Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов
– Погляди, Уолт! Погляди на мое новое манто.
Он мельком посмотрел на новое меховое манто и кивнул.
– Да, дорогая. Очень мило.
– Погоди пока они увидят меня в нем завтра в церкви. И с этим кольцом, разумеется.
Она улыбнулась, предвкушая…
Что и говорить, вела она себя странно.
– Агата, дорогая, – прошептал он почти через силу. – Послушай меня. Твое кольцо… Не надевай его завтра в церковь.
– Почему это? – Она посмотрела на него уже с куда более знакомым выражением.
– Потому что… Оно плохое, Агата. Злое. Милая, окажи мне эту услугу, прошу.
Она отсутствующе кивнула.
– Пожелай, – сказал он. – Пожелай, чтобы ужин был готов – прямо сейчас.
Ее губы шевельнулись. На мгновение кристалл на пальцы вспыхнул неземным сиянием, и Уолтеру привиделось, как что-то красное прошмыгнуло в сторону кухни, а потом обратно.
– А теперь, – выдавил он, – пойдем в кухню.
Он, в принципе, ожидал увидеть нечто подобное, но зрелище все равно вышло довольно пугающее.
Жаркое было готово, стол – накрыт, картошка – превращена в пюре, салат – смешан. Только садись да ешь!
– Вот, – слабо проблеял он. – Видишь?
Агата улыбалась.
– Конечно, вижу. Это все кольцо.
Уолтер попробовал задавить черный вал паники в зародыше. Получилось не очень.
– Значит, ты от него избавишься, правда? Продашь или…
– Ну, конечно, нет. Оно мне нравится. Такое… интересное.
Она все так же неотрывно глядела в камень.
Весь ужин Уолтер попеременно то спорил, то молил, то канючил – но все тщетно. Агата полюбила кольцо. И завтра определенно собиралась надеть его в церковь, нравится это Уолтеру или нет. Точка.
А наутро в церкви все соседи были просто уничтожены новой шубой Агаты. Под их ахи и охи она вертелась и так, и сяк, сияя загадочным и небрежным выражением лица. На Уолтера снизошел какой-то тупой фатализм. Он не огрызался даже на самые ядовитые реплики жены и почти не обращал внимания на ее обычные «Уолтер! Немедленно сядь прямо! На нас люди смотрят!».
Тем временем служба неторопливо перевалила на второй час, и Агата почему-то перестала его шпынять. Теперь она снова как загипнотизированная смотрела в кристалл у себя на пальце. Уолтер вспомнил, что прочел вчера в библиотеке, и покрепче зажмурил глаза. Перестать дрожать у него никак не получалось.
Псалмы закончились. Пастор повернулся к конгрегации и воздел длани в благословляющем жесте.
Ну, вот и оно. Уолтер затаил дыхание.
– Во имя Господне мир да пребудет со всеми вами! – прогремел пасторский глас.
Агата рядом заледенела. А потом закричала – совершенно жутко.
Поднялась сутолока, гомон, кто-то чего-то требовал, кто-то спрашивал, что там случилось, кто-то что-то восклицал и уже даже пытался куда-то бежать.
Очень медленно Уолтер Симмонс повернулся и посмотрел Агате в лицо. Глаза у нее были расширены, а выражение в них застыло такое, что у него волосы зашевелились на загривке. Он перевел взгляд на кольцо.
И совсем не удивился, увидав, что тусклое алое сияние куда-то пропало. Кристалл был бел и лишен всякого блеска, словно бы нечто, обитавшее в нем, сгинуло навеки. Интересно, каким фамильяр предстал Агате, когда вырвался из кольца?
Никаких сложностей не возникло. Сердечная недостаточность, сказал коронер.
На похоронах странная апатия Уолтера заслужила не один комментарий.
– Даже не пытается делать печальную физиономию, – прошептал кто-то из знакомых. – Впрочем, оно и неудивительно, учитывая, как она с ним обращалась. Порядочная сука она была, эта Агата.
Добрые и сочувствующие соседи Уолтера Симмонса удивились бы куда больше – и даже наверняка встревожились! – повстречай они его следующей ночью. Правда, для этого им пришлось бы оказаться на кладбище, где вдовец украдкой копался в могиле всего недельной давности – ну, максимум двухнедельной. На надгробии значилось имя Джонатана Майлза.
О, им бы нашлось что сказать – а подумать и тем паче! – увидь они, как Уолтер опускает в могилу кольцо с неким кристаллом.
Кольцо, которое, наконец-то, вернулось к своему прежнему хозяину.
С. Холл Томпсон. Воля Клода Эшера
I
Они меня заперли. Всего мгновение назад я – возможно, в последний раз – услыхал лязг тройных засовов, вогнанных на место. Дверь в эту голую белую комнату выглядит вполне обычно, но на самом деле обита совершенно непроницаемой сталью. Сотрудники этого учреждения пошли на все, чтобы гарантировать невозможность побега. Уж они-то читали мое досье. Меня внесли в список пациентов опасных и «склонных к рецидивам насилия». Я с ними спорить не стал. Какой смысл доказывать, что все мое насилие осталось далеко в прошлом, что нет у меня больше ни склонностей, ни сил – во всяком случае, еще на одну попытку к бегству. Им невдомек, что свобода хоть что-то значила для меня, пока оставалась надежда… надежда спасти Грацию Тейн от того ужаса, вернувшегося из гнилого чрева могилы, чтобы предъявить на нее права. Теперь надежды больше нет – есть только долгожданная свобода смерти.
Умереть с тем же успехом можно и в сумасшедшем доме – какая, в самом деле, разница, где? Сегодня осмотр – физический и ментальный – практически спустили на тормозах. Так, пустая рутина, формальность, нужная только «для архива». Доктор уже ушел. Это не тот, кто меня обычно осматривает. Наверное, в заведении он новенький. Крошечный такой человечек, разборчиво одетый, с красным лицом и вульгарной бриллиантовой галстучной булавкой. С того мгновенья, как он взглянул на отвратительную маску, которой стало мое лицо, вокруг его рта залегли складки гадливости и страха. А ведь кто-то из белых, отутюженных санитаров наверняка предупредил его о моем кошмарном случае. Я совсем не возражал, когда он не стал подходить ко мне ближе нужного. Скорее, даже пожалел беднягу – уж больно в неловкой ситуации он оказался. Я и покрепче желудком встречал – даже их при виде меня отбрасывало к стене, а потом тошнило в бессильном ужасе. Мое имя, моя нечестивая история, слухи о гниющем, но дышащем полутрупе, в который я превратился, давно уже стали легендой в серых лабиринтах сего приюта скорби. Не могу винить их – поневоле испытаешь облегчение при мысли, что скоро сбросишь это жуткое бремя, предашь эту массу содрогающейся плоти, в которой уже не осталось ничего человеческого, игу червей и забвению.
Прежде чем уйти, доктор нацарапал что-то у себя в блокноте. Конечно, первой строчкой шло имя – Клод Эшер; а дальше, под сегодняшней датой – несколько безликих и всеобъясняющих слов: «Прогноз негативный. Безнадежное повреждение психики. Болезнь в неизлечимой стадии. Скорая кончина». Наблюдая за медленным, болезненным танцем его ручки по бумаге, я испытал одно последнее искушение – заговорить. Меня охватила яростная потребность закричать, выплюнуть в этого новичка канонаду моих привычных протестов, в бессильной надежде, что вдруг он мне поверит. Богохульные слова поднялись на мгновение к горлу, как вода в колодце, и вытолкнули на поверхность глухой носовой всхлип. Доктор быстро поднял на меня взгляд, и проступившее в нем тревожное отвращение сказало мне всю правду. Говорить совершенно ни к чему. Он такой же как все остальные – ласковый голос и ни во что не верящая улыбка. Он выслушает весь этот жуткий кошмар, который я называю историей Грации, и брата, и моей, спокойно и понимающе кивнет в конце, и уйдет, больше прежнего уверившись, что я абсолютно, бесспорно сумасшедший. Я промолчал. Последняя искра надежды замигала и погасла. Я знал, что никто, никогда уже не поверит, что я никакой не Клод Эшер. Потому что Клод Эшер – этой мой брат.
Только не поймите меня неправильно. Это вовсе не какой-нибудь тривиальный случай спутанной идентичности, а нечто гораздо более ужасное и злое. Это дьявольский план, замысленный и приведенный в исполнение извращенным разумом, одержимым жаждой мщения; разумом, стакнувшимся с силами тьмы, приученным к давно забытым, запретным ритуалам и заклинаниям. Никому бы и в голову не пришло спутать меня с Клодом Эшером. Напротив, с самого раннего детства никто не верил, что мы братья. Трудно себе представить двух менее похожих созданий, чем мы с ним. Вообразите себе обычного, нормального мальчика и затем мужчину – среднего сложения, среднего веса, с ничем не примечательными чертами, с умеренным, чтобы не сказать вялым нравом, короче, совершенную норму во всем – и вот перед вами мой портрет. А теперь возьмите полную противоположность всему этому – и это будет мой брат, Клод.
