Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)
– Да, рыжик, я умею выбирать, – сухо и с горечью согласился он.
– Спасибо, что выбрали меня.
И вдруг что-то подтолкнуло Эмми сделать необдуманное замечание.
– Вы ужасно поранили лицо! – воскликнула она. – Лично я думаю, что вы вчера поступили очень смело, не допустив, чтобы все пошло прахом!
Он бросил на нее тяжелый взгляд, а затем на его опухшем лице появилось подобие ироничной улыбки.
– Ты восхищаешься мной, детка?
– Да.
– И даже когда я упал на кресла, ты все равно мной восхищалась?
– Вам очень быстро удалось снова взять все под контроль!
– Плюс тебе! Даже в этом дурацком бардаке ты нашла, чем восхититься!
Ее безудержная радость вылилась в: «Неважно, но вы действовали просто изумительно!» Она была такой свежей и юной, что Биллу, у которого выдался ужасный день, захотелось тут же прижаться своей распухшей щекой к ее щеке.
На следующее утро и синяк, и желание он увез с собой в Нью-Йорк; синяк прошел, а желание осталось. Пьеса пошла в Нью-Йорке, и едва он заметил, что вокруг Эмми стали виться поклонники, отдававшие дань ее красоте, как она и эта пьеса стали для него одним целым, олицетворением успеха, и в театр он ходил, только чтобы посмотреть на нее. Постановка шла довольно долго и сошла со сцены как раз в тот момент, когда он запил и в серые дни похмелья не мог оставаться один. Они внезапно поженились в начале июня в Коннектикуте.
IIIДвое американцев сидели в лондонском баре «Савой Гриль». До четвертого июля было еще далеко, а в мае темнеет рано.
– Он хороший парень? – спросил Хаббл.
– Очень хороший, – ответил Бранкузи. – Хороший, красивый, популярный. – И через мгновение добавил: – Хочу уговорить его вернуться домой.
– Вот чего я совсем не понимаю, – сказал Хаббл. – Здешний шоу-бизнес – ничто по сравнению с нашим. И чего ради он тут сидит?
– Он общается со всякими герцогами и леди.
– Что, простите?
– Когда я встретил его неделю назад, он был в компании трех леди – леди такая-то, леди сякая-то и леди еще какая-то.
– Но он же вроде как женат?
– Да, уже три года, – ответил Бранкузи. – У них ребенок, и сейчас ждут еще одного.
Он умолк, потому что вошел Макчесни. Его типично американская физиономия торчала из воротника плаща с широкими плечами; он обвел присутствующих нахальным взглядом.
– Привет, Мак! Познакомься: мой друг, мистер Хаббл.
– Добрый день, – сквозь зубы, на английский манер, произнес Билл. Он сел, все еще оглядывая бар в поисках знакомых.
Спустя несколько минут Хаббл ушел, и Билл спросил:
– Что за птица?
– Он тут всего месяц, так что титулом еще не успел обзавестись. Помни: ты-то ведь тут уже целых полгода!
Билл широко улыбнулся:
– Думаешь, я зазнался, да? Ну, что тут поделаешь, себято ведь не обманешь! Мне это нравится; это как раз по мне! Эх, хотелось бы мне стать маркизом Макчесни!
– Ну, что ж, может, еще допьешься до маркиза? – заметил Бранкузи.
– Заткни варежку! Кто это говорит, что я пью? Это что, теперь обо мне такие слухи распускают? Слушай: если ты мне назовешь хотя бы одного американского продюсера за всю историю театра, который за восемь месяцев добился такого же успеха в Лондоне, тогда я поеду с тобой в Америку прямо завтра. Если ты мне только скажешь…
– Так это были твои старые постановки, а в Нью-Йорке у тебя два провала.
Билл встал, его лицо ожесточилось.
– Да кто ты такой? – спросил он. – Ты сюда явился, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне?
– Не надо злиться, Билл! Я просто хочу, чтобы ты вернулся. Ради этого я готов сказать все что угодно. Всего три таких успешных сезона, как в 22-м и 23-м, – и ты будешь обеспечен на всю жизнь!
– Меня тошнит от Нью-Йорка, – капризно сказал Билл. – Сегодня ты король, завтра у тебя два провала, и все уже твердят, что ты катишься под уклон!
Бранкузи покачал головой:
– Вовсе не поэтому все так говорили. Все из-за того, что ты поссорился с Аронштайном, твоим лучшим другом.
– Другом?! Черта с два!
– Твоим лучшим другом в бизнесе, что бы ты там ни говорил. А затем…
– Я не желаю об этом разговаривать. – Он посмотрел на часы. – Слушай, Эмми плохо себя чувствует, так что боюсь, что не смогу пригласить тебя сегодня к нам на ужин. Но непременно зайди ко мне в офис попрощаться перед отъездом!
Через пять минут, остановившись у прилавка в табачной лавочке, Бранкузи увидел, как Билл опять входит в «Савой» и спускается по лестнице в подвальное кафе.
«Каков стал дипломат! – подумал Бранкузи. – А раньше просто говорил, что у него свидание. Общение с герцогами и леди навело на него еще больший лоск».
Возможно, он немного обиделся, хотя обижаться было для него совсем не типично. В любом случае, в тот момент для себя он решил: Билл Макчесни катится под уклон; и он тут же навеки стер его из своей памяти, что было для него как раз типично.
Внешние признаки того, что Билл катится под уклон, отсутствовали: успех в «Нью Стренд», успех в «Принс Оф Уэльс», еженедельные сборы были почти такие же, как и два-три года назад в Нью-Йорке. Без всяких сомнений, человек действия имеет право менять свой плацдарм. И у того человека, что часом позже явился поужинать в собственный дом в районе Гайд-парка, жизненной энергии было ровно столько, сколько обычно и бывает у тех, кому под тридцать. Очень усталая и неповоротливая Эмми лежала на диване в гостиной наверху. Он на мгновение сжал ее в объятиях.
– Уже скоро, – сказал он. – Ты прекрасна!
– Не говори глупости.
– Но это правда! Ты всегда прекрасна! Сам не знаю почему. Возможно, от того, что у тебя есть характер, и он всегда читается у тебя на лице, даже когда ты такая.
Ей было приятно; она взъерошила его волосы.
– Характер – это самая главная в мире вещь, – объявил он. – И я не знаю никого, кому он отпущен в той же мере, что и тебе!
– Ты встречался с Бранкузи?
– Да! Вот же паршивец! Я решил не приглашать его к нам на ужин.
– Что случилось?
– Слишком задирает нос: сказал, что ссора с Аронштайном – моя вина.
Она не решилась заговорить сразу, поджала губы, но затем тихо произнесла:
– Ты подрался с Аронштайном потому, что был пьян. Он раздраженно вскочил:
– Ты что, опять начинаешь…
– Нет, Билл. Но ты стал много пить. И ты сам это знаешь. Прекрасно зная, что она права, он не стал развивать эту тему, и они пошли ужинать вниз. Раскрасневшись от бутылки кларета, он решил, что завтра же бросает пить до тех пор, пока не родится ребенок.
– Я всегда могу бросить, если захочу, да? Сказал – сделал! Ты еще ни разу не видела, как я бросаю!
– Да, действительно, ни разу.
Они выпили по чашке кофе, и он собрался уходить.
– Приходи пораньше, – сказала Эмми.
– Да, конечно… А что такое, детка?
– Мне просто тоскливо. Не обращай внимания. Ну, иди же, не стой тут, как дурак!
– Но я же, само собой, беспокоюсь! Я не люблю, когда ты хнычешь.
– Ох, я ведь даже не знаю, куда ты ходишь по вечерам; я не знаю, с кем ты общаешься. Да еще эта леди Сивилла Комбринк, которая все время звонит… Наверняка ведь ничего такого, но я просыпаюсь среди ночи, и мне так одиноко, Билл! Ведь мы всегда были вместе, правда, – до недавних пор?
– Но мы и сейчас вместе… Что с тобой, Эмми?
– Да, я знаю… Я сумасшедшая… Мы ведь никогда не предадим друг друга, правда? У нас никогда не будет…
– Конечно нет!
– Приходи пораньше. Как только сможешь.
Он заглянул на минутку в театр «Принс Оф Уэльс»; затем зашел в соседний отель и позвонил по телефону:
– Позовите, пожалуйста, ее милость! Говорит мистер Макчесни.
Леди Сивилла подошла к телефону не сразу:
– Какой сюрприз! Минуло уже несколько недель с тех пор, как я имела счастье вас слышать…
Голос в телефоне звучал равнодушно, словно плеть, и обдавал холодом, словно автоматический морозильник; такой обычай вошел в моду с тех пор, как настоящие английские леди стали подражать английским леди из книг. Некоторое время это приводило Билла в восхищение – но недолго. Он смог сохранить спокойствие.
– Ни минутки свободной не было, – непринужденно объяснил он. – Ты же не сердишься, правда?
– Разве я сказала, что сержусь?
– А я уже было испугался – ты не прислала мне приглашения на свой сегодняшний прием. Я думал, что после того, как мы все обговорили, мы оба согласились…
– Но говорил-то ведь только ты, – сказала она. – И возможно, чуть больше, чем требовалось.
И она, к изумлению Билла, повесила трубку.
«Решила продемонстрировать свой британский характер, – подумал он. – Подумаешь, дщерь тысячи графьев, маленькая титулованная кокетка!»
Пренебрежение разозлило его, а равнодушие разбудило угасший интерес. Обычно женщины прощали ему охлаждение чувств из-за его очевидной глубокой привязанности к Эмми, и множество леди вспоминали о нем, вздыхая с приятным сожалением. Но только что по телефону он не услышал ничего подобного.
