Бейтсон Грегори - Разум и природа
В этом разделе я подошел к вопросу об иерархии явлений разума с точки зрения кодирования. Но иерархия может быть столь же хорошо продемонстрирована, исходя из критерия 4, рассматривающего циклические цепи зависимостей. Отношение между характеристиками компоненты и характеристиками всей системы в целом, описывающей повторяющийся цикл, тоже подвержено иерархической организации.
Я хотел бы здесь высказать предположение, что продолжительное заигрывание с идеей циклической причинности, известное в истории цивилизации, по-видимому, было порождено отчасти увлечением, а отчасти ужасом, связанным с распознаванием логических типов. Как уже было сказано в Главе 2 (раздел 13), логика является плохой моделью отношения между причиной и следствием. Я полагаю, что именно попытка рассматривать жизнь в логических терминах и компульсивный [ Принудительный, навязчивый – Прим. перев.] характер этой попытки производят в нас ощущение ужаса, как только возникает хотя бы малейший намек, что такой логический подход может потерпеть крушение.
В Главе 2 я показал, что уже простейший цикл со звонком, при попытке ввести его в логическую цепь или модель, приводит к противоречиям. Если цепь звонка замкнута, то якорь притягивается к электромагниту; если же якорь движется, притягиваемый электромагнитом, то притяжение исчезает, и якорь больше не притягивается. Если в логику не вводится время, то подобный цикл отношений если … то в мире причинности разрушает любой цикл отношенийесли … то в мире логики. Это разрушение формально аналогично парадоксу Эпименида.
Мы, люди, по-видимому, хотим, чтобы наша логика была абсолютной. Мы действуем как будто в предположении, что она в самом деле абсолютна, а затем впадаем в панику при малейшем намеке, что это не так, или может быть не так.
Дело обстоит так, как будто даже у людей со значительной путаницей в мышлении строгая логическая связность в мозгу должна оставаться нерушимой. Если она оказывается недостаточно прочной, то индивиды или культуры торопливо бросаются, как гадаринские свиньи [Имеется в виду евангельский эпизод в Гадаре (Ев. от Марка, 5.1). – Прим. перев.], в дебри сверхъестественного. Чтобы избежать бесчисленных метафорических смертей, изображаемых во вселенной причинных циклов, мы принимаемся ревностно отрицать простую реальность обычной смерти и строить фантазии о потустороннем мире, или даже о перевоплощении.
И в самом деле, разрыв в видимой связности нашего процесса логического мышления может показаться чем-то вроде смерти. Я много раз встречался с этим глубоким представлением, общаясь с шизофрениками; его можно считать основой теории двойной связки, которую я предложил вместе с моими коллегами в Пало Альто двадцать лет назад. [Мне посчастливилось в то время достать экземпляр рассказа Джона Персеваля о его психозе, относящийся к 1830-ым годам. Теперь эта книга доступна под названием «Рассказ Персеваля»; она показывает, что мир шизофреника полностью структурирован в формах двойной связки. (John Perceval, Perceval’s Narrative: A Patient’s Account of his Psychosis, 1830 – 1832, Gregory Bateson, ed. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1961).]
Таким образом, я предполагаю, что намек на смерть присутствует в любом биологическом цикле.
В заключение этой главы я упомяну некоторые возможности разума, демонстрирующие шесть изложенных критериев. Прежде всего, есть две характеристики разума, которые могут быть приведены вместе; обе они возможны в силу приведенных выше критериев. Эти две тесно связанных характеристики – автономия и смерть.
Автономия – что буквально означает управление собой, от греческого autos (сам) и nomos (закон) – доставляется рекурсивной структурой системы. Можно спорить, способна ли управлять собой простая машина с регулятором, но представьте себе больше цепей информации и воздействия, налагаемых на простой цикл. Каково будет содержание сигнала, производимого этими цепями? Ответ, конечно, в том, что эти цепи будут нести сообщения о поведении системы в целом. В некотором смысле, первоначальный простой цикл уже содержал в себе такую информацию («слишком быстрый ход»; «слишком медленный ход»), но на следующем уровне будет информация вроде «исправление «слишком быстрого хода» недостаточно быстро», или «исправление «слишком быстрого хода» чрезмерно». Таким образом, сообщения становятся сообщениями о ближайшем предшествующем, более низком уровне. Отсюда уже недалеко до автономии.
Что касается смерти, то возможность смерти следует из критерия 1, согласно которому целое состоит из разных частей. В случае смерти эти части разъединяются или оказываются в беспорядочном состоянии. Но то же следует из критерия 4. Смерть – это разрыв циклов и, тем самым, разрушение автономии.
Вдобавок к этим двум очень глубоким характеристикам, род систем, который я называю словом разум, способен к целесообразной деятельности и выбору посредством своих самокорректирующих возможностей. Он способен оставаться в устойчивом состоянии, или идти вразнос, или некоторым образом сочетать то и другое. На него влияют «карты», но никогда не территория, и потому он ограничен обобщением, по которому получаемая им информация никогда не докажет чего-нибудь о мире или о нем самом. Как я уже утверждал в Главе 2, наука никогда ничего не доказывает.
Сверх того, система будет учиться и запоминать, она будет приобретать отрицательную энтропию, причем она будет делать это, играя в стохастические игры под названием эмпиризм, или метод проб и ошибок. Она будет накапливать энергию. Она будет получать сообщения, неизбежно принадлежащие различным логическим типам, и ее будет тем самым преследовать возможность ошибки в определении логического типа. Наконец, система будет способна объединяться с другими подобными системами, образуя еще большее целое.
В заключение можно задать два вопроса. Будет ли система способна к чему-то вроде эстетического предпочтения? Будет ли система способна к сознанию?
Что касается эстетического предпочтения, то, как мне кажется, на этот вопрос можно ответить положительно. Можно представить себе, что такая система сможет распознавать в других встречающихся ей системах характерные черты, подобные своим собственным. Можно себе представить, что шесть наших критериев можно принять в качестве критериев жизни, и можно допустить, что объект, обладающий этими свойствами, станет давать оценку (положительную или отрицательную) другим системам, проявляющим внешние и видимые свойства подобного рода. Не потому ли мы восхищаемся маргариткой, что она проявляет – своей формой, своим ростом, своей окраской и своей смертью – симптомы живого? Наши чувства к ней – в указанном смысле – объясняются ее сходством с нами.
Что касается сознания, то вопрос не столь ясен. В этой книге ничего не было сказано о сознании, за исключением замечания, что в ходе восприятия процессы восприятия не являются сознательными, но его результаты могут быть сознательны. Если слово сознание применяется в этом смысле, то можно было бы думать, что рассматриваемое явление как-то связано с вопросом о логических типах, которому мы посвятили немало внимания. Но я не знаю какого-либо материала, действительно связывающего явления сознания с более примитивными или более простыми явлениями, и я не пытался установить такую связь в этой работе.
V. РАЗЛИЧНЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ОТНОШЕНИЙ
Они как будто вдвоем, но вдвоем,
Как жестко связанные ножки циркуля;
Твоя душа, закрепленная ножка, не подает виду
Что двинется, но движется, когда двинется другая.
И хотя она находится в центре,
Но когда другая удаляется,
Она склоняется, и прислушивается к ней
И выпрямляется, когда та возвращается обратно.
Так и мне с тобой – я должен,
Как другая ножка, двигаться косо.
Твоя твердость делает мой круг правильным,
И заставляет меня кончать, где я начал.
Джон Данн, «Прощание:Напрасная скорбь»В Главе 3 я рассматривал совместную работу двух глаз, составляющую бинокулярное зрение. Сочетание зрения обоими глазами доставляет нам информацию такого рода, которую мы могли бы получить от одного глаза лишь с помощью особых видов добавочного знания (например, знания о наложении предметов в поле зрения); в действительности, мы получаем восприятие глубины. Это информация о другом измерении (как сказал бы физик), или информация о другом логическом типе (как сказал бы я).
В этой главе, вдобавок к обсуждению двойного описания, я хочу исследовать вопрос о границах. Что ограничивает единичные предметы, что ограничивает «вещи», и прежде всего – что ограничивает человеческое Я – если у него есть какая-нибудь граница?
