Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5
И вот я думаю, почему же это так: война уже давно закончилась, а взрослые всё про нее вспоминают и вспоминают? Почему они, как соберутся у нас, так сразу начинают вспоминать, как было во время войны? И почему они всё говорят, говорят и говорят об одном и том же?
И мне вот еще что непонятно. Я как-то попробовал американскую тушенку. Она, конечно, очень вкусная была. И мясо это тушеное на мясо даже не было похоже. Оно было в десять раз вкуснее обычного мяса. И я подумал, почему же американцы посылали нам такое вкусное мясо. Ведь во время войны можно было что угодно нам посылать. Почему же они нам посылали самое вкусное, что у них было? Можно ведь было нам посылать то, что американцы сами есть не любят. Мы бы все равно это съели.
Старые ботинки
Лето наше короткое. Настоящее лето всего два-три месяца. И летом мы часто играем в футбол. Весной и осенью, когда у нас во дворе грязи по колено, в футбол не поиграешь. Поэтому летом, когда дождя нет, мы стараемся почаще в футбол играть.
В футбол мы играем на том же самом месте, где зимой в хоккей играем. И мы ту же самую консервную банку пытаемся забить под ту же самую скамейку. Но все равно мы не говорим, что мы играем в хоккей. Летом мы говорим, что мы играем в футбол.
Вместо шайбы летом лучше было бы играть мячом. Но футбольного мяча у нас ни у кого никогда не было. Поэтому мы всегда играем консервной банкой. И то ли от консервной банки, то ли от чего другого ботинки наши очень сильно страдают. У всех с родителями из-за этого большие неприятности получаются. Меня мама за ботинки тоже ругает. Она мне говорит, что ботинки на мне просто горят.
Мой друг Глеб Парамонов, когда ему купили новые ботинки в конце прошлого года, не стал выбрасывать старые. Он сказал мне, что если он будет играть в футбол в новых ботинках, мама его убьет.
Когда ему покупали новые ботинки, нога у него была тридцать шестого размера. А ботинки ему купили на вырост. То есть тридцать восьмого размера. Старые его ботинки ему покупали тоже на вырост. Но тогда у него нога была тридцать четвертого размера. А ботинки ему купили тридцать пятого размера. Сейчас, когда его нога подросла за зиму, наверное, на полразмера, он надевает в школу ботинки на полтора размера больше, а в футбол он играет в ботинках на полтора размера меньше.
Сегодня Глеб, конечно же, вышел во двор в старых ботинках. Он мне сказал, что поскольку ботинки эти уже хорошо разношены, то они ему почти и не жмут. Но вот только на пятке сзади у него появились какие-то твердые шарики под кожей. И он сказал, что он боится, что шарики эти могут у него на всю жизнь остаться.
А мы всегда во дворе обсуждаем, если у кого какая рана бывает, останется что-то на всю жизнь или не останется. Я сказал Глебу, что у меня была точно такая же история. И я знаю на своем собственном опыте, что это совсем не страшно. Эти шарики, если не надевать тесные ботинки, должны через год исчезнуть сами собой. И еще кто-то из наших подтвердил, что это все должно пройти само собой. Если не через год, то через два или три года – обязательно должно все пройти.
Но больше мы с Глебом про его пятки не успели тогда поговорить. Потому что совершенно для всех неожиданно один из наших вынес во двор настоящий волейбольный мяч.
Откуда у него появился волейбольный мяч, он нам не сказал. Он только сидел на лавочке со своим мячом и из рук его не выпускал. Ему жалко было свой мяч. Он боялся, что мяч его может попортиться. Мы долго его уговаривали дать нам поиграть этим мячом. И в конце концов он согласился. И мы весь день играли в футбол не консервной банкой, а настоящим волейбольным мячом.
Правда, когда мы начали играть этим мячом, он все время куда-то улетал. И надо было все время ждать, когда он к нам обратно вернется. Мы больше стояли, чем бегали. И поскольку мы не бегали, а стояли, это получалась не игра, а просто какой-то дом отдыха.
И мы все стали вспоминать, как мы один раз играли небольшим резиновым мячом. Наверное, в нем где-то была маленькая дырочка. Потому что он был все время полуспущенный. По этой причине нам и удалось тогда выпросить его у одной девчонки. И по этой же причине мяч никуда после удара не улетал, а шмякался на землю, как калоша. Вот это был самый подходящий мяч для нашего футбола. Но потом девчонка эта забрала свой мяч. И мы продолжали играть консервной банкой.
А сегодня нам пришлось поставить вокруг нас малышню, чтобы они нам мяч подавали. Но от малышни мало помощи. Если, например, кто-то из них бежит за мячом и ловит его, то он сразу бросать нам мяч не будет. Потому что знает, что издалека он его не добросит. И он пыхтит и бежит к нам с мячом. И когда подбегает поближе, то он тоже мяч не бросает. Потому что тогда получится, что он, как девчонка, ногой не может ударить. А он не хочет, чтобы все думали, что он, как девчонка, ногой не может ударить. Поэтому этот малыш ставит мяч на землю. Но сразу он ударить мяч не может. Ему надо сделать хотя бы два шага назад для разбега. И вот он делает два шага назад. И мяч в это время начинает катиться куда-то. А мы всё стоим и ждем. И теперь он соображает, как мяч надо поставить, чтобы он не катился. И он опять разбегается и бьет. Ну а когда кто-то из малышни бьет по мячу, то мяч может полететь в любую сторону.
Короче, получается, что быстрее было бы самим сбегать. Но мы все-таки ждали, когда малышня с этим делом справится. Потому что, во-первых, нам ужасно смешно было на них смотреть. А во-вторых, пусть малышня тоже к мячу привыкает. Нам не жалко.
Когда вечером я стал рассказывать родителям, как смешно один малыш пытался ударить ногой по мячу, мама сказала мне, что, может быть, он первый раз в жизни по мячу бил. А папа на это заметил, что главное, чтобы он не в последний раз по мячу бил.
И я видел, что маме не понравилось это папино замечание. И она посмотрела на него выразительно и сказала мне, что папа надеется, что отец малыша когда-нибудь купит ему мяч. И папа согласился, что он действительно очень и очень надеется, что отец малыша сможет купить ему мяч. И мне показалось, что мама все еще была недовольна папой.
И она сказала: «Тебя за твой длинный эзопов язык…» И замолчала.
А я продолжил за нее: «…когда-нибудь все-таки посадят».
И мама с папой засмеялись. Потому что это было очень смешно.
Мой друг Глеб Парамонов
Мой друг Глеб Парамонов учится не очень-то хорошо. Но и не плохо. Хотя, я думаю, он мог бы быть одним из лучших у нас. Но ему в школе ничего не интересно. И он часто мне на это жалуется.
И вот только сегодня он вдруг признался мне, что ему нравятся уроки физики. Он сказал, что он любит рассказы нашего физика про разные изобретения и открытия. Глебу очень нравится, как физик объясняет, каким образом изобретателям приходят в голову интересные мысли.
И мы с Глебом стали вспоминать, как физик рассказывал нам о русских ученых и изобретателях. Он говорил, что они очень наблюдательны. И это, мол, позволило именно русским сделать все важнейшие открытия и изобретения.
Физик рассказал нам, как однажды братья Черепановы сидели на кухне, где варилось что-то в большой кастрюле под тяжелой крышкой. И когда в кастрюле все сильно прогрелось, то крышку выбило паром. И кто-то на кухне сказал: «Ух ты, сила!»
И Черепановы подумали, что пар – это действительно большая сила. И они вскоре после этого изобрели паровоз.
А еще физик рассказывал, как Попов сидел однажды на берегу реки и бросал в воду камешки. Он смотрел, как расходятся круги от камешков, и думал, что так же могут распространяться и всякие другие волны. И после этого он изобрел радио. И потом его изобретение стали называть по имени изобретателя – радио Попова.
И физик спросил у нас, знаем ли мы, что еще изобрели русские. И один мальчик поднял руку и сказал, что русские изобрели все. И физик его похвалил за очень хороший ответ, но сказал, что он ожидал какие-то конкретные примеры.
Тогда еще один мальчик поднял руку и сказал, что русские изобрели лошадь. И что потом лошадь стали называть по имени ее изобретателя – лошадь Пржевальского.
Тут физик сказал, что он имел в виду совсем не то. Он думал, что кто-нибудь из нас вспомнит про Можайского. И физик стал рассказывать, как Можайский наблюдал, как птицы летают. Он не смотрел на тех птиц, которые машут крыльями. Он смотрел на тех, которые парят с неподвижными крыльями. И вот он изобрел самолет…
И Глеб сказал мне, что это здорово, что русские ученые и изобретатели очень наблюдательны. Очень здорово, что братья Черепановы обратили внимание на кастрюлю, Попов смотрел на круги на воде, а Можайский наблюдал птиц.
И я сказал, что хорошо было бы спросить нашего физика, как изобрели электричество. Потому что я подозреваю, что того, кто изобрел электричество, наверное, ударило молнией. И я только боялся, что Глеб может на меня обидеться за это.
Но Глеб не обиделся на меня, а засмеялся и сказал, что он тоже так думает. И добавил, что тот, кто изобрел электричество, был очень наблюдателен. Потому что, если бы он не был наблюдателен, то он мог бы и не заметить, что его ударило молнией. И тогда он ни за что не изобрел бы электричество.