Джеймс Черный - Между мгновениями
Ман - мужчина (идиш. транскр.). Огромное число еврейских фамилий восточной Европы оканчиваются на "ман": Шварцман, Бушман, Брахман.
Иден Спенсер - "Мартин Иден" - роман Д. Лондона. Главный герой романа свихнулся на почве увлечения учением Герберта Спенсера (1820-1903), одного из основателей позитивизма.
козней: поэты за социальный секс. Я думаю, Казимир, вот он-то и ответил на твой вопрос.
- Я тебе про Европу, а ты мне всучить хочешь историю с моральными слезами, - Казимир всякий раз закипал бешенством, когда я души пачкал анекдотом.
- Не плюйся, Казимир. Европа здесь как на ладони. Послушай дальше. Сексуальный социопатолог предложил помутневшему залу проделать опыт: "Кто сможет, - гремел он поднаторевшему в виагре мужскому племени, - усилием мозгов вызвать у себя эрекцию?"
Желающие были, но опыт не пошёл. Наверное, помехой были собственные жены. Они сидели рядом и с тоской заглядывали в штаны своих супругов. - "Вы убедились, - снисходительно сверлил зал учёный поэт, - голова сексу только мешает. И как сказал бы мой коллега папа Карло Юнг*, - подвижник секс-арта при упоминании Юнга зачем-то почесал у себя задницу, - любовь всё покрывает*, любовь всем заправляет, а голова нужна поэту для борьбы с собственным телом".
И как яркий представитель гавриков* нашего общего дела, итог подвел непременно стишками:
,,С обвисшим х... я не хуже
Горячей гвардии плейбоев.
Я власти стал придворным мужем,
Секссимволом еврейских гоев".*
Ты спрашиваешь, Казимир, почему Европа нас не любит. А я скажу грубее, хоть смачно, но вернее: она нас ненавидит. Сейчас в обращение входит "евро". Еврейские гоим и есть евроевреи и в обращении они - как раз миллениум поспел.
Продолжить дальше интим эстрадный славян еврейских, заслуженных секссимволов страны, как это делал в общинном зале начальник сексодрома, мне больше не пришлось. Казимир не стал меня дальше слушать. Наверное, он понял, что я с издёвкой перепеваю его же песни о евреях. Он омрачился, отошёл от стола и присел рядом на большой камень. На плечо Казимира села бабочка.
Она покорно сложила крылья едва видимой чёрточкой в ожидании дуновения ветерка. Бабочка очень хотела взмыть над веточкой, где ещё час назад она висела уродливой гусеницей, искупаться в небесах и явить миру красоту своих одеяний. Она не хотела думать, что через мгновение закончит свою короткую жизнь в клюве прожорливого птенца в дупле соседнего с её родиной дерева. Но бабочка плевала на мой зоодарвинизм. Она заботливо хлопала крылышками и суетилась над Казимиром. Да полноте, бабочка ли это? Уж не маленький ли ангел упал с неба потрудиться над метаморфозами смятений Казимира? А душу свою он совсем измытарил. Евреи его достали. Неужели история с его дядей сломала, заодно с Польшей, и его? Теперь он мучился сам и замучит остальных.
__________________
...папа Карло Юнг - Карл Юнг (1875-1961) - отец аналитической психологии,
папа Карло (известна только дата рождения ) - отец Буратино.
Любовь все покрывает -" Любовь...Все покрывает, всему верит..." - Первое послание к Коринфянам, 13:7. "Маны"( как и Христос однажды) любят здесь в Израиле сотрясать публику братанием с Новым заветом.
Гаврики - "Маны" любят собирать вместе гавриков слушать "гаррики".
...еврейских гоев - гой, гоим - нееврей.
Я подошёл к камню и уселся рядом под сенью ангельских забот.
- Оставь, Казимир, евреев в покое. Еврей давно не состояние духа, а профессия. Зачем ты рассуждаешь о Катастрофе, о вине и ответственности? Ты
же ничего в этом не понимаешь и не поймёшь. Снимай свои клипы с Киркоровым. Он хорошо платит. Твои снимки на обложке модного журнала. Отдыхай от Ларисы. И Соня, я знаю, тебя ждёт, не дождётся в Цфате*. А стыд свой утопи в болоте, где дежурные по совести нации стерегут золотой ключик от дверей в наши сердца. Зря стараешься. Мир не изменится, пока жизнь человека будет стоить меньше, чем сенсация о его смерти. Катастрофа продолжается, если еврея убивают лишь за то, что он еврей. Если существует Богочеловек, то, убивая Человека, мы убиваем Бога. Человек, равный себе, и есть Бог. Моисей иль Чехов: по заблуждению или наущению? Вытравливать нужно не раба, а зверя. Для меня покорный раб лучше свободного зверя.
Казимир закурил. Потянулся к сигарете и я. У Казимира было две страсти: чистые рубашки и невиданные сигареты. Каждое утро, где бы он ни находился, Казимир облачался в свежую, часто новую рубашку, причём он делал это с такой торжественностью, как будто одевал её на свою свадьбу или собственную казнь. Кто-то пригласил Казимира на казнь. Ещё неясно: в пустыне исхода или на кресте? А может у врат сознания, где двери в храм отсутствуют, но слишком тяжелы на них запоры.
- Ты что там, в Яффо, обкурился рыбой? - я решительно хотел разъяснений, но по тому, как Казимир дёрнулся на эти слова, я решил сбавить обороты и изобразил игривый тон, - обкурился, обкурился и меня обкурил, раз ты приснился мне верхом на рыбе.
- На рыбе? - даже на выкрашенном утренним солнцем лице Казимира я увидел проступившую зелень.
- Ага! Твой сон, Джимми, не случайность. Змея обожралась своим хвостом, Казимир соскочил с камня и затаранил воздух вокруг себя, - ко мне действительно приходила рыба и пророчествовала.
Я почувствовал, как в животе моём образовался ком и покатился с тошнотою к горлу:
- Сама приходила или её принесли на подносе? - я все еще хотел спасти себя от новоявленных чудес.
Казимир глянул на меня окорбительно, выругался и нагло сплюнул:
- Заткнись, служивый! Или я уйду, или ты больше не задашь мне ни одного идиотского вопроса.
Я спрятал глаза. Да и Казимир, похоже, чего-то боялся. Он выдохнул и укрылся в тени ветвей от подглядывающего за нами любопытного солнца, но даже по ту сторону света я видел, как с трудом проворачивались его губы:
-Ты же знаешь, как я сатанею, когда освобождаюсь от оков Ларисы. Да мы все такие. Вроде не договариваемся, но мигом отвязываемся, становимся бешенными. Свобода хуже наркоты. Филя со своей старухой слиняли на прием, а мы закатили пародию на оргию. "Давай снимай! - кричал мне Штольцман, - чем ты хуже Кроненберга".* Я уполз в номер за камерой, да, видимо, обо что-то
________________________
Цфате - Цфат - город на севере Израиля.
Дэвид Кроненберг - режиссер, экранизировавший знаменитый роман Уильяма Берроуза "Голый завтрак". У. Берроуз (1914-1997) основоположник битничества. Герои романа: героин, наркопритоны, сексуальные извращения.
запнулся, свалился на пол и забылся. Под утро я услышал в номере странный шум. Штатив, который с вечера стоял у окна, (я снимал слайды ночного Тель-Авива) переместился на середину номера и по непонятной причине раскачивался, а на нём стояло блюдо с рыбой, цветным гарниром и пучком
зелени в рыбьей улыбке. Но поверь мне, глаза у неё были живыми, трепетными.
- Не штатив, а дельфийский треножник,* - я осторожно пытался напомнить о реинкарнации мифов в любимые народом анекдоты, но Казимиру было не до смеха.
- Выдержать взгляд этот было невозможно. Я решил освободиться от него, и сам закрыл глаза и, как учил меня наставник Ден, энергию от глаз своих направил к сердцу, и сердце моё открылось, разомкнулось. Откуда пришли слова, мне было неведомо: или рыба говорила, или я услышал их в себе:
- Казимир, ты сменишь имя, веру и судьбу...
Я попытался с рыбой заговорить и, кажется, сказал ей пару комплиментов, но тут позвонила Милена, и пока я говорил, поднос с рыбой исчез.
Прошло всего три дня, а мне кажется, что со мной всё это было в другой жизни. На следующее утро Филя всех замордовал, и я стал в суете о рыбе забывать и реже колоться о занозу пророчества. Клип решили снимать ночью, прямо на набережной, но какая это набережная? Меня Киркоров попросил снять
ключевые точки прохода с измерением шагов: надо точно уложиться в
строчки песни, но работать было невозможно. По набережной непрерывно ездили машины, суетился странный народ, тут же растянули рыбацкие сети. Повсюду громоздились ящики с рыбой и около них горланили продавцы и вожделели покупатели. И когда я в отчаянии сел, мой "Хассель"* тут же полетел в воду. Старуха в инвалидной коляске с толкающей её сзади японо-мать китайкой, а на самом деле, как оказалось, филиппинкой*, врезалась в мой
штатив и только непомерная стоимость камеры заставила меня быть сверхпрытким и поймать её на лету. Воздух куда-то исчез, я задыхался от гнева, но и кричать было бесполезно: старуха, похожая на птицу, застигнутую непогодой на суку, так что казалось - ещё один порыв ветра и её сдует вместе с листвой, вперила в меня глаза, да не глаза, а в пол-лица лишь чёрные зрачки.
Она и не собиралась сматываться с места преступления, а, сделав решительный
жест рукой, остановила свою рикшу властным движением с явным желанием сказать мне что-то. Я стал прятать камеру в кофр и пятиться в толпу, и от старухи, как от греха, быть подальше. А вечером в ресторане я вновь увидел её сидящей в своей коляске в углу под огромной сушёной рыбиной, подвешенной на шпагате к потолку. Она притулилась к аквариуму и, как и днём, сверлила
