Максим Бодягин - Машина снов
— Я сделаю то, о чём ты просишь, — сказал Марко.
— Ты правильно меня понял. Я не приказываю тебе, Марко, не потому, что не могу приказывать тебе или не имею на это права. Вовсе нет. Я прошу тебя потому, что верю в твою дружбу. В боевую дружбу, которая связывает нас с тобой. Это больше, чем любая другая связь. Я верю, что найду в тебе того брата, которого у меня никогда не было. Так как? Я прав?
— Да, Тоган.
Он ужасно хотел спать, возвращаясь в Запретный город на лохматом гнедом жеребчике. Седло плясало под одеревеневшей задницей, сновало вперёд-назад словно челнок. Он поплотнее запахнулся в плащ, кутаясь от влажного, до костей пробирающего ветра, но как только он немного согревался, глаза слипались сами собой, а засыпать ему не хотелось. Тревога никак не оставляла его. Стоило чуть расслабиться и смежить веки, как снова возникало туманное лицо Тогана, его изогнутые губы, искривлённые ненавистью.
Так, барахтаясь в трясине между явью и дремотой, Марко дотру- сил до Дальних ворот, с ужасом представляя, сколько ему ещё ехать до своих покоев по бесчисленным и гнутым улочкам, словно вены покрывающим тело дворца. Он начал тихонько мурлыкать любимую детскую песенку Пэй Пэй, которую она напевала, когда учила его правильно произносить катайские слова. Пэй Пэй… и тут сон на мгновение отступил, и Марко понял, что именно сейчас поедет к машине снов. Машина снов. Та лодка, которая отвезёт его к любимой, в страну, где всё возможно.Восемь.
туман-туман… туман… густое бледное полотно, подобное тому, что как фон используют в театре теней. Сплошная пелена, подобная той, что разливается под веками, стоит лишь прикрыть глаза или заплакать от извечного пыльного ветра. Туман… хочется вытереть его, как слёзы.
он стоял на краю пропасти, переполненной знакомым туманом, таким пухово-лёгким у поверхности и таким густым внизу, что на мгновение пропасть показалась ему гигантской чашей, полной кипящего молока. Эта неожиданная ассоциация удержала его от того, чтобы стремглав броситься вниз, он вдруг вспомнил детское чувство обожжённых губ, слишком торопливо прикоснувшихся к щербатому краю деревянной чашки. Марко осторожно протянул над поверхностью тумана ногу, почему-то вдруг оказавшуюся босой. Он задумался, пьян ли он сейчас, в этой яви сна, настолько ясной, что каждый туманный завиток казался словно выписанным краской по фарфоровой глади. Он чётко помнил, что покинул Тогана бухим в хлам, и чудом держался на лошади. Где -то над головой резким колокольцем прозвенели слова колдуна в облике алой танцовщицы, с издёвкой вопрошавшей: «Открыты ли сейчас твои глаза, молодой Марко?»
он встряхнул головой, прогоняя морок, легко вскинул руки, оторвался от края пропасти и поплыл над поверхностью тумана, с интересом разглядывая молочно-белые завихрения. Лететь было непривычно и страшновато, но скоро страх прошёл, уступив место юношескому интересу. Долго ли он так парил, Марко так и не понял, но ощущение вневременности происходящего полностью его захватило.
попытавшись несколько раз подняться повыше, чтобы понять, какая высота ему доступна, Марко ощутил что-то похожее на лёгкое удушье, но это его не пугало. Чем выше он поднимался от копошащей — ся живыми завитками глади тумана, тем чище и холоднее становилось пространство, в нём переставали играть такие живые и манящие туманные орнаменты, и Марка по мере увеличения высоты постепенно охватывал приступ страшной лени, словно его накрыли сразу десятью одеялами. Поднимаясь, он сразу начинал погружаться в пучину обычного сна, словно бы нырял туда, но только не так, как в воду, а наоборот — снизу вверх. Выпутываясь из сладких объятий обычного сна, Марко снова спустился к трепещущей поверхности тумана и некоторое время летел над нею, пытаясь разгадать в облачных пуховых струях какие-то намёки на знакомую реальность.
вытянув руку вдоль струящейся под ладонью влажной пелены, он попытался ощутить туман на ощупь, чтобы прогнать страх перед ожогом, так настойчиво всплывавший в его голове раз за разом. Туман оказался совершенно никаким, тёплым, как подогретое для ребёнка молоко. Единственное, что Марко смог точно различить, — это влажность, но и в этом он не был уверен до конца. Теперь, когда первый детский страх прошёл, Марко попробовал окунуть в туман лицо. Холодная, наблюдающая часть его сознания отметила, что совать в туман руку казалось страшноватым, а вот посмотреть, что прячется за молочно-белой пеленой, — не так боязно. «Странно. В обычном мире глаза гораздо ценнее рук», — пронеслась где-то вдалеке мысль, показавшаяся одновременно и своей, и совершенно посторонней. Но ведь во сне я смотрю не глазами, отчётливо подумал Марко и быстро окунул лицо в туман.
хор мириад голосов немедленно оглушил его. Сливавшиеся в многоголосый ветер, эти голоса ныли, стонали, звали, кричали, ревели, грозили, гудели, насыщенное ими пространство вдруг сгустилось до состояния желе, и куда бы Марко ни повернул голову, его преследовали раздирающие перепонки голоса неисчислимых духов. Мощь их оказалась такова, что они проникали даже не в уши, не в голову, а куда-то в середину тела. Их оказалось столько, что Марко ощутил себя винным мехом, который сейчас лопнет, не выдержав давления.
он быстро отдёрнул голову и вновь оказался над поверхностью тумана. Тишина по эту сторону белёсой парящей глади резко контрастировала с многоголосым хором, слышанным им только что. Марко снова быстро окунул голову в туман, и снова его ударила плотная звуковая волна. Марко отпрянул. Его ранила не столько громкость хора духов, сколько те дикие страсти, которые бушевали в этом многоголосье. Хор насыщали не просто ярость, но Ярость, не просто жажда, но Жажда. Эмоции, рвавшиеся наружу сквозь эти жуткие звуки, пугали своей глубиной, чистотой и завершённостью. В отличие от мятущихся человеческих чувств, несчётно меняющихся с каждым взмахом ресниц, голоса духов насыщали чувства в их чистом, дистиллированном виде, словно Небесный Алхимик выпарил их из чьих-то бушующих сердец и заключил в тонкостенные прозрачные сосуды, откуда, как из тюрьмы, они и взывали теперь к Марку.
ещё несколько раз окунув лицо во влажные тёплые струи, Марко вынырнул из тумана совершенно обессиленным. Теперь он летел над играющей гладью тумана молча, наслаждаясь звенящей тишиной, такой прозрачной, что шум собственной крови отчётливо слышался приливом океанской волны, как бывает, когда прижмёшь к уху морскую раковину.
наслаждаясь тишиной, Марко не заметил, как поднялся чуть выше, и удушливые объятия обыденного сна тут же схватили его, прижав к жаркой и полной груди. Тётка Фьора, вспомнил он отчего-то. Полотняная рубаха, колыхающаяся грудь, обожжённая морским солнцем в расшнуровавшемся треугольнике ворота, спи, мой мальчик распрекрасный, баюшки баю. Марко мотнул головой и скользнул вниз, прячась от коварной жары, нависающей над туманом. Сейчас он летел, чётко видя границу между обыденным сном и сонной явью: плотная белая поверхность тумана играла парными сполохами внизу, а сверху на неё наваливалась тяжёлая жара, прозрачная, но плотная, как сметана, пелена. Просвет, в котором летел Марко, понемногу сужался. Я не хочу спать, подумал он и прижался обнажённым животом к туману, скользя по нему всем телом.
глядя на сужающуюся у горизонта щель между туманом, таящим в себе столько интересного, и прозрачной пеленой жара, душившей его сверху и грозившей вот-вот увлечь в пучину обыденного сна, глубокого и бессознательного пьяного храпа, Марко слегка растерялся. Ему не хотелось проваливаться в сон, так ничего и не узнав. В отчаянии он позвал виновника своего нынешнего путешествия: Тоган! — и в ответ услышал шелестящий Тоганов голос: главное для ищущего — точно знать имя того, кто прячется… или место, где его искать. Вопрос с местом отпадает сразу, со смехом отметила наблюдающая часть сознания. Ведь в этом мире нет ничего похожего на какое-то место. Как можно говорить о каком-то месте в мире, где всё течёт, струится, где не за что закрепиться и где нет возможности для самого понятия места? Остаётся имя. Он кстати вспомнил рассказ императора о его собственном опыте плаванья во снах. Имя. Я должен назвать какое-то имя.
в этот момент его кольнуло лёгкое чувство стыда — отправляясь в этот сон, он стремился на встречу с Пэй Пэй, но, заворожённый увиденным, на время забыл о ней. Может быть, стоит назвать её имя, подумал Марко. Но я не знаю, что будет с нею, если я произнесу её имя вслух. В этом мире. Он с усилием прогнал мысль о яблочной деве, боясь случайно навредить ей, пусть даже и существующей лишь в его воображении.
он плыл в разрезе между двумя снами, двумя морями — Нижним морем играющих теней и Верхним морем забвения, — и он решился назвать одно имя. Единственное, которое стоило бы назвать, помня о том, что твоё тело в настоящий момент пребывает распятым на резном ложе машины снов, в самом большом городе Поднебесной. Хубилай, прошептали его губы, перед тем как лицо его погрузилось в туман. И как только узкая струйка воздуха пролетела между небом и языком в последнем «j», многоголосый вой духов загустел, поблёк, померк и стал шумом где-то на поверхности сознания. Марко осмелел и почти скользнул в глубину тумана, позволив телу наполовину погрузиться в поток влажного ветра вслед за лицом.
