Эммануил Райс - «Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)
Если хотите, могу Вам книжку заказным послать.
Выходит — имеется огромный, нам с Вами, да и вообще никому на Западе не известный том. Как бы до него добраться…
Как всегда, буду искренне рад любым известиям от Вас. Сердечный привет Лидии Ивановне. Жена Вам кланяется.
Искренне Ваш Э. Райс
P. S. Еще о Иохельсоне: косноязычие его от изобилия и от избытка, а не от невегласия. Впрочем, Вы это, наверное, сами заметите.
50
Париж 21-VII-74
Дорогой Владимир Федорович.
Помнится, Вы одно время искали (в связи, кажется, с Кузминым) дневник Гонкуров. В настоящее время вышло, теоретически полное, издание в 4 томах в изд<ательстве> «Fasquelle», и стоит оно 250 фр<анков>. Если желаете — могу Вам его выслать. За истекшее время, как и Вы, верно, сами видели — ничего достойного упоминания не вышло, ни по ту, ни по нашу сторону рубежа. Если не считать Солженицына — но это особь статья. Вы — один из крайне немногих, от которых все-таки интересное ожидаешь. На Зивекинга я махнул рукой — там полный паралич. Видно, переписка Гиппиус в издании Т. Пахмус — его лебединая песнь[269]. Зато укажу Вам на «Jal-Verlag», Wurzburg, который недавно выпустил репро-друком избранные сочинения Хармса[270]. Там орудуют Сечкарев[271], Kunstmann[272] и, возможно, известный Вам George Gibian[273]. Он преподает, кажись, в Итаке — где-то около Нью-Йорка. Авось, там будет живее. Видно, для американцев африканские негры интереснее.
Но пока Вы есть — я надежды не теряю.
Будьте здоровы.
Искренне Вам преданный
Э. Райс
51
Париж-19-IX-74
Дорогой Владимир Федорович.
Не верите Вы мне — если я Вам не доставил дневника Гонкуров своевременно, когда Вы просили, то это не потому, что медлил или пренебрегал, а потому, что их не было и что вряд ли кто-нибудь другой из живущих во Франции людей смог бы их Вам тогда достать. Разве что чисто случайно. Но и за «случаями» я посильно следил, и подходящего не было. Но я никогда не забываю Ваши просьбы, и поэтому, как только дневник их появился, я Вас немедленно известил.
Мало помог и единственный во Франции специалист по той эпохе — коллега из одного тут провинциального университета (фамилию забыл) — и он ничего не достал и только удивлялся, что некто интересуется такой рухлядью, как Гонкуры. К счастью для них, далеко не рухлядный Кузмин ими интересовался.
Так что и отныне впредь — не стесняйтесь ко мне обращаться с такого рода делами. Только знайте, что фр<анцузский> антиквариат хаотичен — состоит из серии «случаев». Тут нет, как, напр<имер>, в Германии или в Голландии, центральной картотеки объединения антиквариев, где учитывается более или менее все поступающее в продажу, так что можно бывает получить определенный ответ насчет возможности достать такую— то книгу и ее приблизительную цену.
Но в Париже есть два очень сильных антиквария — Urin и Nizet, которые нас нередко выручают.
Особенно силен был Urin, пока старик, его основатель, жил — тот знал решительно все, что делается во Франции, наизусть. Теперь его внук — просто делает свое дело, как всякий другой профессионал, без «фокусов», но все-таки — и он силен.
И в Мюнхене, и в Париже все считают, что Финк — «дохлое дело». Много тут напортил старик Чижевский — из уважения к нему Зивекинг заморозил ряд интересных изданий (Гуро, Сологуб, «Первое свидание» Белого и мн<огие> др<угие>), которые своевременно могли выйти, а теперь — пиши пропало. На Вашем месте я бы не очень верил в выход не только Кузмина, но даже Бальмонта[274]. Ведь разоряющиеся издатели всегда гак делают: каждого автора уверяют, что выйдет именно его книга, а не какая-либо другая. А в результате — историю зарубежной русской книги Вы знаете так же хорошо, как и я.
Поэтому насчет Бальмонта у меня будет к Вам просьба: не рассчитывая на дышащего на ладан Финка, прислать мне заказным машинописный экземпляр. Я его тут сфотокопирую и Вам немедленно верну заказным же пакетом. Пересылка, конечно, на мой счет. Я уверен, что Ваш выбор замечателен и что он откроет новою полосу в посмертной репутации Бальмонта, который до сих пор пребывает в «чистилище» (как, напр<имер>, с некоторых пор и Рильке и Верхарн — по-моему, замечательный, хотя, как и Бальмонт, несколько неровный), куда его загнала горе-парижская школа, во главе с Адамовичем и Терапиано — из зависти?
Благодарю Вас за «Долины сна», которое я знал, только с вариантом в четвертой строчке: «с огромной» вместо вашего «с бездонной высоты». Но и Ваш вариант не хуже.
Если Вы желаете, во избежание злоупотреблений я готов отказаться от любого использования Вашего Бальмонта без Вашего предварительного на то согласия. Разве что для нескольких поздних текстов, с которыми я бы хотел ознакомить моих учеников. Но и то будет сказано, что эти тексты отобраны Вами и что Вы их мне сообщили.
Напрасно Вы так строги с Орловым. Представьте себе нас на его месте: ведь он был вынужден широко помещать и никчемные бальмонтовские «Песни мстителя», и прочую подобную ерунду[275] и сделать обратное Вашему открытию: т. е. представить дело так, будто Бальмонт (конечно!) в эмиграции, вдалеке от животворного марксизма, захирел и завял, и отвести чуть ли не половину книжки для переводов (да и то далеко не для лучших — к чему, напр<имер>, надо было помещать явно неудачное «Слово о полку» вместо интереснейших переложений из Словацкого, полных талантливейшей отсебятины?). Но ведь он мог сделать иначе — иначе ведь даже этот жалкий сборник бы не вышел. А в нем все-таки имеется немало и хороших стихотворений, даже из эмигрантского периода.
Но, конечно, Ваш выбор наверное лучше — Вы и свободны, и это… Вы — по моему скромному мнению, наилучший из русских критиков после Д.П. Мирского. А вкус у Вас лучше, даже, м. б., чем у него.
Так что все-таки надеюсь иметь радость ознакомиться с Вашим выбором, хоть в машинописи или в фотокопии, если нельзя иначе.
Что делаю я? Увы — с французами нельзя иначе: по их представлению преподаватель в университете прежде всего чиновник, обязанный исполнять кучу всевозможных административных обязанностей, пожирающих уйму времени и сил.
К тому же, будучи рождены в России (т. е. не во Франции), мы все подвергаемся постоянному артиллерийскому обстрелу, идущему из все той же администрации, — словом, работать спокойно, делать свое дело — невозможно. Приходится использовать случайные досуги между двумя очередными административными каверзами. Поэтому я и мечтал одно время перейти в США или хоть на край света, чтобы, наконец, засесть как следует за работу. Но теперь, увы, поздно. У меня сильно продвинутая рукопись (на фр<анцузском> языке) по истории русской поэзии начиная с Владимира Соловьева. По мнению некоторых компетентных читателей, знакомых с моей рукописью, выходит довольно интересно, но дело подвигается черепашьим шагом: теперь они взялись за пересмотр всего тутошнего преподавания русского языка, истории и культуры, по указанию с Востока — и нам приходится все время бороться за удержание… академической свободы, якобы все равно сущей. Но они бы хотели, чтобы Маяковский был объявлен величайшим русским поэтом после Пушкина, а о Мандельштаме можете и промолчать, если не желаете о нем говорить.
Но я сдамся последним. Без бою не отдам возможность увлекать молодых людей русской поэзией и мыслью нашего века, что мне иногда удается. Ради этого я готов пожертвовать многим.
Все-таки надеюсь мою историю русск<ой> поэзии дописать, и не только начиная с Владимира Соловьева, а с инока Германа и с Шаховского начала XVII века.
Очень был рад почитать и что-либо Ваше, не только антологии. Особенно если по-русски. Вашей английской работы о Г. Иванове не знаю, а рад бы узнать[276]. Стоит ли над имажинизмом работать?[277] Кажись, они были халтурщиками. Сердечный привет Лидии Ивановне от жены и от меня.
Искренне Вам преданный Э. Райс
52
Париж 29 мая 1978 г.
Дорогой Владимир Федорович.
Давно уже мы с Вами не переписывались, и я знаю, что вина — моя. Но за это время многое переменилось — и я вышел на пенсию, да еще попал в больницу, из которой не знаю, когда выйду и — живьем или не живьем. Но это другое дело. Остался я прежним, т. е. нет у меня другой жизни, чем русская литература — последнее, что я видел на свободе — это третий том Кузмина, который Вы выпускаете вместе с Малмстадом[278]. И Ваша статья там[279], и даже его — весьма содержательны, и я из них узнал немало для меня неизвестного. Но тут-то и произошла остановка и я (временно ли?) потерял возможность и преподавать (последнее, что мне удалось сделать, это рассказать студентам о Вашем третьем томе, с обещанием продолжать, которое я уже не в состоянии был сдержать). Но пока человек жив, он должен продолжать быть собою, а сроки ведь нам все равно неведомы. Так вот, в связи с этим имею к Вам большую просьбу: выслать мне, если он уже вышел, второй том Вашего издания, мне в большинстве случаев совсем не ведомый (большинство текстов первого тома я знаю по предыдущим изданиям). Был бы Вам очень благодарен, если бы это оказалось возможным. Работать (писать, преподавать и т. д.) пока не могу, а будущее знать невозможно. Но пока я жив, хотелось бы быть в курсе дела, а зрелый Кузмин мне не известен, а достать его тут я сейчас никак не могу. Тем более был бы Вам благодарен, если бы Вы смогли уделить мне один экземпляр — пусть поношенный, пусть с изъянами — не важно. Лишь бы текст был полностью. Как Вы поживаете, уверен что Вы готовите что-нибудь интересное, до появления которого я уже, м. б., не доживу. Но и этого знать нельзя. Судьба — штука особенная и капризная, а пути Божии — неисповедимы.
