Слепые души - Алана Инош
Расставшись с частью своих кровных на вышеупомянутые статьи расходов, я иду в магазин и покупаю продукты, готовлю незамысловатый ужин – сардельку с гречкой. За едой думаю, не пора ли мне навестить родителей Ники: я давно у них не была. Поужинав, набираю номер.
– Здравствуйте, Надежда Анатольевна. Это Настя.
– Здравствуй, здравствуй… Что-то давно тебя не слышно. Как у тебя дела?
– У меня? Да у меня-то ничего… Неплохо. Звоню я, собственно, чтобы узнать, как дела у вас.
– Дела как сажа бела, Настя… Бабушка умерла – за первым инфарктом ударил второй. У Виктора тоже неладно, из больниц не вылезает, на работу не устроился.
– Сочувствую вам, – вздыхаю я. И задаю волнующий вопрос: – А от Ники весточки нет?
– Не пишет, – отвечает Надежда Анатольевна. – Уж не знаю, может, случилось что…
– Знаете, что? Давайте, я к вам зайду. Вы не против?
Я бегу из своей жуткой, тоскливой и пустой квартиры, чтобы провести вечер с Надеждой Анатольевной. Она ещё больше постарела, к морщинкам прибавилась седина, но держится стоически. Мне до слёз хочется назвать эту маленькую, тихую женщину мамой, но я не решаюсь. Ухожу я только в одиннадцатом часу, взяв адрес колонии, где отбывает срок Ника.
Дома я до половины первого пишу письмо, а потом ложусь спать. Пульсирующая тишина безлунной ночи наполняет мои уши, и в ней громко стучит моё сердце. Я долго не могу заснуть, мысли тошнотворным калейдоскопом вертятся в голове, не дают сомкнуть глаз, темнота наползает со всех сторон, опутывая меня чёрными щупальцами, как огромный осьминог. Сжавшись под одеялом в комочек, я слушаю пульс тишины, и моя комната кажется мне склепом: потолок, как могильная плита, давит сверху, из углов веет холодом, а снаружи надо мной склоняется огромная скорбящая ночь. Мои усталые веки всё-таки смыкаются, и я проваливаюсь в чёрную невесомость.
Просыпаюсь я оттого, что слышу тихий, печальный и жалобный голос:
– Настя… Мне очень плохо. Купи мне пива…
Я выныриваю из сна с подвешенным на ниточке трепыхающимся сердцем и вглядываюсь в звенящий сумрак, но никого не вижу. За окном светает, слышатся предрассветные птичьи рулады. Всё ещё ощущая кожей морозец, я ёжусь под одеялом и долго боюсь шевельнуться, но уже не слышу никаких голосов.
Мне страшно, и я включаю свет. Был ли это голос отца или только какой-то похожий на него голос? Я уже не могу точно сказать, но он вызвал в моём сердце скорбное и тоскливое замирание. Бросив взгляд на стол, я обнаруживаю, что моё письмо к Нике исчезло, а вместо него лежит грязный, сморщенный клочок бумаги с несколькими строками, написанными до боли знакомым почерком…
«Доченька, мне очень плохо. Он забрал меня и мучает. Я здесь света белого не вижу. Молитвы сюда не доходят, здесь очень страшное место. Здесь ещё много людей, которых он забрал. Мама тоже здесь, он и её забрал – уже давно. Мы с ней тебя просим, помоги! Сделай что-нибудь, мы знаем, ты можешь. Только на тебя и надеемся. Другие тоже на тебя уповают. Помоги, вызволи нас, здесь страшно!»
Подписи нет – для неё на клочке просто не осталось места, да и последняя строчка еле влезла, но почерк несомненно принадлежит отцу. Чернила какие-то странные, бурые, и я с ужасом понимаю, что это не чернила, а самая настоящая кровь. Приглядевшись к бумаге, я понимаю, что это и не бумага вовсе, а клок высушенной человеческой кожи…
Как сюда попало это ужасное послание? Как отцу (если писал и вправду он) удалось его переслать из того страшного места, куда не доходят даже молитвы? Чья это кровь и чья кожа? Все эти вопросы сводят меня с ума до самого утра, но самое страшное – неужели маму действительно забрал Якушев? Если так, то я должна что-то предпринять. А другие, которые тоже уповают на меня? Сколько там ещё народу и как мне всем им помочь? Я не могу обмануть их надежд!
На работу я прихожу с красными глазами. Галя замечает, что я сегодня как будто не с той ноги встала; я и вправду не могу думать ни о чём, кроме этого письма с того света. А потом мне вдруг приходит в голову: а подлинное ли оно? Может, это проделки Якушева?
Когда я прихожу домой, записки уже нигде нет, а письмо Нике лежит там, где я его оставила. Следующей ночью кошмар повторяется. Под утро я слышу голос, похожий на голос отца, который жалобно просит пива, а ещё меня кто-то гладит холодной рукой по волосам. Никаких записок на этот раз не появляется, но мне и без этого страшно. Как, как я могу помочь им? – терзаюсь я, сидя в постели и грызя ногти.
На следующий вечер после работы меня ждёт Костя.
– Настя, вам срочно надо куда-нибудь сходить, развеяться. Я за вас беспокоюсь.
Мне страшно возвращаться домой, и я еду с ним. Мы сидим в уютном кафе, едим блинчики с джемом и пиццу, я выпиваю стакан пива и даже смеюсь: Костя рассказывает анекдоты и забавные истории из жизни своих знакомых. Я поражаюсь, откуда он знает столько смешных случаев: такое впечатление, что все его друзья и знакомые по нескольку раз в день попадают в переплёт. После кафе мы едем к нему домой; должна сказать, что эту глупость я делаю не ради того, чтобы посмотреть его отлично отремонтированную двухкомнатную квартиру, а по той же самой причине, по которой я вообще с ним пошла в этот вечер: мне страшно оставаться одной дома ночью.
Дома у Кости есть вино и фрукты, а также сладкое и чай: похоже, сегодняшний вечер – не экспромт, а подготовленная акция. Сначала он с невинным видом предлагает мне чаю с пирожными, а я про себя думаю: наверняка у него запланировано сегодня укладывание меня в постель. От чая и пирожных, кстати, весьма вкусных, я не отказываюсь и охотно выпиваю бокал вина, а Костя включает музыку и зажигает свечи. Да, всё это очень похоже на романтическое свидание, логическим завершением которого, несомненно, должен быть секс, но сегодня я к этому никак не расположена, да и… мало ли у меня причин!
До поцелуя дело всё-таки доходит. Мы танцуем при зажжённых свечах, и губы Кости тепло накрывают мои. Несколько секунд я нахожусь в их ласковом щекочущем плену, а потом мягко, но решительно отстраняюсь.
– Костя… Ты прости меня, но я, наверно, разочарую тебя сегодня. Ты убил на меня целый вечер впустую.
Он тихонько стонет, уткнувшись мне в плечо.
– Ммм… Почему?
Я говорю:
– Ты очень хороший и нравишься мне, поэтому я не стану тебе врать, а скажу правду. Она состоит в том, что я люблю другого человека. Ты славный и милый, ты симпатичен мне, но у меня нет к тебе таких чувств, при которых… Словом, без любви я не отдаюсь. Вот так. Прости.
Костя стойко принимает мой отказ. Мило улыбнувшись, он вздыхает:
– Я понимаю. Всё нормально.
– Давай ещё потанцуем, – предлагаю я. – Музыка классная.
Мы просто танцуем, и я рада, что Костя понимает, хотя для него, наверно, с моим отказом исчез и весь смысл сегодняшнего вечера. Однако он не проявляет признаков досады на меня за то, что я его продинамила, он по-прежнему мил и обаятелен, и мне становится грустно. С печалью в сердце я понимаю, что неизбежно упущу его, но ничего поделать с этим нельзя. С другой стороны, я осознаю, что хорошие парни – действительно хорошие – на дороге не валяются, но как быть, если все мои помыслы устремлены к одной лишь Альбине, если я тоскую по ней, страдаю без неё, боюсь за неё и люблю со всей силой, на которую только способна человеческая душа? Дурацкая, неуместная ирония судьбы! Если бы мне встретиться с Костей хотя бы за день до того, как я познакомилась с Альбиной, неизвестно, как бы всё сложилось, но все эти «бы» ни к чему – от них лишь больнее. Всё сложилось так, как должно было.
Мы выпиваем ещё по бокалу вина.
– Костя, с моей стороны будет не очень возмутительно, если я попрошу разрешения остаться на ночь у тебя? – спрашиваю я. – Или это будет уж слишком?
– Конечно, оставайся, – просто говорит он. – Не беспокойся, приставать я не буду.
Я ни капли не сомневаюсь в том, что Костя умеет вести себя как джентльмен, и мне даже становится чуточку жаль, что я в него не влюблена.
– Понимаешь, одной дома мне страшно, – объясняю я. – После смерти папы мне очень тяжело возвращаться в пустую квартиру.
Костя мягко – сдержанно, как друг – кладёт руки мне на плечи.
– Оставайся. Чувствуй себя как дома.
Он уступает мне свою кровать, а себе стелет на диване в гостиной. Мне остаётся только поблагодарить его и воспользоваться его гостеприимством.
Но роскошная двуспальная кровать с ортопедическим матрасом и мягким изголовьем, прямо-таки созданная для любовных утех, не приносит мне желанного отдыха: вследствие ли возбуждающего действия пива или же по каким-то другим непонятным причинам я ворочаюсь с боку на бок и не смыкаю глаз почти до утра. Но стоит моим векам сомкнуться, как я, находясь на границе сна и яви, слышу голос Альбины, который громко окликает меня:
– Настя!
Страшно содрогнувшись всем телом и душой, я моментально просыпаюсь. Меня охватывает такая невыносимая тревога, что я не могу лежать больше ни минуты, вскакиваю и начинаю натягивать одежду. Набираю номер Альбины, но она не отвечает. Костя ещё спит, и я трясу его:
