Эммануил Райс - «Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)
Все это мне кажется важным потому, что мы находимся, м. б., перед возможным расцветом русской поэзии в СССР. Несколько раз ее обезглавили. Каждая чистка, вместе с тем, сужала донельзя и без того тесные рамки творческих возможностей. Но вот, после последней чистки (ждановской), которая мне казалась смертельной — снова живые зеленые побеги, сумевшие пробиться в щели даже ждановского гранита. Как не порадоваться?
И если бы Бог дал, чтобы новая чистка повременила еще лет 10 (потом будет видно) — то русская поэзия, по-видимому, может надеяться на новый, пусть ограниченный расцвет.
Поэтому, если Вы заметили интересных новых поэтов, ускользнувших от моего внимания — искренне Вам буду благодарен, если Вы мне на них укажете.
Хотелось бы вернуться к Вашей статье о футуристах. Если я Вас правильно понял, футуризм для Вас некое «свойство» русской поэзии (а м. б., и не только русской) вообще — некая устремленность к смелой живой и яркой образности при смелости обращения с наличными словарем и синтаксисом.
Если так, то могут слыть футуристами также и многие поэты прошлого: Державин, Ширинский-Шихматов, Семен Бобров, поздний Батюшков, Языков, Бенедиктов, Случевский, «вздорная» поэзия А.К. Толстого и Вл. Соловьева. Все это близко к тому, что я называю традицией барокко в русской литературе (Аввакум, Ванька Каин, Гоголь, Лесков, Белый, Ремизов, Замятин, Леонов…), противостоящей традиции классической (Пушкин, проза Лермонтова, Толстой, Леонтьев, Чехов, Бунин, Паустовский…), которую я ощущаю менее русской, но, м. б., только лично от меня более далекой. Розанов соответствовал бы барокко-футуризму, Бердяев и Шестов — классицизму.
Вообще же эта Ваша новая статья вносит в русскую литературу очень полезную возбуждающую ноту, и, мне кажется, из всего Вами до сих пор написанного (из дошедшего до меня) возникает некая картина Вашей личности и миросозерцания, которое сможет служить исходной точкой для дальнейшего контакта.
По моему ощущению, точки соприкосновения есть, полного же единомыслия — не знаю, стоит ли и желать. Ведь тогда живой обмен мыслей был бы невозможен. Для меня у Вас ценно не единомыслие как таковое, а Ваша личность, в том, что в ней есть специфического, единственного, на меня не похожего. Вообще, мне кажется полезным не единомыслие, а возможность договориться, способность понять друг друга. Ведь в жизни часто бывает, что люди не способны понять друг друга, начиная с самых основных исходных точек. Или же, если они видят, что пути и цели их различны. Напр<имер>, мне было бы совершенно невозможно общаться с человеком, для которого, напр<имер>, поэзия и литература вообще — глупости и «непонятное», а цель — благоустроение квартир по дешевым ценам или ускорение процесса сварки синтетического каучука.
И даже, напр<имер>, с покойником И.А. Буниным, для которого Блок был развратным болтуном, а в церковь надо было ходить из благовоспитанности, — тоже очень трудно было общаться, дальше поздравлений его с именинами и с Новым годом дело не шло.
Теперь возьмем по порядку многочисленные вопросы, поставленные Вашим письмом.
1. Молчал гл<авным> обр<азом> из-за готовящегося конгресса зарубежных писателей[20], который отнимает у меня почти все время, свободное от службы. Еще неизвестно, состоится ли он и какова будет его физиономия. Занимаюсь же им так усердно именно в надежде дать толчок хаотическим силам, одиноко прозябающим всюду понемногу — ив Париже, и вот у Вас, и в других местах. Иногда такой толчок, чисто внешний, может привести к кристаллизации наличного. Мое предложение об объединении единомыслящих Вы, по-видимому, поняли чересчур категорически. В таких вопросах, как литература, за неимением больших материальных средств (издательских), вообще «организовывать» ничего нельзя. Но можно и нужно холить ростки, содействовать созреванию. Отдельных лиц — напр<имер> Вас, себя самого и др., я рассматриваю как ростки возможной русской культуры. В изоляции и в тяжелых материальных и моральных условиях такие ростки легко погибают.
Ведь страшная вещь — непонимание людей. Одни на нас дуют «бореем», потому что им на всякую литературу наплевать и они предпочитают сажать капусту или глазеть на витрины универмагов, другие — потому что литература для них — это пропаганда на услужении у той или иной власти, для третьих она — развлечение и т. д. По Вашему первому письму у меня сложилось было такое впечатление, что Вашу замечательную и ценную работу Вы склонны были недооценивать, пренебрегать ею, что Вы сомневались в ее правоте. Если это было так и если мои письма смогли хоть сколько-нибудь «отогреть» Вас и показать Вам, что хоть одному человеку на свете Ваше творчество нужно (и я наверняка не один — вот на днях, в разговоре с В.В. Вейдле о Вас, он назвал Вас «очень талантливым критиком, которого я всегда читаю с удовольствием») — то значит, что с некоторой точки зрения я правильно поступил.
Больше, чем мы можем, мы, наверное, делать не должны. Но то, что мы можем сделать, — это наш долг. Пока — забота о росте. А по мере роста и созревания наличных возможностей — наверняка выяснятся и новые задачи, и новые пути к их разрешению.
Молчание по поводу Вас я бы счел, со своей стороны, за обжорство — другой говорит, ты глотаешь, облизываешься и поворачиваешься на другой бок храпеть.
Действуя же в пределах наших ограниченных возможностей, возбуждая мысль, деятельность и волю друг друга, мы способствуем росту. Когда же и что вырастет и вырастет ли — не нам знать. Но я верю, что что-то когда-то вырастет — вот и Вы верите, что «труд не пропадет» — а когда подрастет, то мы увидим, что делать дальше. Та же интуиция, которая толкнула меня писать Вам, с риском бесполезно обеспокоить незнакомого человека, подскажет и тогда, что делать, б. м., уже более действенное и фактически дельное. Трудно судить, что вырастет из крохотной зеленой ниточки, еле пробившейся из земли — простая ли травка, или полезная овощь, или целое дерево. Но я уверен, что из таких крохотных ростков, как эта наша переписка, может вырасти и большое дело. Одним из условий — мне кажется — это не заботиться о результатах — предоставить их тому, кто может из былинки вырастить дуб, как может и дать ее растоптать проходящей корове.
Я все-таки ощущаю переписку с Вами как живое, — а об остальном не нам судить. Если же и когда бы дело достигло стадии, о которой пишете Вы — «собирание людей» — то тогда, верно, появились бы и средства для издания и возможности другой работы. Вы вот в Калифорнии, а я в Париже, но надеюсь, что встретимся и… больше сейчас и не имею права, и не хочу сказать об этом. Но встреча личная — насколько это больше, чем переписка!
Если «Переписка из двух углов» Вас не вдохновила (ведь она может заполниться какой угодно экзистенцией, отнюдь не непременно ихней) — то, м. б., Вам больше скажет пример Белого и Блока, переписывавшихся года 2–3 до своей встречи. Насколько бы они нас (даже Вас) ни превосходили дарованием — знали ли они, могли ли они знать, когда Белый впервые похвалил Блока за его ранние стихи, что из этого выйдет первый русский Ренессанс? Просто два студента «встретились» в своих устремлениях. Так и теперь я уверен, что где-то в пространстве, около нас, есть и будут люди, наши устремления разделяющие. Если же травинку тянуть из земли, то она не вырастет скорее, а засохнет.
2. «Список» — вот видите — Вы без меня многое знали. Так что и я у Вас обратный «список» попрошу — в нем наверняка будет многое, чего я не знаю, а во вкусе Вашем я уверен — еще с «Приглушенных голосов». В Париже можно найти в продаже некоторые книги Шестова, Бердяева, Булгакова и Франка. Издания же, вышедшие в России до революции, как и книги из СССР до 1945 г., если и удается достать, то за очень большие деньги, не меньше чем за 10 долл<аров> книга.
Вот некоторые книги, кот<орые> я наверное могу для Вас купить, если желаете: Шестов — Киркегаард, Афины и Иерусалим, м. б., «На весах у Иова» и «Власть ключей». Бердяев: «Самопознание», «О рабстве и свободе человека», «Царство духа и царство Кесаря» и, м. б., «Назначение человека». Булгаков — Автобиографические заметки, а также и хорошее, обстоятельное изложение его мысли Л. Зандером, под заглавием «Бог и мир». Там много цитат из всех его произведений. Франк — Непостижимое — это и есть его лучшая книга.
М. б., Вас заинтересует хорошая «История русской философии» В. Зеньковского и его же «Русские мыслители и Европа», в которой много ценных цитат из Данилевского, Леонтьева и др. Имеется сборник статей, посвященных Франку, в котором его мысль хорошо излагается несколькими талантливыми мыслителями — В. Ильиным, Флоровским и др. Коневского, Флоренского, Лосева и Мельникова-Печерского, увы, достать нет почти никакой надежды. Но если появится случай, я Вас немедленно оповещу, но увы, тут цены будут тяжелые.
