Майкл Каннингем - Плоть и кровь
— Пошли к Билли, — резко сказала она.
— Ты вроде погулять собиралась.
— Нет. Не понимаю, о чем я только думала, — мы и так уж опаздываем.
Как говорила Мэри, вернувшись домой, своим знакомым, о жилище Билли самое лучшее вообще ничего не рассказывать. Поначалу она и Константин решили, что ошиблись адресом. Дом выглядел так, точно он вот-вот испустит пыльный дух и повалится на поросший травой двор, оставив стоять лишь скелет из ржавых труб и крошащихся дымоходов. Мэри, сощурившись, вгляделась в листок с записанным на нем адресом.
— Нет, это здесь, — сказала она.
— Иисусе Христе, — произнес Константин. — Это ж надо.
— Не начинай, пожалуйста, — попросила Мэри. — Сегодня радостный день. Не надо портить нам праздник.
Он, хмуро кивнув, сказал:
— Надеюсь, там хоть на головы ничего не валится.
Константин держал ее под локоток, пока они поднимались по грубым доскам крыльца, а затем по лестнице, ступеньки которой больше всего походили на щепу для растопки, хоть каждая и была выкрашена в собственный кричащий цвет. «Иисусе», — бормотал Константин. Воздух здесь был пропитан сладковатым, похоронным каким-то запахом, обозначить который Мэри не взялась бы. Кошки, разумеется, и ладан — так же попахивало в церкви. Дом походил на заброшенную часовню, священное некогда место, отданное на поживу бродячим котам и вечно голодным древоточцам.
— Это ж надо, — повторил Константин, и Мэри велела ему замолчать.
Они постучали в обшарпанную дверь, голос Билли крикнул: «Открыто». Войдя, они увидели сына, одетого в латаные джинсы и поношенную фланелевую рубашку. Он и Зои сидели на софе, явно попавшей сюда прямиком со свалки. Квартира была, как бы это сказать, неописуемой — в такой вполне мог жить сумасшедший, настолько утративший элементарные представления о чистоте и порядке, что он притаскивает в нее с улицы любую грязную дрянь и с гордостью выставляет ее напоказ. Мэри, войдя в дом, невольно коснулась пальцами одной из своих сережек.
— Привет, родители, — поздоровался Билли. — Добро пожаловать в дом Эшера.
— Господи, ну и дыра, — сказал Константин. Ему удалось выдавить ворчливый смешок, и Мэри подумала: «Вот и хорошо, пусть обойдутся шуточками. Пусть сочтут все это грубоватой мужской хохмой».
— Я называю ее домом, — сказал Билли.
— Очень живописно, — улыбнулась Мэри. И прибавила, специально для Константина: — Мне нравится. Тут интересно.
И снова чувства Мэри смешались настолько, что она ощутила, как на ее верхней губе выступает испарина. Ей хотелось оградить Билли от отца. И хотелось встать рядом с Константином и строго осведомиться: понимает ли Билли, в кого он обратился? Как только он докатился до этого? Легкие Мэри сдавило, ей стало трудно дышать.
— Крысиная нора, черт ее подери, — сказал Константин.
В голосе его все еще звучал ворчливый юмор. «Пожалуйста», — безмолвно взмолилась Мэри.
— Ты кто же теперь? — спросил он. — Битник, что ли?
— Правильно, пап, — ответил Билли. — Ты, как всегда, попал в точку. Самый что ни на есть битник. Ты мгновенно во всем разобрался.
— Ну так послушай меня, дружок…
— Перестаньте, мальчики, — сказала Мэри едва слышным от удушья голосом. Невидимые железные обручи стискивали ее легкие, стягиваясь с каждым вздохом и выдохом все сильнее. — Сегодня такой счастливый день, не надо ссориться.
Билли и Зои сидели рядышком на софе, в которой, судя по ее виду, могла кишеть какая угодно зараза, способная переселиться в их волосы. Мэри передернуло, она с трудом втянула в себя воздух. И вдруг поняла, что бродяжьи наряды Билли и Зои, казавшиеся ей прежде глупыми, но безвредными, — это лишь часть порчи куда более основательной. Вот они, ее сын и дочь, наследник и наследница столетий повседневной борьбы за существование, молитв о ниспослании удачи и доброй погоды, — оба в отрепьях, волосы у обоих не чесаны, оба сутулятся, оба сидят мешком, как последние «белые голодранцы», на диванчике, который выглядел неопрятным и истертым и когда был совсем еще новым. Даже в отце Мэри, пьянице, и то было больше самоуважения. А у ее сицилийской бабушки, слишком бедной, чтобы купить бокалы или рюмки, заменявшие их баночки из-под конфитюра стояли на полке безупречно ровными рядами. Впервые за всю свою жизнь Мэри увидела в сыне чужого ей человека. Человека, способного бог весть на что, с головой, заполненной мыслями и желаниями, которые ей и вообразить-то не под силу.
— Ну правильно, — сказал Константин и, подняв руку, посмотрел на часы. Темно-синяя шерстяная ткань пиджака, четкая белая линия манжета сорочки отъехали по руке вверх, чтобы показать, во всей его спокойной неоспоримости, «Ролекс». И Мэри, когда она увидела часы мужа, на миг представилось, что он и ее сын — это офицеры двух враждующих армий: одна из них сильна, богата и оснащена танками, другая коварна, подвижна, анархична и вооружена дротиками, наконечники которых смазаны неведомым ядом.
— Ты бы надел уже шапочку и мантию, — сказал Константин. — Нам еще за Сьюзен надо заехать, в отель.
И Билли ответил:
— Шапочку и мантию я надевать не стану.
— Как?
— Я не стану надевать шапочку и мантию. Я готов перетерпеть вручение дипломов и прочее, всю эту комедию. Но без маскарадного костюма.
— Не валяй дурака, — сказал Константин. — Давай переодевайся, а то мы опоздаем.
— Мне не во что переодеваться, — сказал Билли. — Ни шапочки, ни мантии у меня просто-напросто нет.
— Ох, Билли, — выдавила Мэри.
Константин натужно сглотнул. Мэри услышала, как стекает по его пищеводу слюна, густая и гневная. Ей же хотелось лишь одного — полежать на чем-нибудь безопасном, чистом, пока к ней не вернется способность дышать.
— Так, — произнес Константин. — Ты собираешься заявиться на церемонию в наряде битника? Просто взять и прийти туда бродяга бродягой?
— Я хочу прийти туда в моей обычной одежде, — ответил Билли. — Что в этом такого уж страшного?
— А вести себя, как все люди ведут, ты никак не можешь, верно?
— Надо же чем-то отличаться от других.
— Послушайте, мальчики, — сказала Мэри, понимая, впрочем, что голос ее почти не слышен.
— Знаешь, — сказал Билли, — кое-кто из моих друзей смеется надо мной уже за то, что я вообще собираюсь пойти туда. Сидеть, слушать речи об этом величественном старинном учреждении, предоставленном в наше распоряжение людьми, которые помогли создать напалм. Тебе известно, что такое напалм? Это как липучий огонь. Он проедает человека до кости.
— Я не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал Константин. — При чем тут напалм?
— Гарвард получает от правительства большие подряды на исследования, — ответил Билли. — Ты обратил внимание, какой симпатичный у нас кампус, какой ухоженный? Откуда, по-твоему, берутся деньги на это? От платы за обучение? От продажи футболок?
— О том, откуда берутся деньги, мистер, кое-что могу рассказать тебе я…
— Мальчики, — сказала Мэри. — Пойдемте уже. Сьюзен ждет.
— Пап, я очень рад, что вы с мамой приехали сюда, — сказал Билли. — Очень доволен, что мы можем разделить друг с другом это событие. Но всему есть предел. Ты понимаешь, о чем я?
— Я вообще не понимаю, что ты говоришь…
— Это мое шоу. Моя жизнь. И я это идиотское облачение напяливать не стану.
— Ну правильно, — сказал Константин. — Ты же все должен делать по-своему, так? А на то, что твоя мать, Зои, Сьюзен, я притащились сюда черт знает из какой дали, тебе наплевать.
— Нет. Не наплевать. Честное слово, я благодарен вам за то, что вы проделали такой путь, чтобы поприсутствовать на моей выпускной церемонии. На которую я пойду ради вас. Но в привычной для меня одежде.
— Тогда забудь об этом, — заявил Константин. — Не делай ничего ради нас. Не напрягайся.
Билли покачал головой. У Мэри уже текли слезы. Сквозь горячую их пелену она увидела, как Билли поднимается с софы, говоря:
— Каждое дело можно сделать только двумя способами, верно, пап? Один из них твой, другой неправильный. Нам следует сфотографироваться в гарвардском Дворе, а после церемонии усесться в машину и поехать в какой-нибудь жуткий французский ресторан. Ты же приехал не для того, чтобы увидеть, как мне вручают диплом. Ты приехал, чтобы увидеть, как вручают диплом сыну, каким он должен, по-твоему, быть. Ну так у меня есть для тебя новость. Это два разных человека.
— Хорошая речь, — сказал Константин. — Очень хорошая. Скажи только, мистер, куда ты подевал свое сердце? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь со своей матерью?
— О том, что я делаю с моей мамой, я с мамой и поговорю. Сейчас речь идет о тебе и обо мне. Правильно? Тебе хочется выглядеть в Гарварде важной шишкой, позировать перед камерой с молодым человеком в шапочке и мантии. Слушай, я тебе таких могу хоть полдюжины предоставить. Больших, крепких ребят, коротко остриженных, собирающихся поступать в юридические и бизнес-школы. Я обзавелся здесь самыми разными связями, могу раздобыть для тебя камеру, мы пойдем на церемонию и…
