Руслан Мельников - Тевтонский крест
– Надеюсь, лазутчик не успел передать своему господину, кем бы он ни был, сведения о том, что княжна Агделайда уже находится в наших руках, – произнес Казимир.
– Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, говорить, что руссы не должны знать того впредь, – отозвался переводчик. – Господин Конрад говорить, что нужно убивать твой пленник, герцог Казимир. Но сначала узнать все, что знать он. И лучше делать все это прямо здесь, а не в Сродобурге. Чужой город есть большое чужой ухо. Не есть очень хорошо, если оно станет слышать признания Вацлава.
– О, разумеется! – расплылся в улыбке князь Куявии. – Вацлав все расскажет нам прямо здесь. А потом сдохнет. Тоже здесь.
Магистр Конрад вновь подал коня к связанному Василию. Заговорил, глядя сверху вниз. Сержант был тут как тут.
– Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, спрашивать тебя, русич Вацлав, отвечать ты на все вопрос сам или тебя пытать?
Бурцев промолчал. Хоть под пыткой, хоть без оной ничего вразумительного сказать он все равно не сможет. Не лазутчик он. И не посылали его шпионить в польских землях русские князья. И Аделаиду он пытался умыкнуть не в угаре вассальной преданности, а в тайной надежде на то, что, может быть… когда‑нибудь…
И кто этому поверит?!
Так и не дождавшись ответа, Конрад вновь обратился к Казимиру:
– Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, – затараторил переводчик, – интересовать, как герцог Казимир желать пытать и умертвлять свой пленник.
– Огнем и мечом, – буркнул куявец. – Другого у меня нет. Я князь и воин, а не палач. Ничего, кроме оружия, я с собой не вожу.
– Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, говорить, что это не есть предусмотрительно.
Конрад Тюрингский что‑то прокричал своим людям.
Через пару минут спешившийся крестоносец с угрюмым лицом, густой проседью в волосах и невыразительными глазами усталого садиста сильными ловкими пальцами раскладывал перед пленником свой походный арсенал.
Щипцы, щипчики и щипчища, ножи самых невообразимых видов, форм и размеров. Иглы, ножницы, тиски для пальцев, воронки для вливания в рот кипятка и расплавленного олова, шипастые валики и «скалки» для сдирания кожи… Много чего здесь было.
Бурцев взмок. Давно ему не становилось так паршиво.
– Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, говорить, что теперь вы можете просто давать приказ, герцог Казимир. Наш брат Себастьян есть искусный мастер по добыче правды.
Сержант хихикнул. Наверное, последнюю фразу он добавил от себя. В качестве шутки. Очень смешно! До чего же легко и спокойно служилось в ОМОНе!
Глава 45
«Давать приказ» Казимир не успел. В застывшем воздухе что‑то просвистело. Предпыточную тишину нарушил громкий чмок. Брат Себастьян, искусный мастер по добыче правды, упал с пронзенным насквозь черепом в груду аккуратно разложенного железа. Окровавленное острие стрелы торчало из затылка.
В пустой глазнице подрагивало оперение. По щеке медленно стекала кровь и слизь лопнувшего глаза. Стрела, что вышибла его, была длинной, очень длинной. Гораздо длиннее польских стрел. Доводилось Бурцеву видеть такие в Вроцлаве. Татарская стрела!
Ноги палача еще сучили в предсмертной агонии, а на тевтонов и куявцев посыпались новые стрелы. Заржали раненые кони, возопили люди. Шальной железный наконечник с сухим стуком ударил в дерево у виска Бурцева.
Конрад и Казимир первыми прикрыли головы шлемами, подхватили щиты и рванули из ножен мечи. Три человека, не столь расторопные, уже корчились на земле рядом с братом Себастьяном. А стрелопад продолжался. Маячившие в отдалении, у самой рощи, легковооруженные всадники отнюдь не рвались в рукопашную. Небольшой, в общем‑то, отряд – десятка полтора‑два. Но гоняться сейчас за этими подвижными конными лучниками – дохлый номер. Стоять на месте и бестолково подставляться под их стрелы – еще глупее. А тугозарядные куявские арбалеты никак не могли сравниться со скорострельными луками противника.
Из сродовской крепости, правда, выдвигалась подмога, но слишком медленно, слишком далеко.
Упал, пронзенный стрелой, еще один рыцарь с крестом на плаще. И два кнехта князя Казимира.
Тевтоны обступили магистра со всех сторон. Короткий выкрик на немецком – и украшенное черными крестами каре спешно двинулось к городским укреплениям. Построение не ломалось: дисциплинка у тевтонов была покруче, чем у татаро‑монгол. За воинами Христа начали в беспорядке отступать и куявцы.
Казимир чуть замешкался. С обнаженным клинком в руке он приблизился к связанному Бурцеву. Огнем и мечом, так? Что ж, мечом все‑таки лучше.
Сразу две стрелы впились в бок княжеского коня. Раненое животное осело на задние ноги, рухнуло наземь. Всадник едва успел спрыгнуть с седла. Оруженосец Казимира, молодой юноша в кожаной кирасе и с газообразным шлемом на голове, тут же подскочил к нему, отдал господину поводья своей лошади.
– Спасайся, князь! Твоего пленника все равно убьют татары. Спаса…
Сильный толчок бросил его прямо в объятья Казимиру. Между лопаток верного оруженосца трепетала стрела.
Больше Казимир медлить не стал. В Сродовскую крепость он влетел на лошади павшего юноши.
… Татары не убили пленника. Всадники в мохнатых шапках покружили у одинокого дерева, собирая свои стрелы и добивая раненых. Крепость, в которой уже укрылись магистр Конрад и Казимир Куявский, пока не извергала карательных отрядов – сродовцы, видимо, опасались, что вслед за небольшим отрядом вот‑вот подтянутся основные силы противника. И все же степные кочевники чувствовали себя вблизи чужого города неуютно. Они не стали нагружаться трофеями, а повернули коней к далекой рощице.
Только один всадник задержался возле Бурцева. Невысокий круглолицый воин с миндалевидными глазами, редкими бровями и маленькими усиками. Его легкий доспех буйволовой кожи с нашитыми на груди и животе костяными пластинками из лошадиных копыт смотрелся довольно экзотическим полушаманским нарядом. На голове возвышался колпак из кожи и меха, усиленный железными полосами: и шапка, и шлем одновременно. Сзади – на спине – болтался плетенный из упругих веток и обтянутый кожей щит – легкий, но вряд ли достаточно прочный, чтобы выдержать удар рыцарского копья или меча. А вот кривая сабля на поясе – оружие, отсутствующее у других конных лучников, показывала, что внимание к пленнику проявляет предводитель отряда.
Сабля выскользнула из ножен.
– Кем син?[20] Кем?
Бурцев пытался понять кочевника…
– Алман?[21]
– Юк[22], – Незнакомое слово вырвалось само собой. Незнакомое Бурцеву, но не его предкам.
Брови над раскосыми глазами поднялись вверх. Сабля всадника – тоже.
Или замочит прямо сейчас! Или… освободит?
Изогнутый клинок блеснул на солнце. Путы ослабли.
– Вире![23] – позвал подчиненных воин с саблей. – Тиз![24]
Бурцева отвязали от дерева лишь для того, чтобы связать снова. Он даже не успел восстановить кровообращение в посиневших руках и отогнал прочь мысль о сопротивлении. Сопротивляться? Зачем?! Между пыточными инструментами тевтонов и жесткими веревками из конского волоса Бурцев все‑таки выбрал последнее.
– Пойдешь со мной! – безапелляционным тоном заявил всадник.
Бурцев уже не удивлялся тому, что понимает его без перевода. Чему удивляться‑то? Если частичка польской крови при переносе во времени пробудила генетическую память и распахнула лингвистический багаж далеких предков‑шляхтичей, то же самое должно случиться и с языковым наследием татарских прапра‑прадедушек и бабушек. Вот с немцами, да, не повезло. Ну нет в нем ни капли немецкой крови, и все тут.
Кочевники уже затягивали на связанных спереди руках пленника петлю аркана.
– Умрешь, если будешь упрямиться, – пригрозил предводитель.
– Яхши, – пожал плечами Бурцев. – Хорошо.
Лошадей в галоп не пускали. Кочевники ехали рысью, но взятый с самого начала темп не снижали.
Полонянина гнали на аркане, конец которого был прикреплен к седлу обладателя сабли. Гнали хорошо, гнали долго. Давненько Бурцев не совершал таких пробежек по пересеченной местности. Пару раз он падал, волочился по земле на прочной веревке, изловчившись, вскакивал снова и бежал… бежал… Нужно было бежать, ведь вряд ли татары станут церемониться с пленником, ставшим обузой: секир башка – и дело с концом.
Вообще‑то за каждым кочевником рысили запасные коньки. Однако полонянина в седло не сажали. Коней степные воины берегли…
Насколько Бурцев понял, его перехватил один из передовых дозоров, рыскающих в далеком отрыве от основных сил. Раздобыв пленника и осмотрев сродовские укрепления, разведчики возвращаются, чтобы отчитаться перед своим ханом.
