Джон Голсуорси - Пустыня в цвету
– А сейчас о ком поднимают шумиху?
– Ты не знаешь.
– А вдруг знаю?
– Кит, не приставай! – сказала Флер.
– Можно взять яйцо?
– Можно.
Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец:
– Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
– А что ты с ним сделал?
– Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
– Не хвастайся, Кит.
Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
– Ты очень занят?
– Нет, дорогая.
– Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
– Сама видишь, «Леопард» продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
– Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.
Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:
– Хочешь, я о нем разузнаю?
– Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.
– Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.
Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Динни! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.
Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, – этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.
– Здравствуйте, Монт! Видели заметку в «Моменте»?
– Да.
– Я послал ее Дезерту, а он надписал сверху вот эти четыре строчки. Здорово, а?
Майкл прочел четыре строки, написанные рукой Уилфрида:
Приказ хозяина – закон!
Велит «куси!» – кусает он…
Велит «служи!» – скулит, юлит, –
Все, как хозяин повелит.
– Он, значит, в городе?
– Был полчаса назад.
– А вы его видели?
– Нет, не видел с тех пор, как вышла поэма.
Майкл кинул острый взгляд на его благообразное, пухлое лицо.
– Довольны тем, как идет книжка?
– Выпустили сорок одну тысячу, и конца еще не видно.
– Случайно не знаете, собирается Уилфрид опять на Восток?
– Понятия не имею.
– Ему, наверно, здорово опротивела вся эта канитель.
Компсон Грайс пожал плечами:
– Много ли поэтов зарабатывали тысячу фунтов на книжке стихов в сто страниц?
– Недорогая цена за человеческую душу.
– И получит еще тысячу наверняка.
– Я всегда считал, что печатать «Леопарда» не надо. Раз он на это пошел, – я его всячески защищал, но этот поступок был непоправимой ошибкой.
– Не согласен.
– Естественно. Вам он принес немало.
– Смейтесь, сколько хотите, – с горячностью возразил Грайс, – но если бы он не хотел, чтобы поэма вышла, он бы мне ее не послал! Я не сторож брату моему. И то, что вещь имеет успех, ее нисколько не порочит.
Майкл вздохнул.
– Наверно, нет, но для него это не шутка. На этом рушится его жизнь.
– И тут я с вами не согласен! Жизнь его рушилась, когда он отрекся от веры, чтобы спасти свою шкуру. А теперь пришло искупление, – оно принесло ему, кстати, совсем недурной доход. Его имя знают тысячи людей, не имевших о нем раньше никакого понятия.
– Да, – задумчиво сказал Майкл, – тут вы правы. Ничто не приносит такой популярности, как гонения. Грайс, я вот о чем вас попрошу. Узнайте как-нибудь обиняком, каковы его намерения. Я однажды позволил себе бестактность и не могу обратиться к нему сам, а мне очень нужно это знать.
– Г-м-м, – поморщился Грайс. – Вы же знаете, что он кусается.
Майкл ухмыльнулся:
– Ну, своего благодетеля он не укусит. Я вас серьезно прошу. Сделаете?
– Попытаюсь. Кстати, вот книжка этого канадца, которую я только что издал. Превосходная вещь! Я пошлю вам экземплярчик, вашей супруге, безусловно, понравится. («И она всем о ней расскажет», – добавил он про себя.)
Он пригладил свои и без того прилизанные темные волосы и протянул Майклу руку. Майкл пожал ее чуть-чуть крепче, чем ему бы хотелось, и ушел.
«В конце концов, – думал он, – для Грайса это всего-навсего коммерция. Что ему Уилфрид? В наше время надо хватать все, что попадется под руку!» И он задумался о том, что заставляет людей покупать эту книгу, где нет ни эротики, ни убийств, ни сенсационных разоблачений. Доброе имя империи? Национальная гордость? Ерунда! Нет, болезненный интерес к тому, как далеко может зайти человек, спасая свою жизнь и при этом не поступаясь тем, что принято звать душой. Другими словами, спрос на книгу определялся той безделицей, которую немало людей считают уже умершей: совестью. Перед совестью читателя ставится вопрос, на который ему не так-то легко ответить; а поскольку поставила этот вопрос перед автором сама жизнь, читатель чувствует, что в любую минуту такой же страшный выбор может встать и перед ним самим. Что же он тогда будет делать, несчастный? И Майкл вдруг, в который уже раз, почувствовал прилив глубочайшей жалости и даже какого-то почтения к людям, за что более интеллектуальные из его друзей порой называли его «беднягой Майклом».
Размышляя таким образом, он дошел до своей приемной в парламенте и принялся было рассматривать предложенный кем-то законопроект об охране природных богатств, но ему принесли визитную карточку генерала Конвея Черрела с припиской: «Можете вы уделить мне минутку?»
Майкл черкнул тут же карандашом: «Буду очень рад, сэр», – вернул карточку служителю и встал. Из всех своих родных он хуже всего знал отца Динни и ждал его прихода с некоторым трепетом.
Генерал вошел со словами:
– Ну, тут у вас настоящий крольчатник!
Вид у него был подтянутый, как и полагается человеку его профессии, но лицо осунулось и казалось встревоженным.
– Хорошо, что мы хоть не размножаемся, как кролики, дядя Кон!
Генерал сухо рассмеялся.
– Да, и на том спасибо! Надеюсь, я тебе не помешал? Я насчет Динни. Она все еще живет у вас?
– Да.
Генерал помялся, но потом, скрестив руки на набалдашнике своей трости, твердо произнес:
– Ты ведь близкий друг Дезерта, правда?
– Был им. Теперь я и сам не знаю, друг я ему или нет.
– Он еще в Лондоне?
– Да, я слышал, что у него приступ малярии.
– Динни с ним еще встречается?
– Нет.
Генерал снова помялся и снова собрался с духом, крепко сжав руками трость.
– Мы с матерью, как ты понимаешь, хотим только ее счастья. Мы хотим, чтобы ей было хорошо, все остальное не имеет значения. А ты как думаешь?
– Мне кажется, никому не важно, что мы все думаем.
Генерал нахмурился:
– То есть как это так?
– Важно, что думают они оба.
– Я слышал, что он собирается уезжать.
– Он сказал это моему отцу, но пока не уехал. Его издатель только что говорил мне, что сегодня утром он еще был у себя.
– А как Динни?
– Очень удручена. Но старается не показывать вида.
– Надо, чтобы он наконец решился.
– На что?
– Это нехорошо по отношению к Динни. Он должен либо жениться, либо немедленно уехать.
– А вам на его месте легко было бы принять решение?
– Не знаю.
Майкл беспокойно заходил по комнате.
– По-моему, вопрос этот решается не так просто. Ведь тут замешано оскорбленное самолюбие, а когда оно входит в игру, то уродует и все остальные чувства. Вам-то следует это знать, сэр. Вы не раз видели людей, попавших под военно-полевой суд.
Генерал был поражен: слова Майкла показались ему откровением. Он молча глядел на племянника во все глаза.
– Уилфрида судят военно-полевым судом, – продолжал тот, – но у вас это делается быстро, без затей, а его подвергают медленной пытке, и я не вижу ей конца.
– Понятно, – тихо сказал генерал. – Но он не должен был втягивать в это дело Динни.
Майкл улыбнулся.
– Любовь никогда не поступает по правилам.
– Да, теперь считают, что это так.
– Если верить слухам, то так считали и в древности.
Генерал подошел к окну и постоял, глядя на улицу.
– Мне не хочется идти к Динни, – сказал он, не оборачиваясь. – Я боюсь ей надоедать. И мать тоже боится. Мы ведь ничем ей не можем помочь!
В его голосе звучала такая тревога за дочь, что Майкл был растроган.
– Мне кажется, что так или иначе все это скоро кончится, – сказал он. – И как бы оно ни кончилось, – все будет к лучшему, и для них и для всех кругом.
Генерал повернулся к нему.
– Будем надеяться. Я хотел просить тебя держать нас в курсе событий. И не давай Динни ничего делать без нашего ведома. Нам очень тяжело ждать, не зная, что с ней. Не буду тебя больше задерживать. Спасибо, ты меня утешил. До свидания.
