Франсин Риверс - Сад Лиоты
И это моя вина. — Энни почувствовала свою полную беспомощность. — Всякий раз, когда я пытаюсь перечить, происходит одно и то же. И когда только это закончится?
О, Господи, Ты знаешь, я изо всех сил стараюсь забывать о своих обидах и сосредоточиваться на мыслях о Тебе. Мама знает все мои уязвимые места и как на них воздействовать. Почему она такая? Иисус, Ты знаешь, я старалась понять ее, старалась радовать, но ей всегда было мало. — Что еще хуже, Энни не понимала логики матери. Она жалуется на то, как много денег и времени потратила на дочь, но при этом не позволяет ей найти работу и жить самостоятельно. — Именно она настаивает на том, чтобы я поехала в Уэллсли. Ты знаешь, каких денег это стоит, Господи. Но я не могу поехать туда. Я чувствую, что Ты побуждаешь меня идти другим путем. Мама не желает слышать о занятиях искусством. Господи, раньше она говорила, что любит Сьюзен, но теперь называет ее хиппи и считает недостаточно хорошей для того, чтобы быть моей соседкой по квартире.
Как мать могла говорить, что гордится достижениями Энни в учебе и в ту же самую минуту допускать, что ее дочь глупа и не способна принимать решения, касающиеся собственной жизни?
«Поскольку в последнее время ты так увлечена Библией, почему бы тебе не заглянуть в ту ее часть, где говорится о почитании своих родителей».
Разве почитание означает беспрекословное подчинение? Готовность быстро отступать? Готовность предать самое себя, чтобы не нарушить чьих-то планов? И даже неважно каких?
Энни знала, что если она поедет учиться в Уэллсли, мать не успокоится и продолжит строить планы на будущее. Начнет названивать и выспрашивать, с каким парнем она встречается, достойный, подающий ли надежды он человек. Что, разумеется, означает высокие результаты тестирования, отличные оценки и выбор такого профилирующего предмета, который обеспечит блестящую карьеру и финансовый успех. Юриспруденция. Медицина. Бизнес. Мать всенепременнейше захочет знать всю подноготную молодого человека: откуда он родом и из хорошей ли семьи, является ли он потомком одного из пассажиров «Мейфлауэра»[3], есть ли у его семьи генеалогическое древо, успешны ли его родители и владеют ли огромным и отнюдь не новоприобретенным состоянием, а также высок ли их социальный статус.
Энни укоризненно покачала головой, подумав о том, что ее мать может вполне объективно и широко смотреть на вещи и не будет возражать, если ее дочь начнет встречаться с потомком первых переселенцев, разумеется, только в том случае, если его семья хорошо всем известна, почитаема и весьма уважаема.
Как, к примеру, семейство Кеннеди.
Энни вновь охватило чувство вины и раскаяния. Ее мать не настолько плохая.
Неужели я становлюсь похожей на нее, Господи? Когда я вырвусь на свободу, буду ли я обращаться со своими детьми, как она со мной? Или я потеряю рассудок и однажды поймаю себя на том, что говорю им: «У меня не было абсолютно никакой свободы, поэтому вы можете делать все, что вам заблагорассудится»? О, Отец, прости меня, но я начинаю ненавидеть свою мать!
Энни не хотела держать на нее обиду. Но мать отказывалась слушать. Это очень огорчало Энни и лишало ее уверенности в себе. И со временем ситуация становилась все хуже.
Я думала, что как только вырасту, смогу уехать и жить самостоятельно. Однако создается впечатление, будто она держит меня мертвой хваткой, выпустив свои коготки. Чем отчаяннее я сопротивляюсь, тем глубже они вонзаются в мое тело. Боже, помоги мне… пожалуйста.
Почитание. Какой смысл мать вкладывает в это слово?
Допустим, она поедет в Уэллсли…
Это лишь отстрочит неизбежное. Если поехать, мать не раз напомнит, сколько жертв она принесла во имя этого. А если не поехать, то до конца своих дней придется выслушивать упреки в том, что она неблагодарная дочь и что упустила свой шанс, не воспользовавшись обстоятельствами.
Господи, я в западне. Что мне делать?
Энни чувствовала свою обреченность. Какой путь она ни изберет, все равно будет ощущать себя отбившимся от стада теленком, который убегал лишь для того, чтобы загонщик с легкостью накинул на него веревку. Мать уже развела огонь и держит наготове клеймо, только не имя Божье выжжет она на теле дочери. «Собственность Норы Гейнз» — вот какое тавро она поставит. Но успокоится ли на этом?
Ничто из того, что делала Энни, не выглядело правильным в глазах ее матери, если только не было сделано по ее указу.
«Стань снова в стойло, Энни. Я знаю, для чего ты явилась на свет, и я намерена решительно подгонять тебя».
Но знает ли она куда? Чего на самом деле хочет ее мать?
Я не знаю, что делать, Господи. Я чувствую, как ты указываешь мне собственный путь, а мама тащит меня в другую сторону. Как мне разорвать эти узы, освободиться и поступить по Твоей воле, но при этом не причинить маме боль и страдания? Почему она не может просто меня отпустить?
Энни хотела вести себя так, как подобает любящей дочери, но это становилось все труднее. Она уже не могла находиться в одной комнате с матерью. Если бы сейчас она не поднялась к себе наверх, то выплеснула бы поток гневных слов, о чем потом горько жалела бы. Она всегда опускала глаза, чтобы не выдать своих чувств, и молчала, зная, что когда начнет говорить, ее слова превратятся в огненный поток, а чувства вспыхнут, как сухой ковыль в степи: обронишь одно слово — и забушует пламя. Энни приходилось сжимать кулаки, чтобы не вскинуть руки и не закричать: «Уйди с моей дороги, мама! Тебе невозможно угодить! Меня тошнит от такой жизни. Почему ты не начнешь жить для себя, чтобы дать мне возможность жить по-своему?»
Энни держала в себе гневные слова, чтобы ее отношения с матерью не превратились в черное пепелище. Она знала о матери такое, чего вовсе не хотела знать. Например, Нора Гейнз была очень обидчивой. Она хранила в памяти длинные списки нанесенных ей оскорблений и людей, оскорбивших ее. Она ничего, никого и никогда не забывала и не прощала. Ее прошлое напоминало Энни разложенный по ящикам боезапас. В подходящий момент мать умела достать любой снаряд и в мгновение ока открыть прицельный огонь. Энни знала имя каждого человека, который когда-либо ее обидел, и знала, как именно он это сделал. Нора Гейнз постаралась, чтобы ее прошлое не кануло в Лету.
Иногда обвинения за прежние проступки обрушивались на голову Энни, и тогда мать извлекала из памяти свой список и начинала бесконечное перечисление имен.
«Ты прямо как твой отец. У него тоже никогда не хватало ума, чтобы подумать о своем будущем… Ты прямо как твой отец, все время грезишь наяву. Ты прямо как он…»
Или еще хуже.
«Ты, как твоя бабушка Лиота, думаешь только о себе, и на чувства других людей тебе наплевать… Моя мать была вечно занята и не проводила со мной столько времени, сколько я проводила с тобой. Она никогда не любила меня так, как я люблю тебя… Она ничего мне не дала, и в восемнадцать лет я ушла от нее, чтобы жить самостоятельно… Я хотела, чтобы у тебя были возможности, каких не было у меня. И я добилась этого».
Энни не помнила ни одного случая, чтобы ее мать сказала хоть одно доброе слово о своей собственной матери, Лиоте Рейнхардт. И это наводило Энни на размышления. Виновата ли бабушка Лиота в том, какой стала ее мать, Нора?
У Энни не было возможности разобраться в причинно-следственных связях, выслушивая только одну сторону. С бабушкой Лиотой она виделась редко, хотя та жила поблизости, в Окленде. Бабушка ничего не рассказывала, даже когда внуков привозили к ней в гости: чтобы не беспокоить взрослых, их сразу отсылали играть во двор.
Энни безуспешно пыталась вспомнить хотя бы один случай, когда их с Майклом отправила бы играть во двор бабушка. Приезжая в Окленд, мать всегда начинала жаловаться на сильную головную боль, поэтому они там никогда не задерживались больше часа или двух. По дороге домой обиженная и раздраженная мать принималась перечислять все бабушкины прегрешения.
Однажды, когда родители еще жили в браке, Энни услышала, как отец признался, что любит Лиоту. Он произнес это признание в первый и последний раз. Его слова были восприняты матерью как вызов. После чего началась крупная ссора, продолжительная и громкая, с хлопаньем дверями и битьем посуды. Воспоминания об этой ночи навсегда запечатлелись в памяти Энни. Она не могла забыть, какие отвратительные обвинения выкрикивали ее родители. Спустя полгода они подали на развод. С восьми лет Энни прочно усвоила: нельзя упоминать имя бабушки Лиоты и ни в коем случае не спрашивать о ней.
Энни легла на кровать и стала смотреть на потолок сквозь кружево полога, подаренного ей на четырнадцатилетие. В тот день мать устроила грандиозную вечеринку, на которую пригласила друзей Энни из школы, из балетной студии и секции гимнастики. Гостей было много. И мать очень постаралась, чтобы подарок, который она сделала дочери, они увидели в последнюю очередь и услышали ее подробный рассказ о том, как в журнале, посвященном дизайну интерьера, она прочитала об этой замечательной вещице и позвонила в издательство, чтобы узнать адрес фирмы-производителя. «Эта кружевная роскошь проделала долгий путь из Бельгии». — заключила она, раскрыв большую коробку, и все присутствующие восхищенно ахнули. Одна подружка даже наклонилась к Энни и шепнула ей на ухо: «Как бы я хотела, чтобы и моя мама купила мне такую же прелесть».
