Наталья Уланова - Лиса. Личные хроники русской смуты
В его кабинете остался один из заместителей, крепенький невысокого роста мужчина. Он и встретил первым разъярённую жаждавшую крови толпу. Именно он безрезультатно пытался её утихомирить, затем долго упрашивал не ломать стоявший во дворе памятник лётчику — герою Великой Отечественной войны. Перевозбужденные люди его не слушали — кто-то крикнул: «Он предатель! Он армянина защищает!»
Вопрос — может ли бронзовый памятник сбившему более двадцати вражеских самолётов Герою Советского Союза быть армянином, так и остался невыясненным, но зама-азербайджанца безжалостно поколотили.
Свергнутый с постамента памятник потом долго валялся посреди главного двора. После всего пережитого к нему никто и не решился прикоснуться. Наступило время, когда люди перестали заступаться за памятники, могилы и за живущих в их памяти мёртвых — лишь бы живым ничего дурного не сделали…
Трусы!!!
Впрочем, в человеческой истории почти не бывает исключений — когда власть перестаёт защищать своих граждан — трусливое большинство неизменно пасует перед сбивающимися в стаи немногочисленными отморозками.
Глава 13
Бельевые верёвки
Так повелось, что русским, оставшимся в те времена за новоявленными государственными границами, каждый новый год приносил только новые неприятности. От прошлой счастливой жизни остался лишь исчезающе тонкий пунктир светлых воспоминаний, но именно их позитивность не позволяла гражданам трещавшей по швам страны смириться с происходящим и спокойно жить в сегодняшнем дне. Воспоминания нагоняли тоску, они ввергали мужчин в депрессию, а из глаз женщин и детей выдавливали непрошенные слёзы.
В смутные времена именно женщины и дети становятся первыми заложниками коварных обстоятельств. Так уж повелось, что взалкавшие крови хищники и ко всему равнодушные обстоятельства — всегда выбирают своими первыми жертвами самых незащищенных.
Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Бельевые верёвки на роликовых колесиках между балконами бакинцев…
Обыденное явление.
Да и где ещё сушить бельё, как не на глазах у всего двора? То, что это могло выглядеть неэстетично, никого и никогда не озадачивало. Традиции — они передаются из поколения в поколение и обсуждению не подлежат. Правда, надо отдать должное, соседки каждого последующего этажа, если вести их счёт традиционно — снизу вверх — как при первоначальном обустройстве своих веревок, так и при последующем вывешивании на них белья зорко следили, чтобы падающие капли не попадали на развешенные ярусом ниже вещи соседей.
В некоторых дворах верёвки натягивались прямо между соседними домами, но это было и рискованно и опрометчиво. Наиболее дальновидные устанавливали несущую опору посередине двора, и уже на ней закрепляли ролики для ведущих от балконов верёвок. Для этого, на одинаковом расстоянии от самых дальних балконов, метров так за десять-пятнадцать, выкапывалась основательная яма, в неё вставлялся мощный столб — стальная труба с заранее приваренными к ней роликами. Основание столба цементировалось, веревки каким-то удивительным образом натягивались под разными углами и… получившейся конструкцией пользовались себе на здоровье, никому совершенно не мешая. «Веер», он же «солнышко» — конструкция во всех смыслах не только удачная, но и универсальная.
Ветер, правда, частенько закручивал и путал сохнущее бельё, и тогда из разных окон выглядывали чертыхающиеся хозяйки, тщетно пытавшиеся разобраться в продолжавшей вращаться на ветру путанице. Со стороны это выглядело довольно забавно, пока очередная прачка сама не оказывалась внутри описанной ситуации… Но и тут выход был найден. Кто-то поначалу смеялся подвешенным к нижним частям верёвочных петель авоськам с кирпичами. Но вскоре, подобные грузила, предшествующие веренице скромно сложенных перевернутой трапецией панталон, объемных бюстгальтеров и прочего, нашли широкое применение в повседневной жизни бакинских домохозяек. По характерному нервному скрипу проржавевших роликов старожилы могли безошибочно определить, кто сегодня первой закончил со стиркой, а кто припозднился. Своего рода конкурс на переходящий титул самой расторопной и домовитой хозяйки в пределах двора. Эх… если бы ещё и сама стирка была в Баку столь же простым занятием… К примеру, такой, как она стала при современных стиральных машинках-автоматах. Но напомним вкратце современному читателю специфику не такого уж и далекого по времени провинциального южного быта.
С водой в Баку, за исключением всегда и неизменно привилегированного во всех отношениях городского центра, всегда было плохо. Она если и шла, то тонкой струечкой. И в основном — по ночам. Нужно было не проспать этот счастливый момент и успеть до краёв набрать ванну и, если повезёт, несколько вёдер и тазиков, а ещё — до дюжины трехлитровых, плотно закрываемых пластиковыми крышками банок, называемых почему-то в местной традиции «баллонами»…
А прозеваешь — натаскаешься неподъёмных вёдер по лестничным маршам от дворовой колонки и до своей квартиры. Но предварительно, каждый раз, придётся выстоять к ней в очереди с такими же прозевавшими всё и вся «сонями». Вот где пообщаешься за милую душу, меланхолично наблюдая, как медленного набирается вода в полуведерный чайник соседа! Так что, стирали, полоскали, мылись и готовили, экономя каждую каплю.
Потом из этих наполненных водой ванных ещё долго не сливалась использованная, зеленовато-коричневая мыльная вода. Рачительные хозяева использовали её для смыва.
Тогда так жили многие. И не только в Баку.
В нынешних новостройках описанный выше метод сушки белья уже не используется: столбы с расходящимся веером разноцветными верёвками уходят в прошлое. Всё в этом мире меняется. Неизменными, пожалуй, остаются лишь продувающие Баку ветра.
* * *Лисе повезло. Её верёвка была одна на двоих с соседкой из смежной квартиры, потому дружно, в четыре руки, они распутывали закрутившееся и перепутавшееся бельё куда быстрее.
В то утро, несмотря на промозглую сырость бакинской осени, Лиса до предела раскрыла створки балконной рамы и вывесила на общую с соседкой верёвку выстиранные добела трусики.
Штук шесть-семь, не больше.
Двор в это время был пустым и безлюдным.
Под давно некрашеной облупившейся скамейкой жалась местная дворняжка. Одинокая пегая с рыжими подпалинами сука.
Дворняжка периодически вздрагивала. То ли от холода, то ли сама по себе.
Казалось, что она виновато прячется от белого света, то и дело прикрывая давно невылизанной пыльной лапой подсыхающий от нервного стресса нос и слезящиеся по причине непроходящей простуды глаза.
Со стороны могло показаться, что глупая дворовая псина имеет душу и разум. Что она тяжёло переживает какую-то невосполнимую потерю. Что ей плохо. Маетно. Больно.
Иллюзия и глупости.
Если вы крещёный и верующий человек, то можете обратиться к ближайшему православному батюшке (как вариант — к католическому священнику), или к мулле, или к служителю Будды. Любой из них внятно и доходчиво объяснит, что у животных души нет, а посему горестные переживания, слёзы и самопожертвование братьев наших меньших — не более чем видимость.
Мираж…
Лиса знала, что накануне у собаки умер щенок и теперь она, по-своему, по-собачьи переживает.
Впрочем «щенок» — это громко сказано и вовсе не соответствует действительности. На самом деле «щенок» был чёрным, давным-давно переросшим свою мать неуклюжим громилой, схожим комплекцией с крупным телёнком.
Что там с ним произошло, не знал никто.
Пару дней, глухо поскуливая и никого к себе не подпуская, умирающий пёс пролежал с глубокой рваной раной в боку.
Озлившись на весь мир, он никого не признавал. Даже мать.
Из последних сил он рефлекторно скалил молодые крепкие клыки, и она с виноватым видом плюхалась на задницу, мелко подрагивая испуганно поджатым хвостом и беспомощно оглядываясь, словно выискивая нотки сочувствия в глазах проходящих мимо людей.
Людям было не до проблем несчастной дворовой псины. Хмурые, отмеченные печатью одиночества лица нагоняли на неё ещё большую тоску. Ночью собака выла. Невыносимо, тоскливо, отчаянно. Щенка не стало…
