Джон Голсуорси - Патриций
Слова эти, показавшиеся родителям дикими и неуместными, повергли их в безмолвное изумление, и все трое застыли, глядя друг на друга. Легкий шорох в дверях прервал эту немую сцену.
Глава XVIII
Когда родители вышли, предоставив ей одной занимать Харбинджера, Барбара сказала:
– Кофе будем пить там, – и перешла в гостиную.
С тех пор, как Харбинджер поцеловал ее возле живой изгороди, Барбара ни разу не оставалась с ним наедине, если не считать того вечера, когда они стояли над берегом, глядя на гуляющих. И теперь, после минутного смущения, она смотрела на него спокойно, хотя в груди что-то трепетало, как будто в этой нежной и прочной клетке легонько билась плененная птица. У нее еще ныло сердце от последнего обидного разговора с Куртье. И притом, что нового ей может дать Харбинджер?
Словно нимфа, за которой гонится фавн – властитель лесов, – она, убегая, то и дело оглядывалась на преследователя. В его волшебном лесу не было ничего не известного ей, ни единой чащи, где она еще не побывала, ни единого ручья, через который она не переправлялась, не было поцелуя, который она не могла бы возвратить. Его владения были уже открытой страной, и здесь она могла царствовать по праву. Ей нечего было от него ждать, кроме власти и надежного, спокойного благополучия. И взгляд ее говорил: как знать, не захочется ли мне большего? А если я стану задыхаться в твоих объятиях? Если меня пресытит все, что ты можешь мне дать? Разве я еще не все от тебя получила?
Харбинджер опустил голову, он был мрачнее тучи, и Барбара поняла, что она кажется ему жестокой, и пожалела его. И, желая быть добрее, спросила почти робко:
– Вы все еще на меня сердитесь, Клод?
Харбинджер поднял голову.
– Почему вы так жестоки?
– Я не жестока.
– Нет, жестоки. Есть ли у вас сердце?
– Есть! – сказала Барбара и прижала руку к груди.
– Мне совсем не до шуток, – пробормотал он.
– Неужели это так серьезно, милый? – спросила она кротко.
Но этот ласковый голос только подлил масла в огонь.
– За этим что-то кроется! – с усилием выговорил он. – Вы не имеете права меня дурачить!
– Простите, а что же такое тут кроется?
– Это вас надо спросить. Но я не слепой. Что вы скажете об этом Куртье?
В эту минуту перед Барбарой предстало нечто ей еще незнакомое истинный мужчина. Нет, жить с ним будет, пожалуй, не так уж скучно!
Лицо его потемнело, глаза расширились, он, казалось, даже стал выше ростом. Барбара вдруг заметила, что руки его, стиснутые в кулаки, покрыты волосами. Его светской обходительности как не бывало. Он подошел совсем близко.
Сколько времени они смотрели друг другу в глаза и что было в этом взгляде, Барбара понимала смутно; мысли и чувства неслись, обгоняя друг друга. Он был ей и противен и мил, она презирала его и восхищалась им, странное удовольствие и отвращение – все смешалось; так в майский день налетит град, и тут же солнце пробьется сквозь тучи, и трава курится паром.
Потом Харбинджер сказал хрипло:
– Вы сводите меня с ума, Бэбс!
Прижав пальцы к губам, словно стараясь унять их дрожь, она ответила:
– Да, пожалуй, с меня довольно, – и пошла в отцовский кабинет.
При виде родителей, которые остановившимися глазами смотрели на Милтоуна, к ней вернулось самообладание. Зрелище показалось ей комическим, хоть она и не подозревала, что именно это слово было всему виною. Но поистине контраст между Милтоуном и его родителями доходил в эту минуту до смешного.
Леди Вэллис заговорила первая.
– Лучше комедия, чем романтика. Полагаю, Барбаре тоже следует знать, в чем дело, поскольку она внесла свою лепту. Твой брат хочет сложить с себя обязанности депутата, дорогая; при его теперешних обстоятельствах совесть не позволяет ему оставаться членом парламента.
– Как! – воскликнула Барбара. – Но ведь…
– Мы уже обсудили все это, Бэбс, – прервал лорд Вэллис. – Если у тебя нет более веских доводов, чем все, что диктует простой здравый смысл, сознание долга перед обществом и перед семьей, не стоит возобновлять этот разговор.
Барбара посмотрела на Милтоуна: лицо его было как маска, жили одни глаза.
– Ох, Юсти! – сказала она. – Неужели ты вот так загубишь свою жизнь! Подумай, ведь я никогда себе этого не прощу.
– Ты поступила, как считала правильным, так же поступаю и я, – холодно сказал Милтоун.
– И этого хочет она?
– Нет.
– Я думаю, единственный человек на свете, который хочет, чтобы твой брат похоронил себя заживо, это он сам, – вставил лорд Вэллис. – Но на него такие доводы не действуют.
– Подумай, что будет с бабушкой! – воскликнула Барбара.
– Что до меня, я стараюсь об этом не думать, – отозвалась леди Вэллис.
– Ты вся ее радость и надежда, Юсти. Она всегда так в тебя верила.
Милтоун вздохнул. Барбара, ободренная этим вздохом, подошла ближе.
Видно было, что бесстрастие его только кажущееся и прикрывает отчаянную внутреннюю борьбу. Наконец он заговорил:
– Меня уже умоляла и заклинала женщина, которая мне дороже всего на свете, и все-таки я не уступил, потому что еще сильней во мне чувство, которое вам непонятно. Прошу извинить, что я сейчас употребил слово «комедия», мне следовало сказать – трагедия. Я поставлю в известность дядю Денниса, если это вас утешит; но, в сущности, все это никого, кроме меня, не касается.
И, ни на кого не взглянув, не сказав больше ни слова, он вышел.
Барбара бросилась к двери.
– Господи боже мой! – воскликнула она, чуть ли не ломая руки, что было совсем на нее непохоже. И, отвернувшись к книжному шкафу, заплакала.
Такой взрыв чувств, перед которым бледнело даже их собственное волнение, глубоко поразил лорда и леди Вэллис, не подозревавших, что нервы дочери были взвинчены еще до того, как она вошла в кабинет. Они не видели Барбару в слезах с тех пор, как она была совсем крошкой. Перед лицом такого горя они забыли все упреки, которыми готовы были осыпать дочь за то, что она толкнула Милтоуна в объятия миссис Ноуэл. Лорд Вэллис, особенно тронутый, подошел к ней и остановился рядом, в темном углу у книжного шкафа, не говоря ни слова и только тихо поглаживая ее руку. Леди Вэллис, чувствуя, что и сама готова заплакать, укрылась в амбразуре окна.
Всхлипывания Барбары скоро утихли.
– Это потому, что у него было такое лицо… – объяснила она. – И зачем он так? Зачем? Никому это не нужно!
Лорд Вэллис, безжалостно теребя усы, пробормотал:
– Вот именно! Только сам себе портит жизнь!
– Да, – прошептала у окна леди Вэллис, – он всегда был такой – весь из острых углов. Даже в детстве. Берти никогда таким не был.
Потом наступило молчание, только сердито сморкалась Барбара.
– Поеду посоветуюсь с мамой, – вдруг прервала молчание леди Вэллис. Вся жизнь мальчика пойдет прахом, если мы его не остановим. Поедешь со мной, детка?
Но Барбара отказалась.
Она ушла к себе. Роковой перелом в жизни Милтоуна глубоко потряс ее. Словно сама судьба открыла ей, что значит сойти хоть на шаг с проторенного пути, и она вдруг оказалась в разладе с собой. Расправить крылья и взлететь! Вот что из этого получается! Если Милтоун не передумает и откажется от общественной деятельности, он пропал! А она, Барбара? Разве не безрассудно восхищалась она рыцарством Куртье, его отвагой, которая словно рвется навстречу опасности? Да и восхищалась ли? А может быть, просто ей приятно было, что он ею восхищается? В путанице этих мыслей вдруг возник образ Харбинджера – лицо его, придвинувшееся совсем близко, сжатые кулаки и как внезапное откровение – его угрожающая мужская воля. Это был какой-то дурной сон, вихрь странных, пугающих чувств, над которыми она не властна. Привычная философия завоевательницы впервые изменила Барбаре. И вновь ее мысль устремилась к Милтоуну. Итак, то, что она тогда прочитала в их лицах, свершилось! И, представив себе ужас Агаты, когда она об этом узнает, она не могла сдержать улыбку. Бедный Юстас! Почему он все принимает так близко к сердцу? Ведь если он сделает, как решил – а он никогда не отступает от своих решений, – это будет трагедия! Для него все будет кончено!
А вдруг после этого миссис Ноуэл ему надоест? Нет, такие женщины не надоедают, это чувствовала даже Барбара, при всей своей неискушенности. У нее столько душевного такта, она сумеет не докучать ему, никогда ничего не станет требовать, не даст ему почувствовать, что он хотя бы тончайшим волоском с нею связан. Ах, почему они не могут жить по-прежнему, как будто ничего не случилось? Неужели никто не в силах убедить Милтоуна? И опять она подумала о Куртье. Он знает их обоих, и так привязан к миссис Ноуэл, – что если ему поговорить с Милтоуном? Пусть бы объяснил, что у каждого человека есть право быть счастливым и право взбунтоваться! Юстасу надо взбунтоваться! Это его долг. Она села и написала несколько строк: потом надела шляпу, взяла записку и потихоньку вышла из дому.
