Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 50
27 А. 89. Я. П. Спал дурно. Виноват сам. Читал вчера присланную Америк[анскую] газету Dawn и Nationalist, обе газеты христианского социализма. Программа: национализация промышленности и установление братства человечества. Програм[ма] Nationalist’а. Замена принципа борьбы соревнования и индивидуализма артельностью и установление сыновности Богу и братства людей, программа (вкратце) Dawn’a. Всё это прекрасно. Но средства, предлагаемые ими для этого, не определенны, неясны и не могут быть иными. Они предлагают проповедь всех родов и приложение к торговым делам и к жизни принципа братства, а не борьбы соревнования. Но как прилагать эти принципы в мире борьбы? Если жизнь каждого основана теперь на борьбе с другими, то борьба эта ведется до конца со всеми, как мы и видим — борьба с ребенком, женщиной, заставляя их работать сверх сил. Как только нет этого, нет обеспеченности. Другой поборет меня, и я погибну. — Как же прилагать в этом мире? Одно средство — отдавать себя и всю жиз[нь] свою. Не противиться злу, а гибнуть самому во имя истины. Вот это-то не договаривает[ся]. Хотелось бы написать это им. Вечер провел всё так же, как и все дни.
28 Ав. 89. Я. П. Встал рано и сейчас же сел за работу и часа 4 писал Кр[ейцерову] Сон[ату]. Кончил. Казалось, что хорошо, но пошел за грибами и опять недоволен — не то. Вечером приехал Миташа. Жалкий, что-то путается с тотализатором. Каждый вечер я раздражен, особенно Лева: наглость и глупость. Письмо от Сережи, о Париже. Да, из сыновей Илья, Серг[ей], Лев. Вчера Соня тронула меня. Рассуждая, как она любит Ван[ичку] за сходство его со мной, она сказала: да, я очень тебя любила, только ничего из этого не вышло. Вчера получил письмо от Черт[кова]. Он жалуется, что в виду смерти отпадает энергия жизни. Отвечая ему о том, что это невозможно, если понимать, что мы орудия Божии, нужные ему и работающие дело Божие и сами растущие. Лег позд[но]. Кузм[инские] помирились.
29 Ав. 89. Я. П. Встал рано, не выспавшись. Немного поправил до завтрака. После завтрака пошел за рыжиками, ходил целый день и думал: 1) Инстинкт половой это стремление, если не исполнить весь закон, то обеспечить возможность его исполнения. Истинность этого подтверждается и на отдельных лицах: чем больше человек приближается к исполнению закона, тем более он отвращается от половой страсти; и наоборот. 2) Обыкновенно думают (и я всегда думал, прикладывая это к себе), что можно служить Богу и быть полезным людям, только будучи здоровым. Неправда. Часто напротив. Христос больше всего послужил Богу и людям, будучи совсем умирающим — на кресте, когда он прощал убивающих его. То же может делать всякий человек больной. И нельзя сказать, какое состояние: здоровья или болезни более удобно для служения Б[огу] и людям. 3) Думал о том, что я вожусь с своим писаньем Кр[ейцеровой] Сон[аты] из за тщеславия; не хочется перед публикой явиться не вполне отделанным, не складным, даже плохим.
И это скверно. Если что есть полезного, нужного людям, люди возьмут это из плохого. В совершенстве отделанная повесть не сделает доводы мои убедительнее. Надо быть юродивым и в писании. 4) Сошлись за рыжиками в елочках и слышу Маша говорит сердито: «это отчаяние, их любимое занятие» и т. п. Это она об малышах, что они убивают лягушек. Я подумал, что надо ей сказать: не быть как Дужкин, как сестра милосердия на перевязочном пункте, не работающая, но охающая. И стал думать об этом для себя. Если я знаю несомненно, что мне хорошо и все придут, рано или поздно, туда, где я, и вижу, что люди идут прочь туда, где им дурно и будет хуже, как я могу сердиться на них? Одно, что я могу — жалеть. Научи меня, Отец, поступать, как ты: жалеть, делать и ждать. Пришел домой и то, что так ясно и радост[но] казалось в мыслях, оказалось трудно. Я прилег. С[оня] пришла и говорит: как мне скучно! Жалко ее, жалко. Теперь 9. Лег по[з]дно.
30 Ав. Я. П. 89. Пошли с Ге к Булыгину. Хорошо проходили. Там Бул[ыгин] читал письмо Брон[евского]. Отрицание обществен[ного] значения христианст[ва], трения с миром, желание исполнить закон без усилия и страдания. Хр[истос] сказал напротив. Шли домой, чудесная лунная ночь. Думал мало; нельзя в общении. А больше люблю быть один. Но я не один, когда С[оня] со мною. Легли поздно, хотел дурно спать.
31 А. Я. П. 89. Встал очень поздно, вялость мысли — читал Эртел[я] 95. Очень недурно. Но старо и ненужно. Взялся за сапоги после обеда. Ездил на Козловку. Вечером читал всем Кр[ейцерову] Сон[ату]. Подняло всех. Это очень нужно. Решил печатать в Неделе. Лева слушал и ему нужно.
Нынче 1 С. Я. П. 89. Проснулся рано, несмотря на то, что поздно лег, рано проснулся и думал о Леве, о том, что я грешу, не говоря ему, мое или скорее их несчастие, что они все тугоузды, а я напротив, и мои движения они не чувствуют, а дергать не могу. — Думал: самое невыгодное (экономически, да и всячески) расположение людей такое, когда человек работает для себя одного, защищает, обеспечивает себя одного. Я думаю, что если бы так б[ыло], если бы не б[ыло] групп, хоть семьи, где люди работают для других, то люди не могли бы жить. Самое выгодное устройство (экономическ[ое] да и всякое) людей такое, при к[отором] каждый думал бы о благе всех и беззаветно отдавал бы себя служению этому благу. При таком настроении всех каждый получит наибольшую долю блага. Но этого стремления к благу всех нет в людях; напротив, каждый стремится к своему благу в ущерб другим, но это расположение так невыгодно, что при этой борьбе тотчас же ослабевают мног[ие]. И вот по самой природе вещей делается то, что один покоряет других и заставляет их служить себе, и является сам[ый] невыгодн[ый] розничн[ый], а, отчасти, совокупн[ый], более выгодный, труд людей. Но при этом совокуплении людей является неравенство и угнетение людей. И вот делаются людьми попытки уравнения (таковы попыт[ки] артели, общины) и освобождения людей (таково полит[ическое] право). Уравнение ведет всегда к невыгоде: в работе, чтобы быть равным в вознаграждении, самый лучший работник равняется с худшим, в пользовании предмета делятся так, чтобы ни [у] кого не было больше и лучше другого (дележ земли), и потому деление идет всё мельче и мельче и всем невыгоднее. Так что попытки уравнения, освобождения от угнет[ения], политич[еские] права ведут к большему возбужден[ию] и нелада[м] и освобождени[я] угнетенных остаются без успеха, а объединение, покорен[ие] всё большего и большего количества людей одному всё увеличивается. И чем больше совокупление труда, тем выгоднее труд, но тем поразительнее и возмутительнее неравенство. — Как же быть? Розничный труд невыгоден, совокупный выгоден, но неравенство и угнетение ужасны. Социалисты хотят устранить неравенство и угнетение тем, чтобы присвоить капитал народам, человечеству, так ч[то] совокупляющая единица сделается уже само человечество, но, во 1-х, не только человечество, но и народы еще не сознают необходимости этого, а до тех пор, пока это устройство не будет достоянием всего человечества,96 во 2-х, среди людей, стремящихся к своему благу, нет никакой возможности найти людей столь бескорыстных, кот[орые] бы управляли бы капиталами человечества, не воспользовавшись своей властью, и опять не внесли бы в мир неравенство и угнетение. Так что человечество стоит неизбежно перед дилемой, или оказаться от движения вперед, достигаемого совокупностью труда, даже пойти назад, только бы не нарушить равенства и не допустить угнетения, или смело признать, что неравенство должно быть, а также и угнетение, что где дрова рубят, щепки летят, что должны быть жертвы, что борьба есть закон человечества. И такой взгляд усваивается и поддерживается одними людьми, но всё громче и громче слышится рядом с этим протест обделенных, стоны угнетенных и голоса возмущенных во имя идеала Христа или истины и добра, к[оторый] будто официально признается нашим миром. Да всякий ребенок [знает], что самое выгодное для всех б[ыло] бы то, чтоб каждый заботился об общем деле и потому был бы обеспечен, как член общего, но так как этого нет и невозможно влезть в душу каждого и приказать это, а угодить всем тоже невозможно или бесконечно долго, то остается другое: продолжать содействовать совокупному труду, вытекающему из покорения многих немногими и, вместе с тем, скрывать перед обделенными их неравенство с счастливыми, препятствовать их нападениям и помогать, благотворить угнетенным. Так и делают, но совокупления капиталистически[е] делаются всё больше и больше, неравенство и угнетение жесточе. А рядом с этим просветление общее и неравенство и жестокость угнетения очевиднее и для угнетенных и для угнетающих. Дальнейшее движение по этому пути становится невозможны[м], и мало думающие, до конца не думающие люди предлагают воображаемые заплатки, воспитание людей в сознании необходимости совокупления для большей выгоды. Это нелепо. Если цель большая выгода, то всякий получит ее для себя большую при капиталист[ическом] устройстве и потому из эти[х] попыток ничего не выходит, кроме разговоров. — Наивыгоднейшее устройство всех получится не тогда, когда целью каждого будет стоять выгода, земное благо, оно получится только тогда, когда целью каждого будет стоять благо независимое от земного, когда каждый от сердца скажет: блаженны нищие, блаженны плачущие, гонимые. Только тогда, когда каждый не будет искать блага земного, когда будет искать духовного, всегда совпадающего с жертвой, проверяемого жертвой, только тогда получится наибольшее благо всех. — И в самом деле, хоть простой пример: живут люди; если все аккуратны, убирают, чистят за собой, то каждому нужно мало труда, чтобы соблюдать общую чистоту; но все привыкли к тому, что за ними убирают и чистят. Что ж надо делать тому, кто хочет, чтобы было чисто? Ему надо работать за всех, быть совсем в грязи. 97 Если же он не будет делать этого и будет работать только за себя, он не достигнет своей цели. Разумеется, легче было бы велеть им всем. Да некому велеть. Остается одно — делать самому за других. В самом деле, в мире, в к[отором] все живут для себя, начать жить для других немножко нельзя, надо отдать всего себя. И этого самого и требует совесть, та, к[оторая] освящена Христом. После уясню лучше. Теперь не совсем ясно. —
