В. Орлов - Он смеялся последним
І многа іх лепшых, настаўнік наш любы,
Твае гэта вучні — героі між нас.»
Газету перехватил Кулешов, стал читать, чем дальше, тем визгливей:
— «Таварыш Вілентнікава і Слесарова,
Еўсюціна, Розенберг, Туфар, Скабло —
Паэты ім дораць гарачае слова,
Ім славаю яснае сонца ўзышло.» Овидий!
Мовчар оставался невозмутим, пристально оглядывал веселую тройку, упрекнул громко:
— Лучшие поэты Белоруссии слагали от всего сердца — это голос нашего народа!
Айзек Евелевич Мовчар — представлялся: «Алесь Евгеньевич» — в 30-е годы строчил разгромные материалы о литераторах, что помогало органам выявлять свободомыслящих. Когда в конце 80-х газеты тех лет из спецхрана выставили в открытый доступ, он в читальных залах библиотек незаметно вырезал свои статьи предвоенных лет о «нацдэмах», — по сути, политические доносы.
— Что вас веселит, товарищи? — все допытывался Мовчар.
— Радуемся. Восхищаемся. Высокий с-слог!
Крапива перехватил газету и сделал вид, что читает напечатанное там:
— А наш таварыш Лотар Пук —
Хай не смуціць нягучны гук —
Шавецкіх дасягнуў вяршынь,
Спрэс абшываючы старшынь.
— Может, хватит, хлопцы, — прошептал Кулешов. — Стукнет Айзек — и чей-то костюм останется невостребованным.
Открылась дверь, из примерочной вышел сухощавый щеголь в жилете, с сединой в аккуратном проборе.
Мовчар, откинув подшивку газет, мигом очутился рядом.
— Товарищ Пук, мы по очереди первые!
— Как, извините, ваши фамилии?
— Горский и Мовчар. Это мы, — указал на Илью Горского.
— Простите, таких в списке нет.
— А вы посмотрите хорошенько! Мы — писатели. Едем на декаду.
— Товарищ Мовчар. товарищи панове, сейчас по альпабэту на «А»: прошу в ателье товарища Атраховича. — Ударение он сделал на «и», и вообще изъяснялся с заметным польским акцентом. — Проше!
Портной пропустил в дверь Крапиву.
В мастерской пахло пропаренной тканью, лязгали ножницы с широкими лезвиями. Несколько мастеров черкали мелками по развернутому на огромных столах темному в полосочках сукну, еще рулоны громоздились на полках.
Мастер сдернул с шеи клеенчатый сантиметр, принялся обмерять Кондрата.
— Двубортный? Однобортный? — И сам себе ответил: — Двубортный. Для всех мужчин делегации пошиваем двубортный. Хотя могли бы, знаете, для разницы и однобортный, и со шлицами, и тройку, и смокинги кому-то, кто не ходит вперевалочку. Но — двубортный. Хорошо. Всем делегатам — двубортный, и всем туфли — черный «шевро». Всем. Будете все одинаково одеты, как этот еврейский оркестр Адольфа Рознера.
— Может, Эдди? Эдди Рознера?
— Какой он «Эдди» — он «Ади», Адольф, как Гитлер. Но, как говорили у нас в Вильне евреи: не будем о грустном. не будем. А вот насчет сорочек: под галстук или с национальным узором — пока идет, как у вас говорят, совещание. Возьмут в Москву для всех оба комплекта. Это затруднение может решить только Москва. Только. О, важный вопрос!
— Вы из Вильни?
— Можно и так сказать. Пан Пономаренко обо мне был наслышан и перевез сюда. Такая честь: иметь место здесь, в Доме Правительства! Хотя и в Вильне, ведаете, я имел достойную клиентуру.
— Наверное, Пилсудскому шили? — предположил Кондрат.
Пан Лотар не принял иронии, ответил серьезно:
— Он носил только мундир. Строить мундир — особая профессия. Вот почему тут я отказался пошивать модные у вас полувоенные френчи: не умею. Не у-ме-ю! А шил я фраки, тройки и смокинги Витольду Конти, Иго Сыму, Эугениушу Бодо, Михалу Зьничу, Казимежу Круковскому, Мечиславу Венгжину. и однажды — самому Яну Кепуре! Он — не поверите, пан Атрахович! — напел мне Каварадосси. кусочек.
— Кто они такие?
— Киноаманты — звезды варьете, кино, как ваши Михал Жаров, Миколай Крючков, Петра Алейников. — Все ударения в фамилиях были у Пука на предпоследнем слоге.
— Они не носят фраков.
— Да, ваши артисты на экране — в старых пиджачках, косоворотках — это ладить не есть интересно. Они все не паны-мужчины, а какие-то, знаете. пареньки с гармошками — можно и так сказать. Не стрижки с бриллиантином, а чубчики. Но сегодня у меня беда — я готовый плакать: только одного вида пуговицы доставили! Как так можно: одного вида?! Черные.
— Но не будем о грустном, пан Лотар. Не будем.
Портной посмотрел на Кондрата с интересом, покивал.
— Не будем. Я вам на лацканы и грудку дам бурметр — это такой, знаете, жесткий волос. У вас и так файная фигура, а будете в моем двубортном смотреться. как Витольд Конти!
Портной не мог тогда знать о судьбах его прошлых клиентов в годы грядущей войны:
за сотрудничество с фашистами Иго Сыма повесят патриоты-подпольщики.
под бомбами союзников погибнет в Ницце Витольд Конти.
пуля, предназначенная его жене-провокатору, поразит Михала Зьнича.
Мечислав Венгжин взойдет к небесам дымом крематория.
где-то на азиатских просторах СССР затеряются следы Эугениуша Бодо.
Не дано это было предвидеть вообще кому-либо.
— Где теперь мои клиенты? — вздыхал портной, снимая мерки с Кондрата. — Где они. Где их фраки.
— Пан Лотар, позвольте вас пригласить в театр на мои пьесы.
— О, вы пишете для театра! И про что, позволю себе спросить? Про революцию, колхозы, райком?
— Это комедия, сатира.
— Забыл сказать: шил фрак Адольфу Дымше — он замечательно играет в комедиях! Я с радостью приму ваше приглашение.
— Но спектакль — на белорусском языке.
— И что? И что: я в Вильне, знаете, жил в одном доме с белорусами, прекрасно понимал их!.. А можно в театр — с женой?
— Конечно. Попрошу у директора пропуск на двоих.
— А можно, пан Атрахович, в директорскую ложу?
— Это сбоку, видно будет плоховато.
— Неважно. Пусть все видят: скромный мастер Лотар Пук — в директорской ложе!.. О, если бы вам тройку, пиджак однобортный, со шлицами — как пошел бы костюмчик!
ПРОБУКСОВКА КОЛЕСА ФОРТУНЫ
Допущения:
по фактам — произошло примерно так.
В двери кабинета возник, не входя, помощник.
— Просили напомнить: совещание вы назначили на.
Пономаренко глянул так, что помощник только и пролепетал:
— Все ждут. Это же по декаде. — и, прикрыв за собой дверь, исчез.
Пономаренко подождал, пока не услышал защелку второй, входной двери,
кивнул собеседнику, продолжил нелегкую беседу:
— Владомирский?
Нарком НКВД поскреб пальцем модные в те годы квадратные усики, вытянул из папки нужный лист, прочитал:
— Пожалуйста: «Владомирский-Малейко Владимир Иосифович — офицер царской армии.»
— Народный артист БССР, — как бы про себя уточнил секретарь.
— А кроме того: «.связь с польским шпионом Алехновичем». Этот нами уже разоблачен — работаем, э!
Театральная программка в руке Пономаренко подрагивала.
— Григонис. заслуженный БССР?
— Пожалуйста: «Глава контрреволюционной организации — по показаниям агента польской разведки», уже разоблаченного нами.
— Бирилло Степан?
— Пожалуйста: «Высказывал антисоветские настроения. Брат осужден за вредительство на «Осинторфе». Кто еще интересует, Пантэлеймон Кондратэвич?
— Платонов?
Цанава порылся в папке, достал нужный лист. Говорил он с грузинской напевностью, без ударений в словах:
— Разрабатывается как участник контрреволюционной национал-фашистской организации. Вот, пожалуйста, а еще — со званием: заслуженный артист!
— Это тот состав, который театр представил для поездки в Москву, — Пономаренко барабанил пальцами по стеклу стола.
— Нам известно, что в спектакле есть второй состав. Но и там тоже не все чисто.
— Это достоверно, так, Лаврентий Павлович?
Чекист самодовольно усмехнулся:
— Вот первый страница: «Список участников декады белорусского искусства в городе Москва, на которых имеется компрометирующая информация». А вот последний: «Начальник 2-го отдела УГБ НКВД БССР старший лейтенант Госбезопасности Крупеня, начальник 4-го отделения 2-го отдела УГБ НКВД БССР лейтенант Дечко». У меня нет оснований не доверять моим людям — очень добросовестные парни. «хлопцы», как вы говорите.
Нарком перебирал листы, нашел в папке программку, такую же, как лежавшая перед секретарем, потыкал в нее пальцем.
— Они не едут в Москву: Романович завлит театра, художник Малкин, но оба гражданина тоже в этой папка театра «БДТ-1», уже разрабатываются как участники нацдэмовской национал-фашистской организации. Смотрим, пожалуйста, весь театр такой: администратор с рэдкой фамилией Шапиро, бутафор, бухгалтер.
— А она. организация существует?
— Докопаемся, Пантэлеймон Кондратэвич, докопаемся. Люди мои — трудолюбивые. Смотрим, пожалуйста, другой папка: вот артист Былинский — сын попа; композитор Нестор. как Махно, э!.. Нестор Соколовский — регент. Не хочу вас задерживать.
— А Крапива, автор? — опасливо, почти безнадежно поинтересовался Пономаренко; шарил рукой по столу, ища трубку. — Недавно демобилизовался. В папке писателей гляньте. Его пьеса едет в Москву.
