Марк Твен - Приключения Тома Сойера (пер. Ильина)
Хоронили судью с большой помпой. Юные поборники воздержания прошли по городку маршем, словно для того и задуманным, чтобы заставить их былого соратника лопнуть от зависти. Зато теперь он был сам себе господин — и на том спасибо. Теперь он мог пьянствовать и ругаться, сколько душе угодно, — но к удивлению своему обнаружил, что ему этого вовсе не хочется. Сама доступность этих тонких удовольствий уничтожала и обаяние их, и желание им предаваться.
А еще пуще удивился Том, поняв, что долгожданные каникулы стали для него тяжким бременем.
Он затеял вести дневник, однако за три дня в городке решительно ничего не произошло, и дневник был заброшен.
Затем городок посетила одна из только-только начавших возникать тогда трупп белых исполнителей негритянской музыки. Том и Джо Харпер тут же собрали собственную и были счастливы целых два дня.
Даже достославное Четвертое июля не оправдало ожиданий Тома, поскольку весь этот день лил дождь, вследствие чего шествие не состоялось, а тут еще величайший (как полагал Том) в мире человек, мистер Бентон, самый настоящий сенатор Соединенных Штатов, напрочь разочаровал его, ибо росту в нем было никаких не двадцать пять футов, даже и не близко к тому.
Приехал цирк. После его отбытия дети три дня подряд давали цирковые представления в сооруженном из драных ковров шатре, беря за вход по три булавки с мальчика и по две с девочки, но затем и цирк был упразднен.
Потом появились френолог и гипнотизер, после отбытия которых городок стал еще более унылым и скучным, чем был.
Время от времени кто-нибудь устраивал вечеринки для мальчиков и девочек, но происходили они так редко, что мучительная пустота, разделявшая эти события, становилась лишь более мучительной.
Бекки Тэтчер уехала на каникулы к родителям, в Константинополь, лишив жизнь Тома последнего проблеска радости.
А тут еще непрестанно изводившая его страшная тайна убийства, мучительная, как открытая рана.
Кончилось все тем, что он заболел корью.
Две долгих недели Том пролежал дома, ничего не ведая ни о мире, ни о событиях, в нем происходивших. Болел он так тяжело, что утратил интерес решительно ко всему. Когда же он встал, наконец, на ноги и вышел, пошатываясь от слабости, из дому, то обнаружил, что все и вся в городке претерпело изменения самые прискорбные. В нем состоялось «религиозное возрождение» и каждый его обитатель «обрел веру» — не только взрослые, но и дети тоже. Том прошелся по городку, питая вопреки всему надежду увидеть хоть одну греховную физиономию, однако на каждом шагу его встречало разочарование. Джо Харпера он обнаружил изучающим Библию и горестно отвратился от этого гнетущего зрелища. Бен Роджерс навещал бедных, таская с собой набитую брошюрками корзину. Джим Холлис попытался уверить Тома, что корь была ниспослана ему свыше — в виде предостережения. Каждый мальчик, какого он встречал, добавлял новую тонну к грузу, гнувшему душу Тома к земле, когда же он, впав в отчаяние, обратился за утешением к последней своей надежде, к Гекльберри Финну, а тот встретил его цитатой из Святого Писания, сердце Тома разбилось, он побрел домой и снова улегся в постель, поняв, что остался единственным в городе человеком, обреченным на вечную погибель.
В ту же ночь разразилась буйная гроза — с проливным дождем, страшными раскатами грома и ослепительными молниями. Том, накрывшись с головой одеялом, в ужасе ожидал разрешения своей участи, ибо не питал и малейшего сомнения в том, что весь этот шум поднят из-за него. Он искренне верил, что исчерпал терпение вышних сил, довел их до последней крайности — и вот вам результат. Если бы кто-то приказал артиллерийской батарее палить по некой мелкой букашке, Том счел бы это помпезной тратой боеприпасов, однако в том, что небеса послали столь дорогостоящую грозу для истребления насекомого вроде него, ничего несообразного не усматривал.
Мало-помалу буря стала стихать, а там и ушла, не исполнив поставленной перед ней задачи. Первый порыв мальчика состоял в том, чтобы возблагодарить судьбу и навсегда исправиться. Второй — в том, чтобы подождать: может, никаких гроз больше и не будет.
Назавтра в дом снова пришли доктора — у Тома начался рецидив кори. Три недели, проведенные им в постели, показались ему столетием. А выбравшись из нее, Том никакой благодарности за спасение не ощутил, ибо знал, что отныне он одинок и всеми покинут, что во всем свете нет у него ни единого друга. Вяло побрел он по улице и первым делом наткнулся на Джима Холлиса, возглавлявшего суд мальчишек, который рассматривал дело о совершенном кошкой убийстве — присутствовала на этом суде и жертва, а именно, птичка. А в ближайшем проулке обнаружились и Джо Харпер с Геком Финном, уплетавшие краденую дыню. Бедные дети! Их тоже — совершенно как Тома, — постиг рецидив.
Глава XXIII
Спасение Мэффа Поттера
Наконец, сонный городок всколыхнулся — и весьма основательно: дело об убийстве передали в суд. И оно мгновенно стало темой самых увлекательных бесед. Укрыться от них Тому было негде. Сердце его вздрагивало при каждом упоминании об убийстве; растревоженная совесть и тайные страхи склоняли к мысли о том, что все эти разговоры суть «пробные шары» — трудно было представить, конечно, что его могли заподозрить в какой-то осведомленности об убийстве, и все же, от этих пересудов ему было не по себе. Ну то есть, просто холодная дрожь пробирала. В конце концов, он увел Гека в укромное место — для разговора. Хоть ненадолго снять с уст печать молчания, разделить бремя бед своих с другим таким же страдальцем — это уже было утешением. А кроме того, Тому требовалась уверенность в том, что Гек никому не проболтался.
— Гек, ты говорил кому-нибудь насчет… ну, про это?
— Про что?
— Сам знаешь.
— А… ясное дело, не говорил.
— Ни одного слова?
— Вот ни единого, чтоб мне пропасть. А чего это ты спрашиваешь?
— Да так, боязно что-то.
— Слушай, Том Сойер, да если бы что вышло наружу, мы бы с тобой и двух дней не протянули. Уж ты-то знаешь.
На душе у Тома стало немного спокойнее. Затем, поле паузы:
— Гек, ведь никто же тебя заставить проговориться не сможет, верно?
— Меня-то? Вот если бы мне позарез понадобилось, чтобы чертов полукровка в реке меня утопил, тогда, может, кто и смог бы. А другого способа нет.
— Ну тогда, хорошо, ладно. Я так понимаю, пока мы помалкиваем, мы и живы. Но только, давай еще разок поклянемся. Все-таки надежнее будет.
— Согласен.
Они еще раз принесли клятву, торжественную и страшную.
— О чем теперь говорят в городке, а, Гек? Я чего только не наслушался.
— Говорят? А все об одном — Мэфф Поттер, Мэфф Поттер да Мэфф Поттер. Меня аж пот прошибает, то и дело, иногда прямо спрятаться куда-нибудь хочется.
— Вот и со мной то же самое. Я так думаю, ему крышка. Ты жалеешь его, хоть иногда?
— Почти все время, Том, почти все время. Конечно, человек он никудышный, но ведь и вреда от него никому не было. Порыбачит немного, чтобы деньжат на выпивку раздобыть, а потом баклуши бьет — так, господи, мы же все такие, ну, по крайности, большинство, проповедники там и прочие. А он еще и добряк — как-то отдал мне половину улова, которого на двоих ну никак не хватало, а сколько раз заступался за меня, когда я в передряги попадал.
— Да, а мне он змея починил, Гек, и крючки к моей леске привязывал. Если бы мы могли вытащить его из тюрьмы, вот здорово было бы.
— Ну вот! как же мы его вытащим-то, Том? Да и толку от этого не было бы, его бы опять поймали.
— Да, это точно. Но я просто слушать не могу, как его грязью поливают, будто он дьявол какой, а он ничего такого и не сделал.
— Я тоже не могу, Том. Господи, я знаешь чего слышал? Он, дескать, самый кровавый изверг во всей стране и удивительно, как это его до сих пор не повесили,
— Да, все только об этом и говорят. А еще я слышал, что, если он все же выйдет из тюрьмы, так его непременно линчуют.
— И линчуют, это для них пара пустяков.
В общем, разговор у мальчиков получился долгий, но утешения никакого не принес. А при наступлении сумерек они обнаружили, что прибрели к маленькой, стоявшей на отшибе тюрьме, — быть может, в смутной надежде, что произойдет нечто такое, что избавит их от страданий. Однако ничего не произошло — похоже, ни ангелов, ни добрых фей бедный узник нисколько не интересовал.
Мальчики проделали то, что не раз делали прежде — подошли к зарешеченному окошку камеры и поделились с Поттером табаком и спичками. Камера находилась на первом этаже, а сторожа у тюрьмы не имелось.
Благодарность, с которой Поттер принимал их подарки и раньше-то надрывала мальчикам души, а в этот раз уязвила еще и сильнее. И уж совсем распоследними трусами и предателями почувствовали они себя, когда Поттер сказал:
