Феликс Максимов - Все, кроме смерти
За кулисами интимно взвизгнуло. Еще раз. И притихло.
Перед трельяжем в гардеробной задержался молодой человек, с сильно зачесанными назад волосам.
Визитный пиджак ему явно был непривычен. Выправка выдавала военного.
- Чем позволите Вам помочь? - тут же подсунулся злой дух из обслуги Дома Праха, а других здесь не держали.
Молодой человек достал из внутреннего кармана зацелованный, захватанный потными пальцами овальчик салонной фотографии, тонированной от руки самыми сочными красками, в рамке крупным планом было взято примечательное во всех смыслах лицо. Расстегнутый ворот сорочки.
Четкая оттень византийских глаз, синематографический гипноз тени высокой переносицы, еще недавно - мальчик, который не постареет до сорока, о чем молчит неприятная искусная прорезь рта, смоляной пробор английской стрижки. По-женски маленькое правое ухо заметно пробито - видна скромная капля-слеза жемчужины. Не лицо, нечитаемый аляповатый иероглиф.
- Я ищу этого человека. Он здесь? - посетитель повторял эту фразу не в первый раз за этот вечер.
- Простите - смутился злой дух - не имею права.
- Имеешь - по-собачьи лязгнул зубами молодой человек - Смекай с кем, говоришь.
Гость представился, но в зале грянула увертюра.
На сцене пошла красивая работа кордебалетных девок.
Конец фразы потонул в оркестровом громе.
Злой дух вблизи расслышал все и встал навытяжку. Бросил косой взгляд на заветную карточку.
- Имеется такой визитер. Четвертая ширма направо. С приятелем. Велели-с не беспокоить…
- Проводи в зал. Но не афишируй.
Злой дух подчинился.
Усадил гостя за столик-эгоист, поставил за счет заведения рюмку коньяка и лимонные колесики на блюдечке.
Молодой человек методично пил, глядя на четвертую ширму совершенно мертвыми глазами.
Когда из-за туго натянутого зеленого шелка чуть громче доносились нежные мужские голоса и смех, пучеглазый вздрагивал, как от пощечины, и ломал спички на скатерти.
+ + +
Кальвадос сделал свое дело. Мишель стал заговариваться. В голове свили гнездо настырные осы, он разошелся, вскрикивал: Аншантэ! И хлопал не в такт
Альберт мрачнел и нервничал.
У ног Альберта примостился дорожный баульчик с раздутыми боками на двух застежках. Такие баульчики уважают акушерки, брачные аферисты и коммивояжеры.
По веселому маслу катилась концертная программа, с каждым новым номером снобизм и лоск оставлял Альберта и все яснее рисовался страх.
- Не успею…- выговорил Альберт, щелкнул крышкой часиков “омега”, и дернул остатки кальвадоса из горла.
Мишель замахал на визави салфеткой:
- Фу! Грубо! А когда выступает Три Креста? Ты обещал!
Альберт сверился с программкой.
- Через три номера. Каучуковая лэди с королевскими пуделями. Арабские ночи: рабы и госпожа. Беляночка и Розочка… Потом - Три креста.
- Познакомишь? А? - веселился Мишель.
- Нет, - отрезал Альберт и взялся за роговую ручку баула. - Извини, Миш-Миш, мне надо отойти.
- Куда-а? - манерничал Вавельберг, грозил пальцем - я знаю, хочешь для себя приберечь? Правда, что она - парижанка?
- Местная.
- А почему “три креста”? Аллюр? Пояс Ориона? Голгофа? Положительный анализ на люэс?
- Я же сказал, Мишель. Мне срочно нужно. В клозет.
Альберт разминулся с официантом, который нес на серебре шишку ананаса с зеленой ботвой.
Чертыхаясь, с извинениями пробирался меж столиками.
Наблюдатель за одиноким столиком, заметив его, сломал последнюю спичку и четко сказал:
- Шлю-ха!
Он сунул руку под полу пиджака, туда, где на ремне под мышкой пропиталась телесным теплом немецкая кобура.
За соседним столиком мгновенно протрезвела опытная женщина в вишневом dress, дернула за рукав белобрысого финна, негоцианта из близкого Гельсингфорса, и отравленным шепотом поторопила:
- Бога ради…уедем!
- Oh! Ja-Ja! - на сугубо иностранном языке отозвался финн и снова заснул.
Дама прикусила губу и нервно спросила шампанского.
Альберт нырнул в потроха служебных помещений. Блеклое анемичное лицо его пошло пятнами. Липкие губы шептали заклинание Белого Кролика:
- Ах, мои ушки, ах, мои усики, герцогиня будет в ярости!
+ + +
Люки, каверны, продухи, тупики, задники старых декораций
Попискивали по углам разгоряченные танцовщицы-мышки, жадно курили одну самокрутку на двоих. Это было строго запрещено пожарной инспекцией.
- Мужчина! - пискнула одна, и спрятала замусоленный хабарик под атласный оперенный валик - “гусиную попку” на пояснице.
Вторая мышка одернула ее.
- Ослепла, дура! Где ты тут видишь мужчину? и помахала острыми пальчиками над головой - Привет, Берти! Хочешь затянуться?
Альберт ускорил шаг. Можно не отвечать. Мышки честные, не стукачки. Они никогда не выдадут.
ЧОрт, где выход на улицу. Слава Богу! Вот он!
На сцене в томном дуэте прохаживались Беляночка и Розочка, шла игра корейскими веерами, в зале притушили лампионы, тела баловниц лоснились от змеиного масла, между ними покачивалась декорация: осклабленная лошадь-качалка в натуральную величину.
- Ап-па! - и обе девки ловко сделали сальто назад, секунда - и гимнастки уже ласкались в седле лицом к лицу, раскачиваясь в такт опасной игрушке.
Полозья лошади-великанши перешли в ебливый галоп.
В наш новорожденный век, писал Алексис Левант, модный актуальный литератор (он так и подписывал свои скандалезные статьи, ей-Богу) -
женщина должна быть тренирована и мускулисто-пружинна, как мальчишка призывник. Женщина должна говорить об отравляющих веществах, массовом уничтожении и котировке акций, заниматься по вторникам английским боксом, и на спор откупоривать стыдным местом пивные бутылки фирмы “пивоварня Красноносова” (на правах рекламы).
Беляночка и Розочка тут же сбросили панталончики с рюшами, достали крепко закупоренные бутылки и подтвердили последний постулат на деле, полив друг друга крепкой пивной пеной.
- Ррааа! - выдохнул зал.
Лысины и монокли навалились на бархатные перила перед сценой.
+ + +
На хозяйственном дворе темнотища и сырая заваль.
У брандмауэра притулились клетушки холодной уборной для обслуги, впрочем в разгар ночи, сюда носило кого ни попадя, кто ошибался дверью кто охотился на голоногих девонек, которым приспичило по-маленькому.
Наугад смердели в темноте мусорные ящики.
Альберт поскользнулся на капустном листе и обеими ладонями врезался в двери кабаретного сральника с надписью “Pour для дам”.
В предбаннике на проволочке подвешена была к потолку лампа-коптилка, гнусный свет выхватил, как назло, санитарный плакат над ржавым рукомойником:
“Сифилис - не позор, а национальное бедствие”.
Под трафаретным шрифтом от руки помадой было выведено: “А мне от этого легче?”
Альберт запер дверь на проволочный крючок.
Борясь с заячьим ознобом, сбросил фасонный, щелкнул подтяжками на груди, и торопливо, как домушник, расстегнул замочки саквояжа. Из туго набитого нутра вывалилось эфемерное боа из крашеного пеликаньего пуха, предательски блеснул черный атлас, перемигнулись бутафорские блестки.
Медленно потухло электричество в хрустальных колпаках под потолком.
Сцена совершенно очистилась, и стала строга и прохладна, как лунный глобус.
С колосников дали для пробы два световых круга: в центр и на инструмент, по вороной полировке тут же расплескались золотые сети отблесков.
Вышел аккомпаниатор Ян Шпачек. Для эффекта он даже “забыл” полностью одеться - костюмер с умоляющим лицом успел в последний момент набросить на его плечи синий с искрой концертный фрак.
Кисти рук пианиста задумчиво повисли над клавишами.
Глаза его были завязаны черной расстрельной лентой.
Пользуясь паузой, молодчики обстреливали дамочек записочками на сложенных салфетках и оплаченных счетах, мокрые лысины в центре тесно и много курили.
За зеленой ширмой подремывал разомлевший Мишель.
Одна из порхливых записочек, пущенная без меткости шлепнулась на столик одинокого соглядатая.
Машинально он развернул секретку, пропустил любовную белиберду на обороте, и морщась, прочел чужой издевательский счет:
“5 порций куриных котлет - 10 руб.
30 бутылок шампанского - 270 руб.
Трюмо - 300 руб.
Бой посуды - 60 руб.
40 сигар - 40 руб.
Лакею за прыжок через стол - 25 руб.
15 бутылок сельтерской воды - 4 руб.”
Скомкав листок в пепельнице, бедняга впился в напомаженные виски костистыми пальцами.
- Сволочи.
Три Креста выпала из пустоты, как лезвие складного ножа.
Как всегда - ледяной голой до крестца спиной к залу.
Траурная запятая страусиного пера дрогнула на широком поле шляпы.
Жемчужная серьга беспрекословно отсекла свет.
От бездарного боа из пеликаньего пуха Три Креста брезгливо избавилась одним движением плеча.
Обернулась одним корпусом, нервно обхватив плечи мертвыми ладонями.
