Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений
Нуреев с трудом воспринимал то, что в относительно небольшом мире современного танца его расценивали как незаконно вторгшегося чужака. «Мне приклеили такой ярлык, что многие ждали моего провала, – говорил он в 1970 году после своего появления в „Канатах времени“. – Однако я выдержал. И я не предал танец. Я серьезный человек. Что еще мне надо всем доказать? Может, вам надо укусить меня, чтобы узнать, поддельный ли я или сделан из золота?»45.
Через два года после этих заявлений Нуреев наконец-то начал работать с Тейлором. И даже более того, он был включен в труппу «Paul Taylor Dance Company»46.
Дебют состоялся в Мехико, но публика встретила Нуреева прохладно. Он исполнял роль Медведя в пародийном балете «Книга чудовищ» («Book of beasts»)41. Актеры танцевали босиком, и ночью Пола Тейлора разбудил местный продюсер, умолявший его показать «балет на пуантах». Раздраженный хореограф вынужден был сказать ему, что у него нет в запасе пуантов.
Я слышала, что Тейлор не был убежден в правильности выбора. «Я никогда не приветствовал идею приглашать других артистов в мою компанию», – якобы говорил он. Однако спустя год ему пришлось изменить свое мнение. В 1973 году он приехал со своей труппой на неделю в Лондон, и два представления без Нуреева прошли в полупустом зале. Пять других вечеров, когда Рудольф танцевал, вместительный зал «Sadler’s Wells» был набит битком.
В следующем году Тейлора убедили «показать» Нуреева в Нью-Йорке. Пол колебался, «но ввиду финансовой выгоды, которую Нуреев мог бы принести компании, я сделал ему это предложение, и он согласился»48. Потеряв голову от радости, что его приглашают танцевать «Auréole» на родине современного танца, Нуреев совершил невозможное. В воскресенье он вылетел на «Конкорде» в Америку, на следующий день дал два спектакля и в тот же вечер отправился обратно в Париж, где через десять часов вышел на сцену Гранд-опера. Тейлор мог быть доволен: за один день Рудольф значительно пополнил счета его компании.
Кстати говоря, Нуреев был самым дорогим танцовщиком в мире, и продюсеры знали это. Он мог поправить финансовые дела любой труппы и превратить скромное, терпящее убытки турне в запоминающееся событие. Но очевидно и то, что он мог выступить и бесплатно, если балет его действительно интересовал.
Тейлор дал возможность Нурееву танцевать «Auréole» до конца его жизни. Однако он никогда не был по-настоящему уверен в том, что Нуреев подходит для его балета. В этих живых сюитах на музыку Генделя Нуреев должен был танцевать босиком, чередуя медленные фазы с очень быстрыми, а также совершать прыжки без всякой подготовки. Он с трудом воспринимал эту новую для него технику, хотя публика не видела «крови и пота» – только огонь. «Манера, с которой Руди погружался в работу, его кураж в преодолении трудностей, его пылкость и магнетизм были очевидны, – замечал Тейлор. – И тем не менее, вероятно потому, что классический балет и современный танец зиждятся на различных подходах, мне не удалось по-настоящему научить его танцевать в той манере, которая устроила бы нас обоих. Я думаю, если бы он мог взять годичный отпуск и не давать спектакли, а только учиться современной технике, он бы достиг большего. Но поскольку публика никогда не жаловалась, для чего бы ему делать это?»49.
Тейлор давал Нурееву танцевать, но специально для него он не создал ни одного балета.
Научиться современной технике Нуреев мог бы и у Хосе Лимона50, одного из крупнейших представителей американского танца-модерн, но тот умирает в декабре 1972 года, буквально через несколько недель после начала совместной работы с Рудольфом.
Хосе Лимон обладал сокровищем, в котором Нуреев сразу разглядел отличный козырь для своих вечеров «Нуреев и Друзья». Речь идет о балете «Павана Мавра», навеянном трагедией Шекспира «Отелло». Это лучшее произведение хореографа, созданное в 1949 году. В шекспировские времена паваной открывались балы в королевских дворцах. Это медленное, величавое шествие, очень близкое к классическим балетам. В интерпретации Лимона павана завораживает, гипнотизирует, уводит в мир страстей и боли героев. Нуреев – Мавр, снедаемый ревностью, был неподражаем. Ему почти нечего танцевать, но он и так все смог выразить с помощью драматического таланта.
Думаю, я не буду оригинальной, если скажу, что «Павана Мавра» Хосе Лимона – балет на стыке классического и современного искусства. С Мюрреем Луисом, другим американским хореографом, Нуреев принялся за более легкие, воздушные, комические и по-настоящему современные роли. В 1975-м, том самом году, когда началась его авантюра с Мартой Грэхем, Нуреев исполняет с труппой «Scottish Ballet» балет Мюррея Луиса «Момент», поставленный на музыку Равеля. Первые спектакли прошли с аншлагом, но затем случилось неожиданное. В 1977 году, в Париже, Нуреев танцевал «Жизель», а после длинного антракта – «Момент». И вдруг «зрители начали уходить целыми рядами. Такой Нуреев их не интересовал, или, скорее, они не сумели увидеть его…» – писала позже Марсель Мишель, критикесса из «Монд»51.
Между тем Нуреев продолжал упорствовать, тяготея к новому. Он часто говорил: «Для меня публика не является главенствующим фактором»52. Начиная с 1978 года выступления с труппой Мюррея Луиса стали постоянными. Специально для него были поставлены два балета: «Vivace» на музыку Баха (любимого композитора Нуреева) и «Брайтонская Венера» на музыку Коула Портера. В первом «не было ни пируэтов, ни манежа (проход в танце по краю сцены), – отмечалось в газете „Монд“. – Нуреев медленно разворачивался с растяжением на разрыв равновесия, что странным образом создавало впечатление одиночества и печали, словно это была большая птица, пойманная в ловушку света»53. Во втором он появлялся на сцене в плавках, парусиновой шляпе и черных очках, настраивая публику на легкий лад: комический талант Рудольфа был также несомненен. По-настоящему поняла Нуреева несравненная Марта Грэхем, родоначальница американского современного танца54. И это при том, что Грэхем всегда восставала против классического балета и создала мало мужских ролей! Не стоит, однако, забывать, что Нурееву всегда удавалось налаживать отношения с сильными женщинами и что Грэхем не любила танцовщиков, поддакивающих хореографу. «Мне совершенно не хочется, чтобы артисты моей компании были похожи на меня, – писала она в своих мемуарах. – У меня нет никакого желания видеть повсюду стереотипную „меня“. Что за отвратительная идея! Надо, чтобы танцовщики, сохраняя след моей работы, чувствовали себя свободными быть той личностью, которой они являются». В заключение она добавила: «Именно это я всегда ощущала с Барышниковым, Нуреевым и Фонтейн»55.
В Нурееве Марта нашла свое мужское alter ego: он был так же поглощен танцем и обладал искренностью, перекликающейся с ее знаменитым девизом «Движение никогда не обманет».
В 1969 году Марта оставила сцену (ей было уже семьдесят пять). Это настолько удручило ее, что она начала пить и впала в тяжелую депрессию, которая привела ее к коме. «Я не собиралась так сразу прекратить танцевать, – писала она. – Я поменяла рисунок танца, чтобы приспособиться к моему ухудшающемуся состоянию. Но я знала, что придется уйти, и это меня угнетало. Без танца я предпочла бы умереть…»56. Чтобы вновь обрести себя, ей понадобилось долгих три года.
С Нуреевым Марта начала работать только в 1975 году, когда ей было уже за восемьдесят. Он вдохнул в нее спасительную энергию, и впоследствии она выразилась не без изящества: «С ним я многому научилась, но и он научился многому»57. В том же интервью она кокетливо добавляет: «Чего бы я не отдала, чтобы танцевать с Рудольфом!»58.
Марта Грэхем – анархистка, готовая на провокацию, бесконечно влюбленная в танец и всегда одинокая «еретичка»59. Она любила мужчин и секс и помещала в свои балеты мощную сексуальную символику, столь естественную для Нуреева и шокирующую пуританскую Америку. Нью-йоркская школа Марты Грэхем негласно называлась «Храм истины ниже пояса»60. Сама Грэхем могла сказать ученице: «Ну ты совсем своей вагиной не шевелишь!» Может, у нее Нуреев набрался выражений, заставлявших краснеть танцовщиков Парижской оперы: «Эй вы, сомкните задницу! А вам зажать вагину!»?
Безошибочное чутье позволило Марте увидеть, что Нуреев будет неотразим в «Люцифере». «После своего падения Люцифер насмехался над Богом, – говорила она. – Наполовину божество, наполовину человек, он стал божеством света. Всякий артист несет свет. Именно поэтому я сделала „Люцифера“ с Нуреевым. Это бог света»61.
С первых же репетиций американская пифия навязывает свои правила. Рудольф часто опаздывал, она сердилась и наконец решилась высказать ему свое «фэ»: «Я не уверена, что решилась бы на это, если бы знала о его скандальной репутации. Я сказала ему, что да, он великий артист, но и избалованный, упрямый ребенок. И что это только начало. Заикаясь, он принес мне свои извинения. Это на него повлияло. Он больше никогда не опаздывал»62.
