Алесь Жук - Листья опавшие
***
На писательском собрании выступал Яцко, заместитель председателя Госкомпечати, и совсем серьезно требовал, чтобы мы, писатели, сами сокращали количество изданий на белорусском языке и больше издавалось русской классики и детской литературы. Цинизм или непонимание, что говорит?
***
Уже несколько дней, как лежит легкий снежок. Ветрено и холодно от настывшей земли. Хочется настоящего снега, а не дождя, грязи.
Вчера был у Ивана Антоновича. Он внимательно, до запятой, вычитал мою корректуру, не только свое вступительное слово, написал Сергеевой письмо с
замечаниями, чего не догадался сделать я. И все это сделано с чувством своего умения, значимости такой работы.
Когда я сказал, что в книге, возможно, повторяются некоторые детали, он между прочим заметил: есть и такое — в начале книги мальчик подводит под выстрел своего друга-собаку, а в конце книги сам уже стреляет в собаку.
Проводил меня на лестничную площадку, и когда я сказал, что только отнимаю у него время, ответил:
— Ничего. Когда-то и вы будете такое делать.
***
Михась Тихонович Лыньков, прожив жизнь, просил, чтобы фамилий Бровки и Лужанина не было под некрологом. Бровку, кажется, вписали по приказу сверху, потом сделали помпезный творческий вечер, где он, переполненный чувствами и счастливый, заговорился так, что назвал родным русский язык.
Лужанин на две недели слег в больницу.
***
Читаю в «Литературном наследии» Бунина, в первом томе, на 51 странице о белорусах, о нашем Полесье.
«Народ не понравился мне белыми зипунами, белыми бараньими треухами, белорусским жалким говором. Он был мне чужд сперва, а потом. Я нашел великую темноту невежества, бедность поразительную, жалкое подобие земледелия на болотных прогалинах лесов, лихорадки, колтун, цингу.»
И еще о чувстве, которое движет всем творчеством Бунина:
«...Я весь век под страшным знаком смерти, я несказанно боюсь ее» (ст. 284).
Он никогда не забывал, что временно живет на земле, ни о чем так не думал, как об этой пронзительной краткости человеческой жизни, подсознательно сопротивлялся ей творчеством.
***
Мороз под десять градусов. К вечеру крупно, пушисто пошел снег, его закручивало ветром по тротуару. Перед закатом выглянуло солнце, мутно-красное, со столбом — на холод. Природа по всем правилам готовится к Рождеству.
Женщина, которая никогда не любила мужа, может, и не знает еще, что такое любовь, через пару десятков лет презрительно посмеивается над мужем, потому что почувствовала, что у него не хватит сил разойтись с ней из-за детей, — и это еще одно доказательство, что он не заслуживает любви. А жить без него никак не хочет, за ним комфортно, попробуй только отнять его. И партком подключит.
***
Красиво не сдается зима. Утром около десяти мороза, а днем под солнцем мороз сошел до ноля. И надо всем этим ровно сыплется снег, и ночью такая луна сквозь снежное сеиво, такая замгленность, как в «Зимнем сне» Бялыницкого. Даже сердце щемит. Мучает меня такое время, эта космическая затаенность, кажется, что оборвалась душа и висит на одном волоске, дрожит.
Присматриваюсь к Адамчику и удивляюсь его зрелости, сосредоточенности.
Ум есть, мудрость, умение видеть жизнь, ненавидеть — и дорожить жизнью, и любить ее. Что-то от того же блоковского «что ж, пора приниматься за дело, за старинное дело свое» или купаловского «я не для вас, паны, о не, падняць скібіну слова рвуся».
Обо всем, что пишешь, можно и нужно говорить по-человечески, и на это будет отзываться людское сердце. А как сказать горькое слово о своем народе? В чьем оно сердце отзовется?
***
Задул ветер, пыль закружилась над дорогой, зашумела листва, и никто не заметил, что надломилось лето. Уже прошел Купала — у коровы молоко упало, теперь вот Петрок — упал листок. Невзначай и жизнь укоротится еще на одно лето.
***
Таллинское кладбище. Там, где лежит и Георг Отс, и их классики, которых мы не всех знаем. Нет ни ограды, ни привычных надгробий в бетонной оправе. Бугорки, будто сделанные самой природой, молодой сосняк над ними. На земле поставленные наискосок каменные плиты, короткие надписи, например: «Юхан Смулл». Даты рождения и смерти. Там, где недавно были посетители, догорают свечки.
Почему-то это, даже не старый Таллинн вспомнился, когда верный добрый Ту-104 подлетал к Минску, где свой теплый серый дождик.
***
Гаврила Иванович Горецкий рассказывал о «Виленских коммунарах». Их нашел в Базилианских мурах в Вильне Янка Шутович и перепечатывал на машинке, стуча одним пальцем, уже совсем больной, немощный. Рассказывал еще, что сам Максим, работая в ссылке на строительстве, не имел денег даже на бумагу, чтобы писать.
***
Сегодня действительно праздник весны, не только потому, что Первомай. Солнечно, тепло, хотя и ветрено. Кажется, что за одну ночь листья на березах отскочили в копеечку величиной. Даже по-летнему жарко.
Сижу в компании людей, слушаю о том, что у них уже взрослые дети, думаю о возрасте моих собеседников, о временах, которые они пережили, — и все это кажется нереальным для меня, потому что у меня не хватит ни силы, ни здоровья так далеко зайти по жизни.
***
Посмотрел на листок календаря — там 17 сентября, припомнилось: «ты з заходняй, я з усходняй нашай Беларусі». Сегодня об этой дате почему-то не особенно вспоминают.
***
Уже вторую неделю всего только пять градусов. По низинам заморозки. А листва зеленая. Много зеленой листвы, первые желтые листики уронили ясени, да еще листва рябины ржавеет над краснотой гроздей. Мокрый год, и листва крепкая. Дня два назад полосовал дождь с тугим ветром, и в березовой роще по вереску лежит зеленая листва, сбитая дождем.
Идут осенние грибы. Ранняя осень.
Поселиться бы в эту пору где-нибудь в лесу, чтобы печка топилась и тулупчик был на плечах, чтобы была тишина за окном, слушать лес и читать, и писать. И знать, что завтра утром можно пройти к реке или к озеру, где до костей проймет хмурым холодом.
Как это просто и недостижимо.
***
Неделю назад тисканул морозик, ночи стояли лунные-лунные. Грибы собирал замерзшие, звонкие, под глухой шелест листвы, котороя густо сыпалась с деревьев, сбитая морозом.
А везде в это время «печаль полей». И каким зеленцом отсвечивает вода в озере. А с той стороны, где закат, вода подтекла кровью.
***
Позавчера вернулся из Новаградка, с читательской конференции Адамчика, по его роману «Чужая бацькаўшчына». Выезжали из Минска влажным, холодным утром, а за Барановичами начало выглядывать солнышко, а дальше, за Столовичами, на Свитязи — солнечно, как в бабье лето. Свитязь, залитый солнцем, перелески. Грусть и счастье осени, красота окрестностей.
На вечере немного формальном, как и всегда, и организованная молодежь есть для заполнения зала. Но в целом пришли люди заинтересованные, говорили много, даже горячо, спорно, чувствовались знания и достоинство людей. Присутствовал и первый секретарь райкома, а такое бывает не всегда. Возможно, потому, что Новаградчина на 98 процентов белорусский район. А потом концерт, угощение, назавтра солнечная и пьяноватая дорога домой с артистами, которых на вечер организовало бюро пропаганды.
***
Вчера возвратился из деревни.Там весна. В низинах озерные разливы, летят дикие гуси. Идет березовый сок, днем тепло на пригревах. Хочется пожить там, у леса, у воды. По вечерам в мягком черном небе щедро видны звезды, можно легко читать созвездия.Там, кажется, и читалось бы, и писалось бы.
После того, как из прокуренных кабинетов, от сходок и дружеских посиделок приезжаешь в лес, в деревенскую тишину, каждый раз ловишь себя на том, что не своей жизнью живешь, не настоящей.
***
Адамчик рассказывал, как, отдыхая в санатории в Несвиже, почти целый час стоял под дождем и смотрел, как два селезня дрались из-за утки. Так драку до конца и не досмотрел, а утка, покуда они дрались, сбежала к третьему, который заманчиво покрякивал рядышком под кустом и потоптал ее.
И сам шутя сказал, что хоть ты бери и пиши — о селезнях, о старом человеке, который подсматривал за ними и промок до нитки. И еще рассказывал, как подсмотрел поющего соловья. Рассказывал с искренним детским удивлением.
Сегодня сходил на Слепянское озеро, даже слазил в воду, можно сказать, поплавал. Вода пронзает холодом, кажется, буравит дырочки и затекает внутрь костей. А детвора, посиневшая от холода, все равно плещется в воде, как гусята.
Приснился сон: самолет падал на землю, и дома разваливались на том месте, и медленно, как в кино, вставал взрыв. Но не это главное. Видел я все это откуда-то с высоты, и главными были распушенные, раскошные метелки тростника, которые раскачивались волнами. И вдруг они начали оживать, превращаясь в серых, лютых стремительных волков, которые буквально выстилались по белому снегу в беге. Распушенные, красивые и ужасные в своей стремительной неумолимости.
