Джон Грин - Многочисленные Катерины
– Сколько я проспал? – спросил Гассан.
– Почти два часа, – ответил Колин, жуя.
– А ты что все это время делал?
– Жаль, книжку не взял. Пытался закончить теорему. Осталась одна проблема – Катерина III.
– Ыхто это? – спросил Гассан с полным ртом.
– Лето после четвертого класса. Она из Чикаго, но училась дома. Катерина Мутсенсбергер. Есть брат. Жила на Линкольн-сквер, но я ни разу не был у них, потому что она бросила меня в лагере для одаренных детей в Мичигане. В предпредпоследний день смены. Волосы светлые, немного вьются, кусала ногти, в десять лет ее любимой песней была Stuck with You Хьюи Льюиса и группы The News[70]. Ее мама была куратором в Музее современного искусства, а еще она хотела стать ветеринаром, когда вырастет.
– Как долго вы были знакомы? – спросил Гассан, стряхивая крошки с брюк.
– Двенадцать дней.
– Хе. Знаешь, что самое смешное? Я эту девчонку знаю.
– Чего, чего?
– Да. Катерина Мутсенсбергер. Мы вместе ходили на разные стремные встречи детей, учившихся дома. Ну там, сводите своего домашнего ребенка в парк, чтобы он не рос таким ботаном. Или отправьте вашего кроху мусульманина на пикник, чтобы его там избили христиане-евангелисты.
– Подожди, ты ее знаешь?
– Ну, мы, конечно, не общаемся, но в толпе я бы ее узнал.
– Такая замкнутая, немного с заумью, и в семь лет у нее был парень, который ее бросил…
– Ага, – кивнул Гассан. – Насчет парня, правда, не знаю, но брат у нее был. Тот еще шизик, кстати. Участвовал в национальной олимпиаде по английскому, даже в финал вроде прошел.
– Понимаешь, странно. Похоже, в ее случае формула не работает.
– Может, ты что-нибудь забыл? Почему ты не позвонил ей и не спросил о том, что тебя интересует?
«Потому что я об этом как-то не подумал». Такой ответ был бы возмутительно туп, поэтому Колин молча достал телефон и набрал 773.555.1212
– Город?
– Чикаго, – сказал он.
– Абонент?
– Мутсенсбергер. Мут-сенс-бер-гер.
– Ждите.
Компьютерный голос произнес номер телефона, и Колин нажал нужную кнопку, чтобы его соединили с абонентом бесплатно.
После третьего звонка трубку взяла девочка.
– Алло, – сказала она.
– Привет. Это Колин Одинец. Э-э-э… Катерину можно?
– Это я. Как, ты сказал, тебя зовут?
– Колин Одинец.
– Имя знакомое… Я тебя знаю?
– Когда ты училась в четвертом классе, я, кажется, две не дели был твоим мальчиком в летнем лагере для одаренных детей.
– Колин Одинец! Ну надо же! Тот самый!
– Э-э-э… это, конечно, странный вопрос, но насколько популярной ты была в четвертом классе, если по шкале от одного до пяти?
– Чего? – спросила она.
– У тебя есть брат, который участвовал в олимпиадах по английскому?
– Брат… Ну да, есть. А кто это говорит? – снова спросила она.
– Колин Одинец. Честное слово. Я знаю, это странный вопрос, ну, про шкалу популярности.
– Ну, пара друзей у меня была. Мы были немного заучками, наверное.
– Ясно. Спасибо, Катерина.
– А ты что, пишешь книгу?
– Нет, я ищу математическую формулу, по которой можно вычислить, когда пара расстанется и кто кого бросит, – ответил он.
– Ага… А ты вообще где? Что с тобой?
– И правда, что это со мной? – ответил он и повесил трубку.
– Ну и ну, – покачал головой Гассан. – Она наверняка подумала, что ты ОПАСНЫЙ ДЛЯ ОБЩЕСТВА ПСИХ!
Колин погрузился в раздумья. Что, если формула… верна?
Он снова набрал номер.
– Катерина Мутсенсбергер, – сказал он.
– Да.
– Это снова Колин Одинец.
– А… Привет.
– Последний странный вопрос. Я тебя, случайно, не бросал?
– Ну… да.
– То есть я тебя бросил?
– Угу. Мы сидели и пели песни у костра, вдруг ты подошел ко мне и перед всеми моими друзьями сказал, что никогда раньше такого не делал, но ты хочешь бросить меня, потому что решил, что у нас не получится ничего серьезного. Ты так сказал: «Ничего серьезного». Боже, я тогда все глаза выплакала. Я была без ума от тебя.
– Мне очень жаль. Очень жаль, что я тебя бросил, – сказал Колин.
Катерина засмеялась:
– Ну, нам было тогда по десять. Я смогла это пережить.
– Ну да, но все равно. Прости, если я сделал тебе больно.
– Что ж, спасибо, Колин Одинец.
– Не за что.
– Еще о чем-нибудь поговорим? – спросила Катерина.
– Да нет.
– Ясно. Ну, удачи, – сказала она так, будто говорила с бездомным шизофреником, которому только что подала доллар.
– И тебе, Катерина Мутсенсбергер.
Гассан не мигая уставился на друга:
– Ехали медведи на велосипеде! Да ты гребаный Бросальщик, Колин!
Колин поднял голову к небу. Его подвела собственная хваленая память! Он действительно не берег Катерину. Как он мог запомнить о ней все на свете, кроме того, что бросил ее? И какой же сволочью надо быть, чтобы бросить такую милую девочку, как Катерина Мутсенсбергер?
– Раньше меня можно было описать в два счета, – тихо сказал он. – Я вундеркинд, и я человек, которого бросают Катерины. Но теперь я…
– Ни тот ни другой, – улыбнулся Гассан. – И будь благодарен за это. Ты Бросальщик, а я целуюсь с офигенно привлекательной девочкой. Весь мир перевернулся! Во дела! Мы как будто живем в стеклянном шаре со снегом, и Бог встряхнул его, потому что захотел увидеть вьюгу!
Оказывается, не только про Линдси нельзя было сказать ничего определенного. Все, что Колин знал о себе, внезапно обернулось неправдой. Вместо одного вдруг появились тысячи пропавших кусочков. Колин должен был понять, что случилось с его головой, и устранить сбой.
Он снова вернулся к главному вопросу: как он мог забыть, что бросил ее? Или, точнее, почти забыть, потому что, когда Катерина рассказывала ему о том, как он бросил ее на глазах друзей, Колина охватило странное чувство – такое испытываешь, когда слово, которое вертится на языке, кто-то вдруг произносит.
Ветви деревьев над его головой раскололи небо на миллион маленьких кусочков. Ему показалось, что у него вертиго[71]. Собственная память, которой он безоговорочно доверял, подвела его. И он мог бы думать об этом битый час или, по крайней мере, до тех пор, пока не вернется мистер Лайфорд, как вдруг услышал странное хрюканье. И в ту же секунду Гассан похлопал его по колену.
– Чувак… – тихо сказал он. – Khanzeer[72].
Колин выпрямился. Ярдах в пятидесяти от них рыло землю огромное серо-коричневое животное. Зверюга с густой свалявшейся шерстью и страшными клыками, торчавшими из пасти, была похожа на гибрид медведя и вампиросвина. И она хрюкала так, будто страдала гайморитом.
– Matha, al-khanazeer la yatakalamoon araby?[73] – спросил Колин.
– Какая это свинья, – ответил Гассан по-английски. – Это гребаное чудовище.
Кабан перестал рыть землю и посмотрел на них.
– Вилбур в «Паутинке» – это свинья. Бэйб – это свинья. А это… это отродье Иблиса[74].
Было ясно, что кабан их заметил. Колин видел черные бусинки его глаз.
– Главное – не ругаться. Кабан демонстрирует поразительное понимание человеческой речи, особенно бранной, – пробормотал он, цитируя книгу.
– Да ладно, херня все это, – сказал Гассан, и кабан сделал два тяжелых шага в их сторону. – Хорошо, хорошо, не ругаюсь. Слушай, ты, сатанинская свинья. Мы пришли с миром. Мы не хотим в тебя стрелять. Ружья – это всего лишь бутафория, чувак.
– Встань, чтобы он понял, что ты больше его, – сказал Колин.
– Ты это в той же книжке прочитал? – спросил Гассан.
– Нет, в книжке про медведей гризли.
– Нас сейчас эта тварь разорвет на части, а ты не придумал ничего лучшего, чем притвориться, что это медведь гризли?
Они задрали ноги, чтобы переступить через упавшее дерево, которое сейчас оставалось единственной защитой. Но свинью это, похоже, не впечатлило, потому что в ту же самую секунду она ринулась прямо на них. Для коротконогой зверюги, весившей не меньше двухсот килограммов, свинья бежала весьма проворно.
– Стреляй, – спокойным тоном произнес Колин.
– Я не умею…
– Черт!
Колин поднял ружье, прижал его к плечу, которое ужасно ныло, снял предохранитель и нацелился на бегущего кабана, до которого оставалось футов пятьдесят. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул – расстояние еще сократилось, – а потом направил ружье вверх, потому что не мог заставить себя пристрелить животное. Он плавно нажал на спусковой крючок, как учила Линдси, и… ружье так сильно ударило в его и без того покрытое синяками плечо, что навернулись слезы, и он даже не сразу понял, что произошло. Свинья, к его удивлению, остановилась как вкопанная, развернулась на девяносто градусов и бросилась бежать.
– Круто ты раскрушил эту серую штуку, – сказал Гассан.
