А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века
Впрочем, с другой стороны, эта заботливость оправдывается тем, что ранним утром торговые сердца еще не успели зачерстветь под влиянием ни на миг не прерывающейся продажи, что в эту пору они как-то податливее на уступку для починных покупателей, как-то особенно расположены к любезностям и готовы перерыть всю лавку для хорошенького личика. Притом с каждой минутой более и более является покупательниц; прилив публики становится до того велик, что в рядах, где ранние посетительницы совершали очень приятную прогулку, переходя из лавки в лавку, там уже вовсе не так просторно, и к полудню становится даже тесно. Кажется, все, что есть в Москве молодого и прекрасного, или что имеет притязании на молодость и красоту, или старается обзавестись ими искусственным образом, – все это стремится с радостным волнением сердца, разубранное и разукрашенное точно на какой праздник. Все цветы, какие только в состоянии придумать воображение человека, все они являются здесь во всевозможных оттенках, пестрея друг перед другом и ослепляя глаза своим блеском.
Гостиный двор ожил, и никогда нельзя видеть его так населенным, нарядным, как в Фомин понедельник, никогда не мелькает в нем столько шляпок, не раздается таких певучих голосков, никогда не бывает такой толпы. Но берегитесь попасть в эту толпу, потому что хотя она и состоит из прекрасного пола, но также не чужда элементов, составляющих всякую толпу, и дамские плечи и локти в случае нужды постоят за себя. Особенно это заметно в Модной линии или при переходах из одного ряда в другой: тут нередко раздаются очень негармонические звуки, что-то в роде писка, слышатся слова: «невежда! мужичка! да как ты смеешь! я дама! посторонись! ишь стала как бочка!» – и тому подобное. Слова эти, конечно, немножко странно слышать из каких-нибудь прекрасных губок, созданных вовсе не для этого: но ведь и то надо принять во внимание, что если мы, мудрая половина рода человеческого, позволяем себе иногда действовать в толпе вовсе не мудрым образом, то почему же тем, кого еще почтенные философы древности сравнивали с детьми, почему же и им в таком случае не посердиться немножко и не выразить своей досады энергическим образом, забыв на минутку и грацию и скромность?.. Впрочем, это их дело, между собой чинят они суд и расправу, и мужчинам не след мешаться в дамские междоусобия.
К счастью, и мужчин-то здесь (кроме торговцев) очень немного, и редко среди пестреющей яркими цветами толпы бросится в глаза какая-нибудь шинель или пальто. То, наверно, нежный супруг сопутствует своей дражайшей половине, прокладывая ей дорогу и заботливо охраняя ее от толчков; или попечительный отец провожает своих дочек, потому что они, милые создания, еще неопытны в житейских делах и легко могут быть обмануты торговцами; иногда какой-нибудь вежливый братец или кузен является прислужником своей chиre, Nadine, Barbe или обеих вместе, имея в виду благородную цель – занимать их своею беседою и не допускать до них предложения услуг какого-нибудь любезного, незваного кавалера, у которого в глазах написана известная фраза: «позвольте вас проводить». Этих кавалеров, монтеров, онагров и даже полульвов Замоскворечья, с лорнеткой в глазу, является на Фомин понедельник несколько дюжин, и они слоняются по рядам с утра до вечера, пользуясь правом заглядывать под шляпки, говорить вслух любезности и даже иногда предлагать свои услуги…
Но моншеры и К° нам незнакомы. Мы пришли на дешевые товары – будем же любоваться тою одушевленною жизнью, какою наэлектризовали они сердца всех и, чтобы избежать столкновения с прекрасным полом, займем обсервационный пост, вот здесь на углу Ножевой линии, у дверей бумажной лавки, в которую теперь, наверно, никто не заглянет и хозяин которой, философически поглядывая на общую суетливость, досадует, что Фомин понедельник мешает ему предаться обычному, любимому занятию – поиграть с соседом в шашки…
Шляпка, раз, две, три… нет, так и счет потеряешь. Салоп, мантилья, накидка, опять салоп, бурнус, визитка… нет, и этого не сочтешь. Хорошенькое личико… чудные глаза… стройный стан… удивительная ножка… так считать, кажется, легче, но от этого счета кружится голова.
Будем же только всматриваться в особенно замечательные явления.
Нельзя не обратить внимания на эту грациозную парочку: как мило, взявшись рука под руку, они идут, разговаривая между собою, кажется, по-французски (должно быть, очень образованные барышни); какая привлекательная улыбка оживляет их личики; как кокетливо наброшены на их плечи шелковые pardessus [5] ! Берегитесь, мужские сердца, и забудьте, что не далее, как за полчаса тому, эти самые очаровательные создания, попав в водоворот толпы и претерпев сильный толчок от какой-то полубарыни, наградили ее очень неласковым словом: «cochon!» [6] , произнесенным совершенно не тем бархатным голоском, каким говорят они между собою теперь…
Помилуйте, сударыня, вы совсем не бережете себя: вас толкают со всех сторон, вы двигаетесь из стороны в сторону, смотря по напору толпы, с вас капают крупные капли пота, вы едва дышите, что при вашей корпуленции, которой позавидовала бы иная купчиха, нисколько не удивительно, – зачем же вы, вероятно предвидев это, решились идти на дешевые товары или, если уже вы жить без них не можете, зачем не выбрали другого, более удобного времени, например, конца Фоминой? – «Милостивый государь, – величественно произносит дородная барыня, – я мать семейства!» – Ах, в самом деле, извините: за вами, как птенцы, следуют три взрослые девицы, скромно потупив глаза. Они очень интересны, хотя очень худы и бледны: вероятно, они мало кушают, предпочитая питаться французскими романами в российских переводах… Правда, сударыня, чувства материнской нежности делают вам большую честь, вы исполняете свою обязанность с редким самоотвержением; но признайтесь, по совести, что, сбираясь со своими милыми дочками на дешевые товары, вы имели сильное желание купить себе лиловых лент на чепчик, который так идет к вашему лицу?..
А вам, madame, надобно бы решительно запретить ездить на дешевые товары: мало ли каждый год накупите вы себе обнов ко всякому празднику, мало ли свезете денег к Лебур, в парижский магазин, к Дарзансу {49} ! Да и на что вам дешевые товары? Для вас не существует слова дорого; вы всегда можете тратить деньги, не заботясь об их ценности, об источнике их происхождения. Зачем же вы пожаловали сюда? – «Ах, боже мой! как же не быть на дешевых товарах: это смешно! Отсюда я заеду к Рошфору, а потом, может быть, загляну в “Русские изделия” – говорят, вышли премилые новые узоры… Как же мне не ехать – все идут, это приятно».
Причина вполне основательная, и затем – je vous salue, madame [7] .
Девушка в каком-то полусалопчике, в ситцевом платьице, с накинутою на голове косынкою, хорошенькая, потому что с виду ей не более 18 лет, быстрым шагом пробирается между снующею взад и вперед толпою. Лиза это или Маша – не знаю, право; но готов биться об заклад, что это горничная, которая выпросилась у своих господ на часок-другой, чтобы побывать на дешевых товарах и истратить подаренный ей о празднике целковый. И будьте уверены, что она истратит его с толком и накупит себе столько туалетных принадлежностей, что достанет ей на несколько месяцев. Не теряй же, умненькая девушка, времени, обегай поскорее все шкафчики, заключающие в себе предметы твоих желаний, и воротись домой с раскрасневшимися щечками, запыхавшись, но веселая и счастливая своими приобретениями, которые, конечно, ты поспешишь показать всем и каждому, расскажешь, как много было народу на дешевых товарах, какой славный салоп видела ты на одной барыне и пр. и пр. Все это расскажешь ты; только не говори никому, как один господин остановил было тебя, уверял, что ты настоящая парижская гризетка {50} и что в тебе много шику. Забудь это навсегда: ты русская девушка и никогда не будешь (да и не дай бог быть!) ни гризеткой, ни шиком…
Проходит, по-видимому, супружеская чета. «Сказал, что не могу, моя милая, – протяжно говорит муж, человек небольшого роста, с серьезным выражением лица, – шутка ли 25 целковых за такой вздор!» – «А, стало быть, для тебя и мое здоровье, и мое спокойствие – вздор!» – возражает супруга, дама очень недурная собою, но в чертах лица которой выражается сильная воля. «Ты пристыдил меня, мой друг, – продолжает она, немного успокоившись, – как я сторговала вещь, она ко мне очень идет! Велела завернуть, а ты вдруг: “дорого, дорого!” – и вон из лавки. На что это похоже?» – «Да ты посуди, мой друг, 25 рублей серебром, прости господи! за дрянь, можно сказать, за тряпку! Уж если хочешь, купи себе что-нибудь солидное, ну хоть материи на платье». – «Мало у меня платьев! Как же я буду без мантильи? И Кисельские все купили себе по мантилье, а у Синеусовой так еще кружевная. Ты не любишь меня, Поль!» (Грудь любящей супруги заколыхалась при этих словах.) – «Да, милая Феничка, будь рассудительна: ведь 25 целковых станет на расходы почти на неделю!» – «Поль, я откажусь на месяц от всех прихотей… ну хочешь, целый месяц не буду пить кофе… Поль!» Не мог же серьезный супруг устоять против такого доказательства любви и с тяжелым вздохом повернул к лавке, из которой вышел за несколько минут перед тем.
