Екатерина Мишаненкова - Лучшие притчи. Большая книга. Все страны и эпохи
Мышь понимающим взглядом оглядела ее: устрица бы ла на редкость крупная и красивая, да и мясо у нее, должно быть, сочное и вкусное.
– Хорошо, – с готовностью ответила мышь, решив поживиться легкой добычей, которая, как говорится, сама шла в руки. – Но прежде ты должна раскрыть створки своей раковины, чтобы мне сподручнее было нести тебя к морю. Иначе я с тобой никак не управлюсь.
Плутовка говорила так убедительно и проникновенно, что обрадованная ее согласием устрица не учуяла подвоха и доверчиво раскрылась. Узкой мордочкой мышь тут же сунулась внутрь раковины, чтобы покрепче вцепиться зубами в мясо. Но впопыхах забыла про осмотрительность, и устрица, почувствовав неладное, успела захлопнуть свои створки, зажав крепко-накрепко, словно капканом, голову грызуна.
Мышь громко запищала от боли, а находившаяся поблизости кошка услыхала писк, одним прыжком настигла обманщицу и сцапала.
Как говорится, хитри-хитри, да хвост береги.
Язык и зубыЖил-был на свете мальчик, страдавший серьезным недугом, которому иногда бывают подвержены и взрослые, – он беспрестанно разговаривал, не зная меры.
– Что за наказание этот язык, – ворчали зубы. – Когда же он угомонится и помолчит немного?
– Какое вам до меня дело? – нагло отвечал язык. – Жуйте себе на здоровье и помалкивайте. Вот и весь вам сказ! Между нами нет ничего общего. Никому не позволю встревать в мои личные дела, а тем паче соваться с глупыми советами!
И мальчик продолжал без умолку болтать кстати и некстати. Язык был наверху блаженства, произнося все новые мудреные слова, хотя и не успевал хорошенько вникнуть в их смысл.
Но однажды мальчик так увлекся болтовней, что, сам того не ведая, попал впросак. Чтобы как-то выпутаться из беды, он позволил языку сказать заведомую ложь. Тогда зубы не выдержали – терпение их лопнуло. Они разом сомкнулись и пребольно укусили врунишку. Язык побагровел от выступившей крови, а мальчик заплакал от стыда и боли.
С той поры язык ведет себя с опаской и осторожностью, да и мальчик, прежде чем вымолвить слово, дважды подумает.
Притча Франца Кафки
У врат Закона стоял привратник. Пришел к привратнику поселянин и попросил пропустить его к Закону. Но привратник сказал, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал посетитель, и вновь спросил, может ли он войти туда впоследствии?
– Возможно, – ответил привратник, – но сейчас войти нельзя.
Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоял в стороне, и проситель, наклонившись, постарался заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник засмеялся и сказал:
– Если тебе так не терпится, попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх.
Не ожидал таких препон поселянин: «Ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час», – подумал он. Но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти.
Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидел он там день за днем и год за годом. Непрестанно добивался он, чтобы его впустили, и докучал привратнику этими просьбами. Иногда привратник допрашивал его, выпытывал, откуда он родом и многое другое, но вопросы задавал безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторял, что пропустить его он еще не может.
Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и все, даже самое ценное, он отдавал, чтобы подкупить привратника. А тот все принимал, но при этом говорил:
– Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил.
Шли года, внимание просителя неотступно было приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще другие стражи, и ему казалось, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко проклинал эту свою неудачу, а потом пришла старость и он только ворчал про себя.
Наконец он впал в детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника и знал каждую блоху в его меховом воротнике, он молил даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже померк свет в его глазах, и он не понимал, потемнело ли все вокруг, или его обманывало зрение. Но теперь, во тьме, он увидел, что неугасимый свет струится из врат Закона.
И вот жизнь его подошла к концу. Перед смертью все, что он испытал за долгие годы, свелось в его мыслях к одному вопросу – этот вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подозвал его кивком – окоченевшее тело уже не повиновалось ему, подняться он не мог. И привратнику пришлось низко наклониться – теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста.
– Что тебе еще нужно узнать? – спросил привратник. – Ненасытный ты человек!
– Ведь все люди стремятся к Закону, – сказал тот, – как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?
И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, закричал изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать ответ:
– Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их.
Притча Навои
Два опытных и очень искусных шахматных игрока сели за доску с черно-белыми клетками и расставили на ней свои войска.
Каждое войско возглавлял король, при котором обязательно находился министр и ферзь. Белая и черная рати имели свои крепости с башнями. В боевых рядах находились и слоны, и жирафы, и медведи.
Началось сражение. На доске происходили столкновения и коварные обходы. Хитрые замыслы оказывались неудачными, и оба короля снова и снова вели в бой свои войска.
И эта битва мало чем отличалась от сражений, которые вели земные короли. В этих сражениях тоже были столкновения и обходы, засады и попытки клином разделить вражеские войска.
И все участники этих битв покинули наш бренный мир. Все пропало неизвестно куда – и мысли, и дела мудрых стратегов, и подвиги храбрых воинов. Когда кончаются шахматные бои, все фигуры одним махом сбрасываются в мешок, где пешки лежат вперемежку с королями.
В жизни происходит то же самое.
Притчи Пу Сунлин
Господин Лю из Шэньси служил начальником области Синхуа. К нему явился какой-то даос и преподнес ему дерево в горшке, Лю взглянул – оказывается, это маленький апельсин, тоненький, всего с палец величиной. Отклонил, не принял.
У Лю была маленькая дочка, которой было лет шесть-семь. Как раз в этот день справляли в первый раз день ее рождения.
– Эта вещь, – сказал даос, – недостойна того, чтобы поднести ее вашей высокопоставленности для чистого любования. Позвольте ж ею пожелать молодой госпоже счастья и долговечности!
И Лю принял. Девочка взглянула на деревцо и не могла побороть своей к нему любви и жалости. Поставила к себе в комнату и ухаживала за ним с утра до вечера, боясь лишь, как бы его не повредить.
Когда срок службы Лю истек, деревцо было в полный кулак и в этот год впервые дало плоды. Отбирая вещи перед отъездом, он решил, что апельсин обременит его лишней тяжестью, и надумал его бросить. Но дочь обхватила деревцо и стала капризно плакать. Домашняя прислуга обманывала ее и говорила:
– Уйдем лишь на время… Потом снова сюда придем!
Девочка поверила, и ее слезы прекратились. Однако, боясь, как бы кто-нибудь из сильных людей не унес дерево на себе, она стояла и смотрела, как прислуга пересаживала деревцо к крыльцу. И тогда только ушла.
Вернувшись на родину, девочка была просватана за некоего Чжуана. Чжуан в год бин и сюй прошел в «поступающие на службу», снял, как говорится, холстины и был назначен начальником Синхуа. Супруга его была этому очень рада, хотя и думала про себя, что за эти десять, а то и больше лет деревцо уже, вероятно, погибло.
Когда они приехали, то оказалось, что дерево уже обхватов в десять, и плоды на нем так грудами и висят, – целыми тысячами.
Госпожа осведомилась у старых слуг Те в один голос засвидетельствовали ей, что с тех пор, как господин Лю отбыл, апельсин роскошно цвел, но не давал плодов, и те, что она видит теперь, появились на нем впервые. Госпожу это очень удивило.
Три года служил Чжуан, и обилие плодов было неизменным явлением. На четвертый год дерево поблекло, захирело, не дало ни малейшего цветения.
– Ну, значит, тебе недолго уже служить здесь, – сказала мужу госпожа.
И действительно, с наступлением осени Чжуан сдал должность.
Единственный чиновникЦзинаньский чиновник господин У отличался твердой прямотой, ни за чем не гнался. В его время существовало такое подлое обыкновение: если кто-нибудь из алчных взяточников попадался в преступлении, но покрывал дефициты казначейства из своих средств, то начальство это немедленно замазывало, а взятка делилась среди сослуживцев.
