Максимов Юрий - Христианский квартал
Именно в это время и жил Иван Гаврилыч.
Атеистом он был матёрым, закоренелым и упёртым.
На прямой вопрос: "есть ли Бог?" он бы не стал, поверьте, юлить в духе нынешних псевдоатеистических рудиментов с их вечными "смотря какого бога вы имеете в виду" или "в каком-то смысле, может быть, и не так чтобы очень". О, Иван Гаврилыч ответствовал бы прямо: "бога нет!", причём сделал бы это с убеждённостью естествоиспытателя, доподлинно и самолично установившего сей факт. Более того, касаясь упомянутой темы, господин Пупышев непременно считал нужным добавить пару нелицеприятных слов в адрес служителей Церкви, испокон веков обманывающих простой народ, высасывая из того последние крохи, дурача, воруя и обирая.
Попов и прочих "церковников" Иван Гаврилыч на дух не переносил, так что даже если жена, щёлкая телеканалами, попадала на какого-нибудь священнослужителя, к примеру, дающего интервью, он немедленно требовал переключить программу. Из всего, хоть отдалённо связанного с Церковью, Иван Гаврилыч любил лишь анекдоты "про попов", их он частенько рассказывал, к месту и не к месту.
Но довольно об этом. Цель нашей истории - поведать о том, как атеист Пупышев умер, посему ограничимся лишь фактами, имеющими к делу самое непосредственное отношение.
Виной всему была чёрная кошка. В то роковое майское утро Пупышев, по обыкновению, шёл на работу, и вдруг дорогу ему перебежала она самая. Сиамская. Как и все настоящие атеисты, Иван Гаврилыч был страшно суеверен, поэтому невольно замедлил шаг. Помянув про себя недобрым словом оригиналов-котоводов, которые из всего разнообразия кошачьих окрасов с маниакальным упорством выбирают чёрный цвет, он подумал, что, свернув здесь резко налево, можно, пожалуй, даже быстрее выйти к остановке... но тут боковым зрением заметил, что проклятая сиамка, будто читая его мысли, повернулась и перебежала путь слева.
Мысленно выругавшись, Иван Гаврилыч проследил взглядом за вредным животным и, к своему изумлению, стал свидетелем необычайного поведения: отбежав чуть по левой стороне, под цветущей черёмухой, кошка снова повернулась и вторично перебежала через тротуар и дорогу, отрезав таким образом, и путь назад. Но и этим дело не кончилось - на той стороне улицы сиамка ещё раз проделала тот же трюк - так Иван Гаврилыч оказался в квадрате перебежек чёрной кошки.
Такое происшествие его неприятно удивило - ни о чём подобном ему не доводилось слышать, более того, в зловещем стечении обстоятельств на миг почудилась проявление чьей-то разумной воли... Отмахнувшись от неуютных мыслей, доктор Пупышев в сердцах плюнул (три раза через левое плечо) и решительно продолжил путь вперёд, не думая о последствиях.
Однако последствия не заставили себя ждать.
А случилось вот что: когда, уже после работы, Иван Гаврилыч, закупив продуктов (а также бутылочку любимого пива и газету "СпортЭкспресс") выходил из магазина, к нему подошёл сильно подвыпивший субъект с оплывшим от плохой работы печени лицом и промычал:
- Б-батюшка... м-мне бы это... поисповедаться...
Поперву Иван Гаврилыч даже не сообразил, о чём речь, настолько всё оказалось неожиданным. Пьяница тем временем продолжал:
- Надо, б...я. Понимаешь, отец, эти с...и совсем з...ли, не могу так больше... надо мне... исповедуй, а?
- Вы ошиблись, я не священник. - необычайная кротость ответа объяснялась тем изумлением, в которое повергли Пупышева сложившиеся обстоятельства.
- Ну чё те, жалко? - возмутился собеседник, дыша перегаром. - Впадлу, да? Я чё, б...я, не человек, что ли?
- Не знаю, человек вы или нет, но я уж точно не священник! - огрызнулся Пупышев, и решительно зашагал прочь. Эти слова показались ему весьма удачным ответом, жаль, впечатление смазали посланные в спину матюги.
Домой Иван Гаврилыч явился в состоянии лёгкой задумчивости.
- Представляешь, сегодня какая-то пьянь меня за попа приняла! - пожаловался он жене за обедом.
Госпожа Пупышева от этого известия пришла в такой неописуемый восторг, что едва не подавилась котлеткою, и ещё минуты три содрогалась от взрывов гомерического хохота. Иван Гаврилыч ощутил при этом сильное неудовольствие, но счёл за лучшее не показывать виду, он вообще, к слову сказать, не любил внешне проявлять чувства без крайней на то необходимости.
Отсмеявшись, Ирина Сергеевна - а именно так звали супругу нашего героя, - заметила, что причина, должно быть, в роскошной бороде Ивана Гаврилыча.
- Скажешь тоже. - буркнул тот, но вечером, в ванной, стоя перед зеркалом, внимательно осмотрел именно эту часть лица.
Надо сказать, что бороду наш герой носил с тех самых пор, как она принялась расти. Тому была веская причина, а именно, некоторый дефект нижней части лица, по какому поводу Ивану Гаврилычу даже в армии дозволялось не бриться. За четверть века он сжился с бородой, она стала частью его личности, пожалуй, наш доктор как никто другой понял бы древних русичей, по законам которых за вырванный в драке клок бороды полагалась большая вира, чем за отрубленный палец. Конечно, за минувшие годы пластическая хирургия стала много доступнее, и Пупышев почти наверняка знал, что злосчастный дефект, который вызывал столько комплексов в юности, ныне без труда можно исправить...
Но с какой стати?
Почему из-за какого-то пьяницы он должен отказаться от собственной внешности? Что за абсурд? Неужто одни попы с бородами ходят? Вон, Дарвин с бородой был. И дед Мороз... И... кто-то из правительства тоже... А уж среди светил медицины сколько бородатых! Сеченов! Боткин! Пастер! Серебровский! Павлов! Эрлих! Кох! Фрейд! Да что говорить - Маркс, Энгельс, Ленин - и те с бородами ходили, да ещё с какими! Небось, к Ильичу на улице пьянь не цеплялась и не канючила: "б-батюшка, б-батюшка..."
Волевым усилием Иван Гаврилыч заставил себя забыть о неприятном инциденте и связанных с ним размышлениях. Идиотов в мире много, немудрено, если одному из них в проходящем мимо враче померещится священник. А кошка... ну, кто их знает, может, по весне они всегда так делают, метят территорию или ещё что-нибудь... А те анекдоты вчерашние... нет, это совсем тут ни при чём.
Таким образом, искусство игнорировать или выгодно перетолковывать неудобные факты, столь виртуозно развитое у всех атеистов, в очередной раз пришло нашему герою на помощь.
Увы, ненадолго. Может быть, Ивану Гаврилычу удалось забыть о неприятностях, но вот неприятности не забыли о нём.
С того раза не прошло и месяца. Усталый Пупышев возвращался со смены, и, покинув бетонную утробу метрополитена, стоял рядом с облезлой остановкой, поджидая автобус. Приблизиться к остановке, как и остальным людям, ему мешала элементарная брезгливость - на скамейке, усыпанный тополиным пухом, сидел бомж, источая немыслимое зловоние.
Дабы не оскорблять взора своего лицезрением столь неаппетитной картины, Иван Гаврилыч стал к нему спиной и погрузился в собственные мысли о вещах, не имеющих прямого отношения к нашей истории. Так он погружался, покуда не вывел его из задумчивости сиплый оклик сзади:
- Бать, а бать!
Иван Гаврилыч совершенно машинально обернулся, чтобы поглядеть, к кому это так диковинно обращаются, и тут же вздрогнул: бомж глядел прямо на него!
- Э... ваше преосвященство... - просипел тот. - подкинь десяточку, а?
Пупышев лишился дара речи. Только и хватало его сил, чтобы стоять столпом, ошалело моргая.
- Ну, не жмись, бать... - продолжал бомж, покачиваясь. - Бог велел делиться...
Не проронив ни слова, Иван Гаврилыч попятился, потом зашагал всё стремительнее, прочь от остановки, а вослед ему неслись хриплые проклятья:
- Уу... церковник драный... десятки пожалел! Испокон веков простой народ обирают... а как самому дать, так зажлобился, с...а!
Ивану Гаврилычу казалось, будто все люди с остановки смотрят ему вослед, эти взгляды жгли спину, и он не решился пользоваться транспортом, а побрёл дворами.
Войдя в квартиру, скинув плащ и разувшись, Пупышев немедленно заперся в ванной. В хмуром молчании разглядывал он своё лицо, и в анфас, и в профиль, и забирал бороду в кулак, прикидывая, каково выйдет без неё...
Мужчины, не носившие бороды, либо отпускавшие её нерегулярно, никогда не поймут, как немыслимо тяжело расстаться с этим украшением лица тому, кто свыкся с ним за многие годы. Это всё равно, как если бы заставить приличного человека всюду ходить без штанов, в одном исподнем - и на людях, и в транспорте, и на работе... Кошмар!
Однако Иван Гаврилыч пребывал в столь смятённом состоянии духа, что готов был и на такой отчаянный шаг. Вспомнив поговорку: "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке", он с ужасом понял, что эти два пьяницы, вероятно, лишь озвучили то, о чём думали многие незнакомые или малознакомые с ним люди! Его, убеждённого атеиста, принимали за попа! Да ещё при столь циничных обстоятельствах!
Он был готов сбрить бороду немедленно, если бы не один нюанс.
Даже среди православных не все священники носят бороду. А если взять католиков, так их патеры и вовсе бритые ходят принципиально. И что же? Пойти на чудовищную жертву, выбросить кучу денег на операцию, не один месяц лгать о причинах жене, дочке, коллегам и друзьям, - только для того, чтобы очередная пьянь опять прицепилась: "патер... ксендз, дай десятку!"
