Михаил Болотовский - Телеграмма
- Черносотенец, - сказал я.
- Сионист, - без обиды отозвался Гурко.
- А Кобзарь тоже еврейка?
- Спрашиваешь!
- Что - "спрашиваешь"? От одной фамилии Киевской Русью пахнет. Украинским борщом с галушками. Днепром при тихой погоде.
- Рыбой "фиш" пахнет, а не борщом. Ее фамилия Бершадская, мы с ней в литинституте вместе учились.
- Что творится! - с притворным ужасом в голосе сказала жена. - Камню некуда упасть.
- Ладно, - сказал я, - так как быть с Провским и Кобзарь?
- Пусть подпишут... - вяло отозвался Гурко. - Куда их девать...
Его уже начало развозить. Похоже, одним пивом до нашего появления дело не обошлось.
- Тогда эту фразу надо убрать. Ну, про членов. И творческий отпуск этот идиотский... Так. "Поздравительная телеграмма П.Аджаве от писателей, находящихся в..." Гм-м... Что такое ДТП?
- Дорожно-транспортное происшествие, - буркнул Гурко.
- Знаю. Причем здесь ДТП?
- Дом творчества писателей, - пояснила жена. - Там у двери доска висит: "ДТП им. Райниса".
- Мрак! Долой ДТП. "...находящихся в Доме творчества в Дубултах".
- Райниса оставь, - посоветовал Гурко.
- О'кей, оставлю... Нет, не оставлю. Потому что тогда получается, что это у Райниса 60-летие со дня рождения.
- Степанида! - радостно завопил потомок фельдмаршала.
И точно: вошла Степанида.
- Кромсаете? - поинтересовалась она, присаживаясь к столу.
- Еще как, - подтвердил я. - Вот объясните мне, сударыня, как это понять: "В отличие от многих сверстников, талантливых поэтов и прозаиков, павших на полях сражений за Родину, Вы вернулись с войны живым". Ты его что, упрекаешь за это? Или выражаешь сожаление в связи с самим фактом? И потом, что это значит - "вернулись живым"? Можно вернуться мертвым?
- Ну ты дурака-то не валяй, - доброжелательно сказала Самохина.
- Степанида, ты же мастер художественного слова! Инженер, бля, человеческих душ! - внезапно поддержал меня Гурко. - И вот еще... дай-ка листок... ага! "Ваши песни стали мерилом человеческой порядочности, отзывчивости, доброты". Самохина, как песня может стать мерилом?
Степанида подняла руку и описала перед собой какую-то сомнительную полусферу.
- Ну, может... - ответила она. - Иносказательно. Дайте лучше пива.
Гурко, не отрывая глаз от текста, протянул ей бутылку.
- "Сегодняшнее возрождение Арбата, - прочел он вслух, - свидетелями которого мы становимся, стало результатом пробужденного Вашими песнями общественного интереса к проблемам одной из старейших улиц города". Во-первых, "результатом интереса" - это не по-русски. А во-вторых, я б на его месте застрелился от такого комплимента.
- Он и застрелится, - подтвердил я. - Он этот разукрашенный Арбат терпеть не может.
- Короче, - подытожил Гурко, - текст никуда не годится, Степанида. Надо заново писать.
- Вот возьми и перепиши.
- Я?
- Ты. Ты же такой грамотный, вон исчеркал все...
- Это Балаховский исчеркал, - тут же принялся сливать воду потомок фельдмаршала. Переписывать текст ему явно не хотелось.
- Тогда пусть Балаховский перепишет, - невозмутимо отозвалась Степанида, разгрызая соленый орешек.
- Какого пса? - возмутился я. - Моя, что ли, была идея? Я вообще хотел собственный текст послать.
- Тогда пусть остается, как было.
- А я не подпишу.
- Не подписывай. Подумаешь... Остальные подпишут.
- Пусть подписывают. А я не стану.
Степанида закусила нижнюю губу, и на лице ее появилось страдальческое выражение.
- Я поэт, - сказала она с надрывом, будто признаваясь в чем-то постыдном. - Я не умею такие бумаги писать. Напиши, Балаховский, не будь падлой.
- Он тоже поэт, - заступился за меня Гурко.
- Но он же секретарь семинара Союза! - пылко возразила Самохина. Он пишет отчеты в Правление, у него есть опыт.
- За меня жена отчеты пишет.
Это было чистой правдой. Я всегда заставлял отчитываться перед Правлением жену. Секретарь СП Ерофей Хлопотов даже хвалил меня за связное изложение и аккуратный почерк.
Но Степанида моему сообщению обрадовалась.
- Чудненько! - сказала она. - Иришенька, напиши проект.
- Не будь падлой, - добавил ядовитый Гурко.
- Ну вас! Ну вас всех к черту! - закричал я. - Она что, сюда приехала проекты писать? Степанида, у тебя совесть есть?
Самохина вздохнула.
- Ладно, - сказала она. - После обеда я к вам в номер приду и напишем эту лабуду вместе.
Сил сопротивляться больше не было.
- После обеда предпочитаю поспать, - невежливо буркнул я. - А вот к пяти часам... гм-м... милости прошу.
6
Ровно в пять часов вечера к нам в номер постучали. За дверью, однако, обнаружилась не Степанида - там стоял, переминаясь с ноги на ногу, довольно-таки редкий для чопорной Прибалтики персонаж: лохматый и небритый человек лет пятидесяти с виду, одетый в телогрейку и заляпанные грязью бесформенные штаны. Был он, вдобавок, смертельно пьян.
- Здра-а-асте! - радостно выкрикнул человек. - Как поживаете?
- Хорошо поживаем, - печально ответил я, уже догадываясь, что последует за приветствием.
- Не дадите ли три рубля на закуску? - с надеждой поинтересовался он. - Так, по-братски, исключительно по-братски...
Постановка вопроса показалась мне несколько странной, но гость был так приветлив и естественен, что послать его подальше не поворачивался язык.
- По-братски могу предложить рубль.
- И рубль мне пригодится! - оптимистично воскликнул лохматый. Дайте мне, пожалуйста, этот рубль.
"Хрен знает что... - подумал я, извлекая мятый рубль из кармана брюк. - Дом творчества писателей! Имени Райниса, блин! Как он забрел сюда? Куда сестра-хозяйка смотрит?.."
Человек взял рубль, разгладил его в ладонях.
- Спасибо вам, - нежно сказал он.
- Не за что.
- Ренат, - продолжил гость.
- Простите?
- Ренат. Ренат Галимов.
- Балаховский.
- Очень приятно. Не желаете ли выпить вместе со мной?
- На рубль? - поинтересовался я.
- Обижаете! - действительно обиделся Ренат. - У меня шесть литров чистейшего башкирского спирта. Рубль пойдет, как было сказано выше, на закуску. Временный кризис, видите ли... Жду перевода из Уфы, а почта закрыта по причине великого праздника.
Слово "великий" он произнес безо всякой иронии.
- Днем не пью, - соврал я.
- Уже вечер, - многозначительно заметил гость. - Впрочем, как знаете. Но мое предложение остается в силе. Шестой номер. Я после обеда заехал.
Только тут до меня начало доходить, что он тоже писатель.
- Так я жду вас, - сказал Ренат, и, пошатываясь, двинулся к выходу.
- Кто это был? - спросила жена.
- Один писатель, - ответил я.
Степанида пришла с получасовым опозданием.
- Обходила Кондакова, - пояснила она. - Они с Провским на лавочке сидят, прямо напротив вашего корпуса.
- Полчаса обходила? Через Ригу, что ли?
Оказалось, Степанида сначала пряталась за большой сосной, надеясь, что Кондаков и Провский посидят-посидят и уйдут. Потом, отчаявшись, стала совершать перебежки от сосны к сосне. За этим увлекательным занятием ее застукал мастер производственного жанра Грум-младший, совершавший предполдничный моцион.
- Иронизировал надо мной, негодяй, - возмущенно рассказывала Степанида. - К нему-то посреди ночи не ломились.
Ей пришлось совершать марш-бросок через дюны, пока по зыбучим пескам она не выбралась в тыл нашего корпуса. Черный ход, однако, оказался заколоченным, и в результате вся передислокационная операция Степаниды пошла коту под хвост. Деваться было некуда, и она гордо двинулась через главный вход на глазах у бесстыдника Кондакова и примкнувшего к нему Провского.
Электронные часы на руке Степаниды пропищали шесть раз, когда мы, наконец, сели к письменному столу. Тут выяснилось, что моя соавторша не принесла с собой проект.
- Наверное, у Сашки остался, - предположила она. - Ты бы сходил, а то там... этот кобель...
- Заново напишем, - сказал я. - Все равно плохой был проект. А кстати, Самохина, кто такой Ренат Галимов? Ты же всех знаешь...
- Ренатик? - оживилась Степанида. - Ренатик - это чудо.
Я поморщился.
- Он великий башкирский поэт, - торопливо добавила Степанида. Лауреат Ленинской премии. Или Государственной. Не помню.
- Так-таки великий?
- Говорят. Никто точно не знает, он же по-башкирски пишет. Но в Уфе ему памятник стоит.
Тут я вспомнил, что у одного московского поэта есть попугай, который умеет произносить только одно слово: "сюрреализм". Пьем, к примеру, водку, по телевизору идет "Сельский час" или "Девятая студия", а попугай долбит свое: "Сюрреализм, сюрреализм!.." К месту пришелся бы сейчас этот самый попугай.
- Не может ему памятник стоять, - сказал я. - Он живой. Причем настолько живой, что час назад просил у меня три рубля на закуску.
- Ренатик - здесь?! - радостно всполошилась Степанида. - В каком корпусе?
- В нашем. В шестом номере.
Степанида поднялась со стула.
- Забегу к нему, - решительно сказала она.
- А телеграмму, блин... Пуладику... кто будет писать? - разозлился я.
