Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия
– Туда. – Парень кивнул и, понизив голос, поведал: – Говорят, прошлолетось все село наше сожгли басурмане. Язм‑то в отходниках был, на издольщине – в Литве избы‑хоромы рубил.
– Хо?! – неподдельно удивился протопроедр. – Так ты, выходит, что ж теперь – плотник?
– Выходит, плотник. – Митря радостно заулыбался, показав кривые белые зубы.
– А раньше, помнится, пастухом был, – хохотнул Алексей.
Старый знакомец разулыбался еще больше:
– Подпаском. Потом как‑то артельщики через село наше проходили… лета два уж тому, а то и поболе – сманили, с ними и ушел. Но все честь по чести – у старосты Епифана отпросился, оброк присылал… Посейчас вот, серебришка заробил, да решил – домой, к матушке. Избу новую срублю, женюсь… Посейчас, слыхал, отстраивается Амбросиево – краше прежнего. Говорят, церкву новую рубят, заместо старой, сгоревшей. Вот я бы тут и сгодился…
– Ты это… – Алексей огляделся по сторонам. – Меньше бы кричал про свое серебришко…
– Так я и…
– Решил, значит, на родную сторонку податься?
– Вот… решил… Слышь! – Митря резко вскинул глаза. – А давай‑ка и ты со мной, а? Человек ты всем на селе известный, не чужой, староста тебе – дружка, так и что тебе по чужедальним сторонушкам горя‑злосчастия мыкать? Оставайся у нас! Избу миром сладим, девку найдем работящую – женишься, заживешь… А?
– А что? – протопроедр поспешно спрятал улыбку. – И правда – заглянуть, что ли, к вам? Давненько не был в Амбросиеве… Вообще‑то, я в Мценск направляюсь, службишку у кого‑нибудь раздобыть… у князя, боярина, хана…
– Говорю ж – давай к нам в село!
– В Амбросиево? Хм… А и что ж? Загляну, пожалуй!
Парень явно обрадовался – все не одному возвертаться, – похлопал Алексея по спине, по плечам:
– Вот и добро, вот и славно! На родной‑то сторонушке – и воздух слаще!
На том порешив, последние дни все держались вместе – оно веселее, тем более, Митря все прямые пути к родному селу знал. Алексей‑то, конечно, хотел бы сохранить их старое знакомство – а особенно, новое решение – в тайне, так, на всякий случай, однако, посмотрев на сияющего, как медный таз, сотоварища, лишь махнул рукой – не получится. Как ни крути – не получится, не тот человек Митря, слишком уж простой, открытый – сразу видать, не служил в сыскном секрете константинопольского эпарха! Ну и ладно – сладилось, уж как сладилось – уж, казалось, и купеческие лошади знали, что Митря‑плотник нежданно земляка встретил. Ну почти земляка. И теперь вместе вернутся они в родные мценские края – в село Амбросиево, так‑то!
А ведь и вернулись! Добрались! И как ходко – с того момента, как свернули с Муравского шляха, и до того, как из‑за верхушек сосен показался сияющий крест новой амбросиевской церкви, и двух дней не прошло! Знал Митрий дороги, знал.
Староста Епифан встретил обоих приветливо, особенно, конечно, обрадовался Алексею – человеку бывалому, воинскому искусству зело обученному. Сразу, как признал, полез обниматься:
– Ну, Алексий, ну, леший… Рад, рад! Что, насовсем к нам иль брешет Митря?
Протопроедр отозвался честно:
– Пока пригляжусь.
– Ну‑ну, приглядывайся.
– А что, Епифан, по сю пору грозы здесь часто бывают?
– Да бывают, жара‑то стоит – а? Как бы стога да скирды не полыхнули – успеть бы до дождей по гумнам вывозить.
– Успеете! – стоя на высоком крыльце вальмовой Епифановой избы, Алексей откровенно любовался селом: видать, на пользу пошло прошлогоднее разорение, на пользу.
– Что татары‑то не примучивают вас?
Староста тут же перекрестился на церковную маковку:
– Да пока Господь миловал. Мы ж теперь – с год уже – под Васильем Московским, под тем, что Темным кличут. А он, после смерти Шемяки‑князя, в силу вошел.
– Ах, вон оно что, под Василием, значит.
В отличие от прошлого раза, Епифан нынче отзывался о великом князе московском вполне уважительно – похоже, село и вправду под его рукою покуда никто не доставал – ни жадные татары, ни алчные до чужого добра соседи‑рязанцы, ни сам властолюбивый князюшка. Потому вот и поднялось село – и всего‑то за год. Да что там говорить, леса вокруг много – избы руби – не хочу.
– Лес‑то теперь княжий, – вскользь заметил староста. – А князь повелел на три года нас, как погорельцев, от мыта ослобонить.
Алексей только крякнул – эк, как князь решил мудро. Сам‑то бы, наверно, и недопетрил, наверное, посоветовал кто.
Ну, под Москвой так под Москвой. Не хуже чем под Литвою или Рязанью – по крайней мере, для Амбросиева‑села.
Протопроедр потянулся:
– Что, Черное болото у вас не повысыхало еще?
– Да не высохло, что б ему пусто было, – Епифан откровенно досадливо сплюнул в разросшуюся за крыльцом крапиву. – Селетось двое телков утопло и один мальчонка, Миколаихи‑вдовицы сынок. Помнишь вдовицу‑то?
Алексей вдовицы не помнил, однако кивнул для‑ради поддержания разговора. Заночевал у старосты в избе. Выпили. Попели песен. После Митря пришел, от матери. Снова выпили. Снова попели. А потом… Потом опять выпили… потом еще… Уже и медовуха, и брага пошла… Наутро гость зенки продрал – господи, худо‑то как! Господи!
Староста с полатей слез:
– Чего Господа попусту хаешь? Мишко, лезь в подпол! – это младшему сыну. Тот и слетал живехонько, притащил корчажку. Епифан сыну щелбана отвесил – так, для порядку, чтоб место свое знал – корчажку принял, сам отпил, после протянул гостю. – На вот, похмелись.
– Благодарствую!
Ой, хорошо стало! Ой, хорошо! Не сразу, правда – после второй корчажки, которую они с Епифаном на двоих и располовинили.
– Вкусная у тебя бражка, друже!
– Хо! А ты думал, я тебя каким гнусным зельем пою?!
Ой… Алексей потер виски – вот вчера уж точно, было зелье! И – самое гнусное. А сейчас вот, вроде как и ничего… Главное, чтобы процесс похмелья не превратился в отдельно взятую пьянку, как оно, в общем‑то, иногда и случается, и не так уж и редко, можно сказать – часто даже.
Придя в себя, Алексей засобирался на болото. Для виду спросил у старосты лук – зайцев‑тетеревов пострелять.
– Да ты попадешь ли?
– А что бы мне не попасть? – подмигнул хозяину гость. – А не попаду сейчас, так хоть ягод поем. Есть на болотине ягоды‑то?
– Да есть.
– А шайка никакая не завелася?
Епифан лишь прищурился, да махнул рукой – иди, мол, спокойно, только в болотине не утони, милый друже.
Алексей и пошел. Вдоль реки, по знакомой тропке. По пути в омутке искупался – ух, и водичка уже – прямо мороз по коже! Вынырнул, да скорее на берег, на солнышко… Прислушался – а вроде как кто‑то рядом смеется?
Голову повернул – пастушонок! Белоголовый, веснушчатый.
– Ты что тут?
– Стадо пасу дяденько.
– Я вижу, что стадо, – протопроедр с усмешкою обозрел трех неказистых коровенок и двух телков. – Ты чей?
– Миколаихой матушку кличут… Вдова.
– А‑а‑а… Постой! А староста говорил – ты в болоте утоп?
– То не я, господине, то брат мой старший. Вместе пасли, там трава густая, сочная… А телок наш – оп – и в трясину. Братец вытаскивать, а меня послал людей звать. Пока бегали… – парнишка смахнул слезу. – Давно уж отпели братца.
– Ну, ладно, ладно, не хнычь, – опустил глаза Алексей. – Всякое в жизни бывает. На болотце‑то эта тропа?
– Эта, господине.
Алексей хотел было бросить что‑то вроде – «тамбовский волк тебе господине», так, со злости похмельной – да передумал, жалко вдруг стало парня. Леденцом бы угостил – да был бы леденец, а так – нечем. Ну и ладно – хоть добрым словом:
– Вижу, ловок ты управляться со свои стадом.
– Да уж, – паренек зарделся и с гордостью шмыгнул носом. – Уж не безрукий.
Поговорив с пастушком, молодой человек зашагал себе дальше к болоту, про себя отмечая, что со времени прошлого посещения ведущая к трясине тропа стала заметно шире, да и вообще светло как‑то стало – и кустов и деревьев мало. А раньше‑то, раньше этакие заросли были, целые, можно сказать, лесища! Разбойники шайками прятались. И что теперь? Это если так дальше пойдет, к Черному болоту можно будет на иномарке подъезжать… то есть тьфу – на телеге.
Чем дальше шагал Алексей, тем больше понимал, что все опасенья его бессмысленные – по‑прежнему хватало здесь и густых кустов, и непроходимых зарослей, и буераков… Вот и лес пошел, чаща…
Выйдя на гать, молодой человек замедлил шаг и дальше пошел осторожненько, помнил – шаг вправо, влево – расстрел… сиречь – немедленное утопление. А с виду ничего такая трясинка – приветливо зелененькая. Ага… угоди только. Как еще теленка‑то с пастушком вытащили!
А вот и пень! Огромный, узловатый, трухлявый… Вот здесь вот Алексей когда‑то складывал деньги, точнее сказать – разного рода драгоценности, камешки там, серебро, золото. Складывал не для себя, для бабки Федотихи, колдуньи из далекого будущего. Так вот бабка себя поставила, что он, Алексей Смирнов, был ей по жизни должен… А вот теперь протопроедр считал, что ничего он никому не должен и никаких драгоценностей к пню этому класть не собирался. Зря, что ли, спасал бабку от справедливого народного суда? Правда, тогда Федотиха еще не была бабкой, а была очень даже ого‑ого… Они даже как‑то раз… на бабкиной… тьфу – не на бабкиной, а на… Ну, на хате в общем…
