Максим Бодягин - Машина снов
Казалось, что Тоган сейчас разрыдается, но слёзы только стояли в его глазах, как чай, когда его невежливо наливают в чашку «с горкой» и он подрагивает над фарфоровыми краями, чудом не проливаясь. Наверное, он панически боится слёз и привык их сдерживать любой ценой, подумал Марко. Тоган пристально посмотрел на него и продолжил:
— Ты помнишь иероглиф «раздор»?
— Да, конечно. Две женщины под одной крышей.
— А в нашем походном дворце было восемнадцать женщин со своими детьми. Можешь себе представить? Хотя… Ты ведь не застал походных дворцов… Я сам помню их как страшный сон. У меня двенадцать сестёр и девять братьев, но я боюсь их как огня. Каждый раз, ложась спать, я думаю, что если мне суждено умереть сегодня ночью, то никак не от вражеского меча, а от яда, который вольёт мне в чай какая-то из моих сестёр, или от ножа, которым перережет мне горло кто-то из братьев.
— А ты помнишь среди них Чиншина? — в памяти Марка почему-то всплыл давний рассказ Хубилая о своём любимом сыне.
— Чиншин? Конечно, я помню его. Я думал, ты о нём не слышал, и как раз хотел упомянуть его. Чиншин-небожитель. Чистокровный чингизид, прямой потомок Тэмуджина. Без примесей чужой крови. Не то что мы — полукровки. Темур, кстати, тоже чистокровный… У них с Чиншином одна мать. Они самые старшие, родились ещё до того, как отец решил осчастливить мир сотворением нового племени. Чиншин, конечно, был лучшим из нас. Он как-то умудрился взять то хорошее, что растворено где-то в глубине отцовского характера, что-то запрятанное глубоко между его легендарной злобой и подозрительностью. С ним хотя бы можно было разговаривать по-человечески. Можно сказать, что какое-то время он заменял мне вечно отсутствующего отца. Защищал меня от Темура… Жаль его. Он страдал падучей. Это делало его недопустимо уязвимым… нельзя иметь слабостей в таком гадюшнике, как наша семейка, а уж болеть — просто дело невозможное. Я сначала думал, что в нужный момент наши милые слуги, по доброму совету кого-то из наших сестёр или братьев, просто оставили его без помощи, и он умер. Он таинственно умер. Кстати, я не слышал, чтобы кто-то видел его труп вблизи или был на его похоронах. Я помню отцовское горе — отец как раз был в походе и пропустил и сам момент смерти, и последующие похороны, помню, как рабы пронесли его тело на руках через двор, но годами позже мне почему-то пришла в голову мысль, что это был фарс, спектакль, что Чиншин обманул нас, один или в сговоре с отцом, не знаю, но обманул… Мне кажется, что он просто ждёт своего часа, спрятавшись, затерявшись на просторах Империи. И как только отец ослабнет…
— А Темур? Чувствует ли он себя преемником Кубла-хана, если он самый старший?
— В том-то всё и дело, Марко. Чувствуешь ли ты, как отец слабеет?
— Честно говоря, нет. На днях он снова развлёкся поединком с быком — убил его, ударив рукоятью меча промеж рогов. С одного раза.
— Ах, Марко-Марко, в тебе нет голоса нашей кипящей крови. Ты хороший парень, но тебе не хватает того яду, что плеснул в наши жилы Тэмуджин. Что такое для императора физическая сила? Прошли десятилетия, судьба Великого хана решается вовсе не на борцовских состязаниях, не в белых юртах немытых идиотов, которые считают себя старейшинами. Империя стала слишком большой, слишком много кровей слилось в её безграничное море. Я говорю о внутренней силе. Сможет ли он, как раньше, одним блеском своих глаз удержать от броска взбесившийся легион?
— Да нет, я не думаю, что он слабеет, — соврал Марко, и осознание того, что он лжёт, лжёт намеренно, лжёт, совершенно искренне надеясь обмануть собеседника, отрезвило его. Он заглянул в сузившиеся от алкоголя глаза Тогана и попытался изобразить наивный взгляд ребёнка. Тоган немного высокомерно всхрапнул, смешок вышел комканым, как фырканье породистого коня, и Марко мельком отметил: удалось.
— Ты не видишь. Ты просто не видишь. Причина проста — ты не помнишь его молодым. Хотя у нас с тобой и небольшая разница в возрасте, но несколько лет назад отец начал сдавать так внезапно и так сильно, что внимательному человеку заметить это было бы нетрудно. Марко, присмотрись как-нибудь к нему, и ты увидишь: где-то глубоко он совсем старик. Если соскрести эту шелуху, называемую императорским величием, то ты увидишь растерянного старикашку, который вдруг обнаружил, что у него начинает размякать член, когда-то казавшийся стальным, — сказал Тоган, хохотнув в конце своей шутке, которая показалась ему на редкость удачной.
— Ты хочешь сказать, что за всеми смертями может стоять Темур?
— Я хочу сказать, что ослабление отца выгоднее всего двум людям — прежде всего, Темуру, как самому старшему и чистокровному чингизиду, и Чиншину, при условии, что я прав и Чиншин сымитировал свою смерть, обманув всю семью включая отца.
— Я, кажется, понимаю, чего ты хочешь от меня, — задумчиво проговорил Марко, поводя пальцем по краю пиалы с вином. Капли густо стекали с фарфора угловатыми уступами, пошло напоминая кровь.
— Воспользуйся своим даром — загляни в сны моих братьев. Ведь главное для ищущего — точно знать имя того, кто прячется. Или место, где его искать. Ты умный парень, Марко. Даже странно, что варвар может быть таким прозорливым, да ещё в таком возрасте. Ты быстр, ты хитёр, я верю, что у тебя всё получится.
— А ты…
— У тебя есть ещё одно преимущество передо мной, Марко, — перебил его Тоган. — За тобой никто не будет наблюдать так же пристально, как наблюдают за мной. Каждый мой шаг известен моим драгоценным сёстрам и братьям. А ты можешь притвориться мошкарой. Ты странный, а странностей боятся и пытаются их игнорировать. В конце концов, ты — «белый варвар-убийца, пришедший с Луны».
— Я не об этом.
Тоган опрокинул пиалу, словно спрятав ею своё лицо от вопроса Марка, и тонкая кроваво-красная винная струйка стекла из угла его тонкого девичьего рта. Он бросил быстрый взгляд на собеседника. Марко подумал, что всё это напоминает игру в поддавки: кто достовернее изобразит опьянение. Этот резкий, как удар, взгляд Тогана показался ему слишком расчётливым и трезвым.
— Что выгодно тебе, Тоган?
Тоган захохотал. Он не мог остановиться, хлопал ладонями по столу, кашлял и снова хохотал, потом вдруг резко замолчал и, перевалившись через стол, злобно прошипел прямо в лицо Марку:
— Мне выгодно всё что угодно! Мне всё равно, что произойдёт, главное, чтобы произошло хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь. Я больше не могу терпеть отца, я не могу, не могу… Ты же помнишь, как мы шли через Аннам, я прикрывал твой караван, мы выжигали тропу в джунглях… неужели ты не веришь мне? Ведь мы сражались бок о бок… Ты помнишь меня там… Моё место там, с мечом в руке, там, на границе Империи, а не в этом осточертевшем мне дворце…
Он кричал бессвязно, истерично, брызжа слюной, роняя посуду.
— Ты не должен думать обо мне, Марко, ты должен в первую очередь подумать о себе. Что тебе выгодно — вот в чём вопрос, главный вопрос для тебя. Я смогу прикрыть тебя, кто бы ни пришёл к власти после отца: Хайду или Найан, или если вдруг обнаружится Чиншин — а я очень хотел бы, чтобы Чиншин вдруг ожил. Но вот от Темура я тебя защитить не смогу. Потому что милейший Темур первым делом вырежет всех, кто был близок к отцу. Угадай, кто первый в этой очереди? Как только головы моих братьев и сестёр упокоятся на остриях копий, рядом с ними замаячит и твоя голова.
Марко посмотрел на него и ничего не ответил. Врал Тоган или нет, говорил он полуправду или действительно верил в то, что говорит, было совершенно ясно, что ничего хорошего ни от Найана, ни от Хайду ждать не приходится. Строго говоря, в случае ослабления Хубилая Марка не ждало ничего хорошего при любом раскладе. И если есть шанс поддержать видимость дружбы с Тоганом, это, вероятно, стоит сделать… Внезапно Марко вновь почувствовал себя беззащитным. Кто пришёл с Тоганом? Кто прячется за портьерой? Лучше не противоречить распоясавшемуся от вина императорскому сыну, не провоцировать августейший гнев.
— Я сделаю то, о чём ты просишь, — сказал Марко.
— Ты правильно меня понял. Я не приказываю тебе, Марко, не потому, что не могу приказывать тебе или не имею на это права. Вовсе нет. Я прошу тебя потому, что верю в твою дружбу. В боевую дружбу, которая связывает нас с тобой. Это больше, чем любая другая связь. Я верю, что найду в тебе того брата, которого у меня никогда не было. Так как? Я прав?
— Да, Тоган.
Он ужасно хотел спать, возвращаясь в Запретный город на лохматом гнедом жеребчике. Седло плясало под одеревеневшей задницей, сновало вперёд-назад словно челнок. Он поплотнее запахнулся в плащ, кутаясь от влажного, до костей пробирающего ветра, но как только он немного согревался, глаза слипались сами собой, а засыпать ему не хотелось. Тревога никак не оставляла его. Стоило чуть расслабиться и смежить веки, как снова возникало туманное лицо Тогана, его изогнутые губы, искривлённые ненавистью.
