Алексей Ельянов - Заботы Леонида Ефремова
— Давай лучше я. Жениху не положено.
— Сегодня очереди. У меня тут свои.
— Тогда вместе. Пробежимся хоть напоследок вместе.
— Зачем бежать? У меня мотоцикл.
— Какой мотоцикл?!
— Ерунда, женихи пьют только шампанское, не бойся, на моем мотоцикле никто не спросит.
— Стал начальством?
— Ну, не очень, но все-таки. Устроился в ГАИ. Вон тачка. Там, во дворе, у сарая.
Казалось бы, мотоцикл как мотоцикл — два цилиндра, три колеса и три большие буквы: ГАИ.
Мишка подошел к мотоциклу, стал зачем-то копаться в зажигании, — должно быть, его мотор с секретом, чтоб не угнали.
— Мишка! Как же так?
— Ты о чем?
— Да вот удивляюсь, что ты стал гаишником.
— А что тут удивляться? Зарплата, положение. Все, что надо.
— Так-то оно так, но ты ведь... — я не договорил. Зачем же было столько учиться на механика и педагога, а потом так круто изменить своей профессии, да и своей натуре, — Мишке, по-моему, больше было свойственно нарушать всякие правила и обязанности, а тут на тебе — король дорог, страж порядка.
— Не удивляйся, Ленька, ты еще, я смотрю, так и не раскусил жизнь. Многие из наших пошли кто куда. «Рыба ищет, где глубже, а человек, где... рыба» — так ведь говорится?
Я промолчал. Смотрел на приятеля, и росло во мне чувство дистанции — он и я, прошлое и настоящее, наши бывшие мечты и реальность. Наверно, я напрасно удивляюсь, Мишка всегда хотел быть на коне...
— Ну, вот и поехали, — сказал он. Два раза качнул кигстартером вхолостую, а потом еще разок, — мотор глухо и мощно заурчал.
— Работает как часы, — сказал Мишка.
— Еще бы, — подтвердил я. — Уж кто-кто, а мы с тобой в моторах поковырялись.
— Ты думаешь, я сам ремонтирую? Вот еще! Теперь мне любая мастерская, любой гараж сделает все — только намекни.
— Ну и лафа у тебя теперь, — сказал я радостным и даже восторженным голосом. Слишком радостным и восторженным.
— И вообще, Ленька, теперь у меня все немного по-другому. Командовать — не подчиняться, сам знаешь. Я хоть и небольшой, но офицер, куда ни войду — почет и уважение. — Мишка сказал это с полуулыбкой, мол, знаю, что хвастаюсь.
— У тебя то же звание, какое нам присвоили в техникуме? — поинтересовался я.
— На звездочку побольше. Для симметрии, — опять улыбнулся он. — Я сейчас, — он вошел в гараж и вскоре появился в плаще с погонами. — Без формы на этом мотоцикле не положено, — объяснил Мишка. — Застукают, влепят выговор. А я тут после дежурства оставил свою одежду.
В милицейской форме Мишка стал внушительным и грозным. Правая бровь, рассеченная когда-то в драке, придавала его лицу даже некоторую свирепость — уж такой не отпустит...
Мишка положил руки на руль, прибавил газу, мотор взревел и затих, и снова его заставили завыть и зачихать на высоких оборотах.
— Не нравится мне, как он работает на малых, — в сердцах сказал Мишка. — Не люблю грубой работы. Тут надо, чтобы все было тик в тик. Гаишнику стыдно на плохом моторе...
Я улыбнулся, мне показалось, что Мишка нарочно привередничает. Он заметил улыбку.
— Поездил бы с мое, и ты бы стал разборчивым.
Что-то все больше раздражало меня в Мишке. Он был и прежним и новым. В его обычном, в общем-то свойском тоне появились нотки развязности и какого-то особого кокетства, как будто он разговаривал не с товарищем, а с обласканным подчиненным или, вернее, с каким-нибудь водителем автомашины, который хоть еще ничем не проштрафился, но все впереди, а наказание или помилование будет зависеть от Мишки. Он и смотрел на меня так, словно думал о другом или чего-то не договаривал. Ни он, ни я теперь не знали, что делается в наших душах, когда мы произносим слова, в чем же мы одинаково твердо уверены.
— Я сейчас, я быстро, — сказал Мишка и резким движением открыл багажник, достал сумку с инструментами. Сумка была из добротной коричневой кожи, с большими застежками, с удобными клапанами для ключей, напильников и отверток. Такую сумку я видел впервые, взял ее в руки:
— Хороша. Всем выдают?
— Досталась случайно. Подобрал. Разбился один «Москвичок», а багажник вывернуло. Смотрю, лежит эта штука. Ну и взял. Все равно бесхозная.
— А водитель?
— Насмерть.
Я представил себе развороченную машину, погибшего водителя, распахнутый багажник и Мишку. Он догадался, что мне все это и страшно и противно.
— Все мы рискуем, — сказал он. — Нас тоже судьба не жалеет. Почти каждый день какие-нибудь приключения. Ездить надо, сам понимаешь, с ветерком, дело требует.
Я положил сумку на землю. Мишка отрегулировал работу мотора, и мы поехали.
Мотоцикл рванулся с места, словно захотел подняться на дыбы. Поворот вправо, влево, меня швыряет то в одну, то в другую сторону, это мы обогнули сквер, и вот уже подкатили к проспекту. Мне показалось, что Мишке стоило только взглянуть на бегущие машины, как они притормаживали.
Да уж, так может ездить только хозяин дороги: свободно, нетерпеливо обгоняя всех, соблюдая и в то же время пренебрегая строгостью правил. Больше всего Мишке не нравилось пережидать желтый свет. Он нервно поигрывал газом и выползал на пешеходную дорожку или перекресток несколькими мгновениями раньше, чем успевал загореться зеленый свет светофора. Там, где стояли регулировщики, Мишка был еще более нетерпеливым, проезжая, он кивал милиционерам, а те козыряли в ответ и улыбались ему.
Когда мне было лет семнадцать, помню, взял меня на прогулку один парень. Он считался самым авторитетным на нашей улице. Все пацаны первыми с ним здоровались, протягивали руки, а он их едва-едва пожимал, бросая небрежно обо мне: «Это мой кореш!» И я, хотя в общем-то и понимал несолидность своего положения пристяжного, все-таки был горд, даже важничал, невольно принимая чужую власть за свою. Так и теперь, когда я ехал с Мишкой, я сам как будто становился инспектором ГАИ.
Мимо нас на большой скорости промчалась «Победа».
— Ну и нахал! — крикнул Мишка. И ветер засвистел у меня в ушах. Мы даже выскочили на трамвайные пути левой стороны улицы. По булыжнику мотоцикл затрясся, как в ознобе. «Победа» уходит. Нет, мы нагоняем ее. Мишка еще наддал, и теперь уже страшно стало сидеть в бешеной колеснице.
— Оставь его. Скользко! — закричал я.
— Мы ему сейчас сделаем! — крикнул Мишка.
И мы ему «сделали». Еще несколько минут бешеной гонки, и вот мы уже на хвосте у «Победы». Мишка пошел на обгон. Мы бросаемся машине наперерез. Скрип тормозов, нас протащило юзом, слегка развернуло. Мишка сидит, как сидел, и не оглядывается на машину; она здесь, он знает, что она теперь прилипла, засохла, увяла. Мишка лениво стаскивает с рук краги.
Водитель «Победы» — немолодой, лысый толстяк, и не подумаешь, что такой любит отчаянную езду.
— В чем дело, товарищ лейтенант? — В голосе недоумение и почтительность. А Мишка помалкивает, важничает, неохотно слезает с мотоцикла. Ну и выдержка!
— Под каким вы проехали знаком триста метров назад? — спросил Мишка тоном хитроумного экзаменатора и при этом смотрел на меня, а не на растерянного водителя.
— Триста метров назад, говорите?
— Да, именно триста, а не пятьсот и не тысячу, — строго сказал Мишка, все еще не глядя на водителя — смотрел на пешеходов, на пробегающие машины, себе под ноги.
— Триста метров... это, что ли, там разве где-то... может быть, я чего не заметил, только навряд ли, а в общем, не знаю...
— Ваши права, — простодушно и даже как будто ласково сказал Мишка.
— Товарищ лейтенант, ну черт его знает, ей-богу не заметил. Оштрафуйте уж лучше.
— Ваши права, — еще простодушнее и более ласково повторил Мишка, впервые удостоив водителя взглядом.
Тот насупился, начал шарить по карманам. Медленно забирался то в один, то в другой. Наконец вытащил небольшую книжечку. Мишка взял права, не спеша раскрыл их, прочитал слева страницу, справа, проверил талон:
— Две дырки уже есть, будет третья, — сказал Мишка.
— Товарищ лейтенант, — взмолился водитель. — Да уж лучше штраф какой угодно. Там в книжечке лежит, возьмите.
— Это что, взятка? — строго спросил Мишка.
Водитель молчал, не зная, что ответить. Он только переминался с ноги на ногу.
— Я спрашиваю, взятка?
— Товарищ лейтенант. От чистого сердца. — Он сложил руки на широченной своей груди.
— Все ясно, гражданин. Я с чистым сердцем забираю у вас права. Вы превысили скорость и предлагаете взятку инспектору. Будем разбираться в ГАИ.
— Товарищ лейтенант! — чуть не закричал толстяк. Голос его, и без того тонкий, срывался теперь на писк. — У моей дочки свадьба! Спешил, понимаешь, подарки ей привезти. Что же я теперь буду делать без прав?
Мы с Мишкой переглянулись. А толстяк продолжал:
— Пятнадцать лет за рулем, и все с одними правами. А тут вот, дурак два уха, не заметил, ну ей-богу не заметил я этот знак, будь он неладен. С этой свадьбой не то что знак, голову проглядишь. Вот станете, молодой человек, папашей, поймете мое самочувствие.
