других мужчин[42]. Автор «Орландо фуриозо» оригинально и чувствительно вводит этот отрывок с предостережением о его женоненавистническом содержании:
О женщины и вы, кто женщин уважает,
Не подставляйте ухо для рассказа здесь,
О чем хозяин Родомонта поучает,
Рассказ опасен вам — страдает ваша честь.
Хоть злобный рот такой не прославляет
И не хулит, как то всегда бывает,
Ведь глуп народ — бранить любого смеет,
О том болтая, что не разумеет.
(…)
Кто хочет, пусть два-три листа перелистает;
Но кто решил их все же прочитать,
То пусть он им не больше доверяет,
Чем глупым сказкам можно доверять[43].
И затем следует история, изложенная выше в общих чертах; правда, ее окончание принимает у Ариосто совершенно самостоятельный, независимый от арабской традиции поворот.
До сих пор обычно — как и в рассмотренных случаях с «Синтипасом» и «Историей о лошади из эбенового дерева» — двадцать восьмая песнь «Орландо фуриозо» связывалась с возможным заимствованием из «Тысячи и одной ночи»[44]. Но при этом уже в ранних исследованиях отмечается, что центральный мотив соревнования в красоте, или мотив «Свет мой, зеркальце, скажи», в прологе к «Тысяче и одной ночи» отсутствует[45]. Однако теперь с прологом «Ста и одной ночи» в известной степени обнаружилось то самое недостающее связующее звено с «Орландо фуриозо», а вместе с этим стала доказуемой и их прямая связь. Если, помимо этого, принять во внимание еще и географическую близость Италии к Аль-Андалусу, а также классические пути передачи испанско-арабской литературы в направлении Центральной Европы, то значительно более убедительным становится заимствование из «Ста и одной ночи», чем из «Тысячи и одной ночи»[46].
К этому можно добавить следующее наблюдение: в «Истории о Камфарном острове» в «Ста и одной ночи» трехсотлетний путник рассказывает о своих путешествиях по всему миру, которые привели его когда-то в Китай, а там в один город с названием Аль-Барка (см. с. 53). Обращает на себя внимание очевидное сходство этого названия с «Альбракка», в «Орландо фуриозо» — как и в «Орландо иннаморато» (там в написании «Альбрака») — это родной город и крепость для убежища китайской принцессы Анжелики[47]. Данная надпись арабским шрифтом без специальной вокализации читается так же как «Аль-Брака» или «Альбрака/Альбракка». Правда, наша рукопись содержит явную вокализацию в варианте «Аль-Барка». Однако в этой вокализации вполне могла быть ошибочно изменена одна буква и благодаря этому слово интерпретировано как «Альбракка».
В то время как название «Альбракка» не содержит в итальянском языке никакого смысла и уже поэтому давало повод для выдвижения некоторых гипотез относительно его этимологии[48], арабское название города «Аль-Барка» или «аль-Барка’»[49] может быть расшифровано как значащее наименование. Лежащее в его основе прилагательное абрак, к которому Аль-Барка образует форму женского рода, многозначно, и в соответствии с этим «аль-Барка» либо означает «черно-белая», либо связано с более редким значением «каменистая, глинистая и песчаная почва». Согласно специальному географическому словарю Якуба ар-Руми (1179–1229) слово «аль-Барка» следует понимать как производное женского рода от прилагательного, обозначающего цвета, абрак со значением «разноцветный». Как в варианте полного названия города, так и в виде составной части сложных названий городов «Аль-Барка» давалось целому ряду местностей в Египте, а также на Аравийском полуострове. Данное название населенного пункта не было в арабском мире чем-то необыкновенным и, судя по всему, имело даже определенное лирическое звучание, так как оно цитируется в многочисленных древнеарабских стихотворениях[50]. К тому же в несколько видоизмененном варианте оно встречается также в Северной Африке: как название города и окружающего его региона «Аль-Барка» обозначало полуостров на южном побережье Средиземного моря в сегодняшней Ливии, который античные писатели называли «Гренаика». Использование в «Ста и одной ночи» известного арабского названия местности для обозначения китайского города может поначалу неприятно удивлять. Однако этому есть объяснение в свободном обращении нашего источника с воображаемой географией Ориента Окцидента Ориента, то есть Востока Запада Востока, о которой уже шла речь выше. Как арабское «Аль-Барка», так и итальянское «Альбрака/Альбракка» локализируются в Китае, или в Катае — таково историческое название Китая в итальянской литературе, — причем ни одно, ни другое не получает более точного обозначения его географического положения.
