User - i dfee46a8588517f8
Из переписки царской четы видно, что решение «разогнать» министров созрело у них значительно раньше 16 сентября. В этом их активно поддерживал и Горемыкин. 28 августа царица сообщала царю о том, что «старик» рекомендует в министры внутренних дел Нейдгарта. «И я тоже полагаю,— добавляла она,— что он был бы не плох». «Щербатов — ничтожество»,— читаем мы в письме от 3 сентября. Хорошо бы от него скорей отделаться. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина... Он должен быть уволен»,— писала царица в ставку 7 сентября. Спустя два дня Александра Федоровна снова возмущается Самариным и Щербатовым и заключает: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и бог благословит тебя и их работу».
Супруг полностью разделял настроение своей жены. «Поведение некоторых министров,— вторил он ей в письме от 9 сентября,— продолжает изумлять меня! После всего, что я им говорил на знаменитом вечернем заседании (20 августа.— А. А.), я полагал, что они поняли меня... Что ж, тем хуже для них!» Спустя два дня он пишет: «Я, пожалуй, найду возможность слетать в Ц[ар- ское] С [ело]. Ведь тут столько дела — эти смены министров и укрепление позиции старика».
«Старик» очень наседал на императрицу в отношении Сазонова. «Сазонов,— писала она 6 сентября явно со слов Горемыкина,— больше всех кричит, волнует всех... это ведь неслыханная вещь... Я это называю забастовкой министров». На другой день — тот же мотив: Сазонов стал «совершенно невозможным: потерял голову, волнуется и кричит на Горемыкина». Примерно также императрица и Горемыкин реагировали на поведение Кри- вошеина. В этом же письме она, советуя поскорее убрать Самарина и Кривошеина, поясняла: «Последний сильно не нравится старику, он виляет — и левйй и правый — и возбужден невыразимо».
В том же духе царица продолжала писать и дальше, пока не получила письмо от Николая II от 17 сентября, в котором он сообщал: «Вчерашнее заседание (Совета министров,— А. Л.)ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Гор [емыкиным], несмотря на мое строгое слово, обращенное к ним, поэтому по моем возвращении должны произойти перемены»90. И действительно, Самарин и Щербатов были уволены ровно через неделю после возвращения царя в Царское Село.
В отношении Горемыкина царская чета пребывала некоторое время в состоянии растерянности, не зная как поступить — оставить на своем посту или заменить другим человеком. Поначалу Александра Федоровна склонялась к мысли об отставке. Кого взять вместо Горемыкина? — вопрошала она в письме от 24 августа. Он не может оставаться, потому что против него и министры, и Дума. В то же время царица не допускала мысли, чтобы отставка Горемыкина выглядела как уступка Думе и «обществу». «Только не сменяй старика сейчас,— писала она 29 августа,— позже можешь, когда тебе только заблагорассудится. Горемыкин, а также Андроников] и Хвостов [А. Н.] согласны с тем, что это значило бы играть им в руку». «Намерен ли держать его (Горемыкина.— А. А.) самого?» — спрашивала она снова 7 сентября. Но уже на другой день царица ставила вопрос несколько иначе: «Великолепно было бы выгнать некоторых из них (министров.— А. А.) и оставить старика... обдумай это, пожалуйста». Царь тоже колебался. «Трудно уволить его, не выбрав кого-нибудь на его место,— телеграфировал он жене 8 сентября.— Не может ли старик дать тебе список для выбора, а ты перешлешь его мне?»
Мысль о необходимости отставки «старика» в то время, как мы видим, преобладала, но окончательного решения принято не было. «Все желают твердого правительства,— отвечала Александра Федоровна мужу на его телеграмму спустя два дня,— так что после ухода старика выгони остальных и назначь решительных людей». В то же время Николай II пишет ей 11 сентября: «Ведь тут столько дела1.. Старый Фред [ерике] отлично эго понимает и уговаривает меня держаться Гор [емыкина], что очень мило с его стороны».
Дело, как водится, решил Распутин, возвратившись из родного Покровского. Сначала, правда, он тоже испытывал известные колебания. «Наш Друг велел мне ждать со стариком, пока Он не увидит дяди Хвостова — какое впечатление тот на него произведет,— сообщает царица в ставку 10 ноября.— Ему очень жалко милого старика, говорит, что он такой праведник. Но Он боится, что Дума его ошикает, и тогда ты будешь в ужасном положении». Дядя Хвостова — это известный нам А. А. Хвостов, которого Распутин хотел посмотреть с точки зрения его пригодности как кандидата на место Горемыкина. «В городе опять ужасно ворчат на милого старого Горемыкина. Прямо отчаяние! — пишет ца-
рица на другой день.— Завтра Гр[игорий] повидает старого Хвостова, а затем вечером я Его увижу. Он хочет рассказать мне, о своем впечатлении — будет ли он достойным преемником Горемыкину».
Впечатление оказалось плохим (А. А. Хвостов крайне отрицательно относился к Распутину и не скрывал этого). «Ну, вчера я видалась с нашим Другом от 5,5 до 7 часов у Ани,— сообщает царица 13 ноября.— Он не допускает и мысли, чтобы старика уволили... Он находит, что лучше подождать. По-божьему не следовало бы его увольнять»91. Вопрос, как говорится, был исчерпан.
Помимо негативного отношения к «старику» Думы и поме- щичье-буржуазной общественности, у царской четы была еще одна причина думать о преемнике Горемыкину — последний упорно не соглашался на кандидатуру А. Н. Хвостова в качестве министра внутренних дел, хотя на ней настаивали упомянутый выше в письме Александры Федоровны князь Андроников и Распутин. Кроме того, сам Горемыкин по старости лет тяготился своим положением и без видимого сожаления готов был уйти со своего поста. В силу этого вопрос о его дальнейшем премьерстве фактически был лишь отодвинут; как оказалось, очень ненадолго.
Отставка Горемыкина, последовавшая в январе 1916 г., не была, так сказать, обычной, текущей отставкой. Она знаменовала собой окончательное оформление нового и последнего периода в жизни официального правительства, который, однако, наступил раньше — как следствие первых трех увольнений в сентябре — октябре 1915 г. На смену прежним классическим бюрократам пришли и заняли ключевые позиции в правитель- j стве министры, которых цитированный нами Нольде, несмотря на { всю свою академическую сдержанность, вынужден был харак- i теризовать как «подлинных проходимцев и жуликов». И это дей- ' ствительно реальный факт.
Период «министерской чехарды» делится как бы на три подпериода, связанные с назначением и деятельностью определенных министров, каждый из которых накладывал свой отпечаток на деятельность Совета министров в целом, привносил свой стиль, оставлял свой след в процессе и формах разложения царизма. Первым таким министром-проходимцем — и, пожалуй, самым колоритным — стал министр внутренних дел А. Н. Хвостов, назначенный сразу же после увольнения Щербатова.
Соловей-разбойник и Степан Петрович
Характеризуя А. Н. Хвостова, товарищ министра внутренних дел при Столыпине, а затем государственный секретарь С. Е. Кры- жановский писал: «Это был человек очень неглупый, талантливый и ловкий, но какой-то неистовый, почти первобытный по инстинктам и вдобавок совершенно аморальный, способный ради личных выгод и целей на какие угодно поступки». Обладал
внешностью гориллы или антропоида. В бытность свою губернатором получил прозвище Соловей-разбойник 92. Посвист этого одиннадцатипудового «соловья», раздававшийся в Вологодской и Нижегородской губерниях с 1906 по 1912 г., был так громок и выразителен, что уже тогда его имя стало нарицательным как символ крайней одиозности и низкопробности. Когда на заседании Совета министров совместно с губернаторами, специально посвященном подготовке избирательной кампании в IV Думу (которая стала олицетворением самого разнузданного произвола и беззакония), нижегородский губернатор изложил свои рекомендации, ответом ему было неловкое молчание 93.
Позже, в 1916 г., уже после отставки с поста министра внутренних дел, Хвостов в связи с неудавшейся попыткой убрать Распутина говорил про себя: «Вы знаете меня: я человек без сдерживающих центров. Я люблю эту игру, и для меня было бы все равно, что рюмку водки выпить, что арестовать Распутина и выслать его на родину» 94. Еще более красочно этот, по выражению того же Гессена, «уродливо толстый, с милым лицом и горящими глазами» 95 субъект рекомендовал себя Спиридовичу: «Я есть человек без задерживающих центров. Мне ведь решительно все равно, ехать ли с Гришкой в публичный дом или с буфера под поезд сбросить». Даже прошедший огонь и воду жан-' дармский генерал был потрясен: «Я не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Казалось, что этот упитанный, розовый, с задорными веселыми глазами толстяк был не министр, а какой-то бандит с большой дороги» 96. Что же касается деловых качеств «веселого толстяка», то тот же Спиридович указывал (и это полностью соответствовало действительности), что «Хвостов был невежда и в политике, и в полиции» 97.
