Джеймс Черный - Между мгновениями
"И мне, и мне ещё кусочек безмятежной сытой жизни!"
"Готов я подавиться костью при дележе добычи."
"Не мне ли партия моя навеяла так много чувства аппетита."
И я туда же: с паркером в зубах карабкаюсь по усам рыбины к Казимиру и тяну к нему умытую слезами бумажку, наверное прошение о лучшей доле или истерику - молитву моих претензий на калачный рейтинг. Да кто же пустит? Ведь локти стиснуты, как челюсти акулы. И я сваливаюсь под ноги толпы и от боли просыпаюсь. А, может, просыпаюсь с болью? Зачем меня разбудили? Боль утерянного в беспомощной памяти сна. Паскудная явь. Кто же они, те, кто вечно будят континенты, броненосцы, жажду мести и глумление справедливостью? Кто они, любящие меня больше, чем я сам себя ненавижу? Кто они, звонящие в колокола? Множество всех народов, воюющих против Ариила?* За что ты так провинился, Иерусалим? Город, где страх становится сном, а сон страхом, где трагедии разыгрываются, как опереточная фальшь, где Бог уж не приемлет жертвы.
Спросонок я пытался наткнуться глазами на какие-нибудь светящиеся часы. Полседьмого. Казимир будет на автостанции минут через двадцать. Утренняя сигарета натощак хуже похмелья. Машина увешана гроздьями ночной росы и от холода дрожит, но не заводится, и греть её надо, как женщину. Из-за Ар Гило* выкатилось солнце. Оно ударило по каплям росы и зажгло в каждой из них огонь. Одна из капель - моя душа и я, как эта капля, или усохну или скачусь в
безвестность. Не дождётесь! Сейчас я махну дворником и вольюсь в общий
ручей озабоченных психозом выживания. Сосед, оле* из Франции, открыл окно
________________
Ариил - "И как сон, как ночное сновидение, будет множество всех народов, воюющих против Ариила". Исайя 29:7. Ариил - одно из семидесяти названий Иерусалима. Прав, ох как прав был Исайя. На то он и пророк. Нам жителям Иерусалима и сегодня кажется, что весь мир против нас.
Ар-Гило - Ар - гора (ивр. транск.). Гило - район Иерусалима.
оле - репатриант в Израиль. Отсюда же - алия (ивр. транск.; букв. "восхождение") - в Эрец-Исраэль на постоянное место жительства.
и рванул аккордеон. Он приучал детей Руана к музыке, здоровому телу и
утерянной Неродине. Хитроумный город выкатывался на тропу войны за клочок амбиций серого, как мозги, асфальта. Подлые светофоры с ловкостью
тореадора упирались красным цветом в рога моего нетерпения. Наконец, где-то в отрогах улицы Бен-Цви* я припарковался на пятачке ещё не обменянной на мир земли рядом с полицейской машиной.
Казимира на автостанции я отыскал не сразу. Маска хитрого еврея закрывала лицо российского гостя. Казимир метался в суете толпы и щелкал затвором. Я с опаской подошел к нему.
- Здорово, Черный, иль не узнал? Ребята в автобусе подарили мне на Пурим карнавальный костюм скрипача на крыше. Я снимал на всех крышах мира, а теперь буду играть на них.
- Что ты мелешь? Пурим закончился вчера. И зачем тебе такой горбатый нос?
- Хочу примерить на себя еврейское лицо.
- А где же рыба? - я попытался вырвать Казимира из непредсказуемой действительности.
- Какая рыба? - растерянно удивился на меня синеглазым объективом Казимир.
- Под финикийским парусом на бутылке "Монраше".
- Нам, Джимми, теперь не до рыбы. Скажи-ка лучше, как ты относишься к пекинской утке?
- Не с неё ли едят одну кожу?
- Вот, вот. От этой всей истории кожа да кости и остались, а потрошки висят по клюквенным кустам.
Казимира передёрнуло. Я вспомнил, как точно так же он дёргался в школе, когда нам меж лопаток всаживали дифтерийный укол.
- Ты был прав, Джимми. Переехало меня колесо.
- Давай, давай, поехали ко мне. Выпьем, и ты мне всё расскажешь.
Постукивая, потряхивая, подталкивая, согревая глазами, друг друга, мы подошли к машине. Полицейский всё ещё топтался рядом и как будто нас ждал. Глаза у него нервничали. Да полицейский ли это? На голове танковый шлем, в руке газета, наверное, забрало слежки. Неужели попались? Казимир привёз за собой хвост? Да нет же, хоть и дёргается служивый, похоже, он хочет указать моей машине на её недостойное место. А может штативы и кофры Казимира вызвали в нём цеховую солидарность: вместе обживали горячие точки, и рвение сменилось отеческой заботой:
- Пурим закончился, а Ид-аль-кабир* начался, так что, ребята, не лезьте в Восточный Иерусалим.
- Что он говорит? - спросил меня Казимир.
- Он говорит, что если ты сейчас не расколешься, то нас повяжут.
- Шутка от Шурика?
- Жутко от ШАБАКа.*
Казимир заволновался:
- Исайю ищут. Он всё ещё в обойме. Ты мне скажи, средь ваших полицейских есть русские шпионы?
Я дал растерянный гудок и вывернул направо.
__________________
Бен-Цви - Название одной из улиц в Иерусалиме.
Ид- аль-кабир - Один из главных мусульманских праздников.
ШАБАК - Служба безопасности Израиля.
- Как Лариса? - игру я начал в нейтральных водах, но Казимир даже на безобидный треп сурово озаботился:
- Мы так надоели друг другу, что кажется, пора нам умирать.
Я вспомнил прорастающее изобилием жизни тело Ларисы, и меня вновь
кольнуло: что-то с Казимиром произошло:
- Как Россия? - вопрос мой хоть и дежурный, но сердобольный.
- Вчерашнее завтра. Власть откупилась. Все перекрасились. Даже
Жванецкий, как настоящий еврей, хоть ещё немножко шьёт, но только уже красными нитками и при этом шьёт дело прокисшей демократии. Ещё бы, русской душе с еврейским паспортом вольготно жить, как страусиной голове в
песке. Поверь мне, если в России останется всего лишь один еврей последний: еврейский дух из городов и полей не выветрится. Россия больна своей историей. А где матушка инфекцию подхватила? Ее из просвещённой Европы Пётр вместе с сифилисом завёз. И болезнь эта зовётся Мораль. И, как водится, после болезни - осложнение чувств: тут и народилась дочь Христа и Морали - Любовь. А до ненависти один шаг. Вот и марширует Россия: шаг налево, шаг направо - вам говорят. Ты спрашиваешь, как дела в России? Сегодня ей уже ни Тютчев, ни Соловки не помогут.
Опять слова. Зачем они, когда в окно не солнце смотрит, а твоя праматерь? Я начал раздражаться. Не любил я гостям из России быть гидом. Им про Иерусалим: смотри, под небом этим столица мира, центр Вселенной, духовное средоточие; мол, всемирная история здесь вся и началась. И под ногами твоими пустота, ибо ты возвысился. А они вместо того, чтобы умирать от восторга, никуда смотреть не хотят, от чёрного солнца закрываются и только талдычат какая сволочь их последний начальник в редакции в Москве или на мылодробильном заводе в каком-нибудь Засранске.
- Казимир, с тобою что-то происходит, ты лучше посмотри в окно. Теперь не твоя лейка, а ты сам в фокусе Божественного промысла. Я думал здесь ты изведёшь пять банок плёнки.
Казимир, похоже, начал сопереживать и просунул нос направо:
- Что там за склад за колючей проволокой? - он уткнулся взглядом в Кнессет*, - меня друзья перед отъездом просили пошукать в Иерусалиме хранилище культуры под нашу по дешёвке музыку на дисках и всякий театральный хлам на вывоз.
- Это Кнессет, Казимир, как ваша Дума пополам с Кремлём. А что за песни ты мне пел по телефону?
- Какие песни? Это частушки, а напела их мне ночью одна бабушка. Ради её поручения я и приехал в Иерусалим. Она бывшая жена... - Казимир осёкся, зачем-то потрогал над собой микрофон от сигнализации, - давай свернём в какой-нибудь лесок. Чую, за нами слежка.
- Да за тобой Москва. Чего ты так боишься?
- Скажи мне лучше, - Казимир откинулся от пейзажа с колючей проволокой и, прижал мои глаза к воспалённым мозгам, - не знаешь ли ты в Иерусалиме улицу Узиель? Наверное, не знаешь. Поди, секретная она, как наши огороды под Кремлём. Если на ней делают ваши автоматы "Узи"* и селят наших супершпионов Штирлицев... Уж не номерная ли она?
___________________
Кнессет - Израильский парламент. По периметру здание обнесено забором из колючей проволоки.
Узи - Модель автомата производимого в Израиле.
- Казимир, номерные улицы только на Манхеттене, а Узиель - не автомат, а
человек, и рав притом. И что ты потерял на этой улице?
- Я там нашёл! - Казимир перегнулся и достал из сумки на заднем сидении
фляжку, открутил крышку в виде пузатого тибетского натуропата и отпил из
неё глоток. Фляжка Казимира имела столь же странную судьбу, как и сами рассказы о ней её хозяина. По молодости, покуривая на задах школьного двора, Казимир рассказывал о погибшем отце - лётчике, о том, как друзья его после гибели (а разбился он уже после войны, на радостях доступной жизни, в дуэли на самолетах) установили на могиле дуэлянтов два крыла от злополучных самолётов. Казимиру же в наследство вручили завёрнутый в знамя полка кусок топливного бака, из которого он на Ордынке у самого Пикуса заказал изготовить фляжку.
С годами версии появления фляжки на свет менялись вслед изгибам судьбы Казимира, и последний рассказ о её рождении был почти сакральным. Якобы кто-то проник в Шамбалу и, вернувшись, привёз обломок корабля пришельцев, который по описаниям Казимира, скорей напоминал шишак Дон Кихота. А космическую железку, прежде чем из неё сделали фляжку, вымачивали неделю от уснувшего солнца до молодой луны в растворе мочи и слёз девственницы и подвергли ритуалу Просветления на ложе человека, испытавшего клиническую смерть. Только так можно было добиться непревзойдённого воздействия хранимого в ней напитка на засоренные цивилизацией мозги.
