Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии
К сожалению (или к счастью), ЛСД в моём распоряжении не было, поэтому я решил ограничиться техническими приёмами, которые предлагал Гроф для путешествия в мир коллективного бессознательного. Я полностью расчистил одну из комнат огромной квартиры, доставшейся мне по наследству от дедушки, и назвал комнату «Кабинетом Мастера Превращений», повесив табличку соответствующего содержания.
«Кабинет» был рассчитан на одного человека: за всю историю «Необыкновенного концерта» я ни разу не пытался «причастить» сразу нескольких. В комнате не было никакой мебели, кроме дивана и высокой тумбы, на которую я ставил свечу. Окна были занавешены таким образом, что снаружи в помещение не проникало ни единого лучика света. У изголовья лежали наушники фирмы Sony — лучшие студийные наушники тех лет, которые я купил за бешеные Необыкновенный концерт деньги на «Горбушке». Провод уходил за стену, где располагался магнитофон с заранее подготовленной фонограммой.
Я предлагал человеку присесть и в течение двух-трёх минут рассказывал о том, что сейчас произойдёт. После чего он укладывался на диван, надевал наушники, я задувал свечу и выходил наружу, плотно прикрыв за собой дверь.
Музыку я подбирал тщательнейшим образом: вначале звучала небольшая хоральная прелюдия Баха, затем Ричеркар из «Музыкального Приношения» в оркестровой версии Веберна. Затем Ричеркар самого Веберна, который в первых тактах сохранял отдалённое сходство с баховским, затем Concerto Grosso Шнитке, где тональные части в квазибарочном духе перемежались атональными: воздействие этой музыки было гипнотическим, завораживающим.
Теперь уже не упомнить всех произведений, которые были записаны на эту плёнку. Точно могу сказать, что там были Мессиан, Кейдж, Ксенакис, Штокхаузен и несколько «атмосферных» опусов Лигети. В конце звучала всё та же хоральная прелюдия Баха, с которой всё начиналось.
Фонограмма была рассчитана на час непрерывного звучания.
По прошествии этого времени я возвращался в «Кабинет», зажигал свечу и помогал адепту справиться с потрясением от услышанного.
Это всё.
Сегодня существует наука о «музыкальной терапии», где применяют приблизительно те же методы, используя куда более продвинутые средства. Сомневаюсь, правда, что специалисты в этой области потчуют своих питомцев фрагментами «Мантры» Штокгаузена.
Проект «Необыкновенного концерта» окончился с появлением в дверях «Кабинета» участкового милиционера, который был наслышан о наркотических шабашах и ночных буйствах в квартире полковника Дейча, некстати доставшейся его непутёвому внуку. Я принял участкового вежливо, во всех подробностях рассказал о том, что здесь в действительности происходит, и дал ему сто долларов за то, что меня не привлекут тотчас же, на месте, к уголовной ответственности, а дадут месяц на исправление и осознание опасности подобных действий в отношении мирных граждан.
Он был по-своему прав: это было насилие, осознанное и ничем не оправданное. «Необыкновенный концерт» на деле был обыкновенной агрессией против неокрепшего разума советских граждан, разновидностью наркоманского «подсада». И когда участковый неделю спустя явился ко мне снова с просьбой о приобщении к тайнам академического авангарда, я отказал, мотивируя отказ именно этим.
Наверное, я мог бороться с системой и рано или поздно выторговать для «Необыкновенного концерта» место под солнцем. К тому времени «Кабинет Мастера Превращений» посетили многие уважаемые в городе люди, люди, к которым было принято прислушиваться.
Но я не стал этого делать: было ясно, что время «Концерта» минуло. Ни к чему продолжать эксперимент, результаты которого прочно зафиксировались в моей памяти. Я затеял всё это для того, чтобы понять, почему люди в большинстве своём не готовы принять атональную музыку.
Я это понял.
Всё оказалось проще пареной репы.
Люди не готовы слушать современную музыку просто потому, что её нужно слушать.
Вслушиваясь. Всматриваясь. Вмысливая её в своё ТЕПЕРЬ.
Переживая каждое мгновение звучания или тишины так, будто кроме звучания или тишины больше ничего нет.
Проблема в том, что люди этого не могут. Они вечно заняты чем-то. Чем-то помимо. Чем-то кроме. В этом всё дело.
Стоит их повернуть лицом к этой музыке, фактически ЗАСТАВИТЬ их слушать, всё тут же становится на свои места. Вопрос в том, нужно ли этим заниматься? Ответа на этот вопрос я не знал. Не знаю его и по сей день.
Ор.4 № 6
Гендель — Телеману, 14 ноября 1735 г.
Милостивый государь!
Недавно я составил для Вас коллекцию экзотических растений, и только было собрался всё отправить, как Джон Карстен (к которому я обратился с просьбой доставить груз) сообщил о Вашей смерти. Весть эта чрезвычайно опечалила меня, и можете представить мою радость, когда стало доподлинно известно, что зловещий слух не стоит выеденного яйца и Вы пребываете в добром здравии. На сей раз славный капитан, прибывший из Ваших краёв, прислал это известие, и заодно дополненный Вами список растений — чтобы я приобрёл из этого списка всё, что возможно найти здесь, в Танбридж-Уэльсе. Я с радостью выполняю Ваше поручение, и Вы получите заказанное, а также и сверх того, поскольку мне удалось обнаружить весьма любопытные экземпляры, которые, я надеюсь, станут украшением Вашей коллекции. Поскольку капитан Карстен не отправится в путь до ноября, он настолько мил, что отправит мою посылку с другим судном. Надеюсь, скромный подарок, который я осмелился предложить, придётся Вам по душе. Непременно сообщите о своём самочувствии. Желаю всего доброго и остаюсь нижайшим покорным слугой.
Георг Фридрих Гендель.
Телеман — Генделю, 25 декабря 1735 г.
Мой любезный друг!
Образец Astrophytum, присланный Вами, обрадовал меня чрезвычайно! Признаться, я и не подозревал, что в природе встречаются подобные гибриды! На радостях я дал мальчику-посыльному на чай целое состояние (по крайней мере, ему это показалось состоянием, ибо такого отчаянного вопля радости я не слыхал со времён коронования Его Высочества) и сразу же поставил Ваш кактус (ведь ЭТО можно назвать кактусом, не правда ли?) поближе к окну. Ярко-красный цветок, украшающий его макушку, казалось, раскрылся шире, и в течение всего дня я с огромным удовольствием посматривал в его сторону, а под вечер переставил к себе на стол. При свечах цветок приобрёл карминный оттенок, а запах его наполнил комнату удивительным благоуханием.
Дорогой мой Гендель! Я справился во всех энциклопедиях и не нашёл ни описания, ни изображений этого растения.
Гаусс не даёт никакого внятного ответа, а отменный знаток ботаники доктор Авеллони, которого я пригласил, чтобы разделить с ним удовольствие, просто потрясён. Что это такое? Откуда оно прибыло и как Вы его добыли?
С нетерпением жду Вашего ответа, а со мною вместе — полдюжины учёных мужей, которым я предъявил это чудо для опознания (а их — хехе! — постигла та же неудача, что и спесивого Авеллони).
Ваш друг и восхищённый коллега, Георг Филипп Телеман
Гендель — Телеману, 20 февраля 1736 г.
Милостивый государь!
Спешу заверить Вас, что, несмотря на удар, который со мной приключился и о котором уже написали в газетах, здоровье моё быстро идёт на поправку. После вчерашнего триумфа в «Ковент Гарден» я чувствую немалый прилив сил и вот решил ответить на Ваше письмо, полученное неделю назад, которое прочёл с трепетом и радостью. Если мне удалось доставить Вам удовольствие, одно это способно послужить достойной наградой за все мои усилия, в том числе и на музыкальном поприще. Больше всего на свете мне жаль, что мы редко видимся: не далее как вчера, на премьере «Празднества», я думал о Вас, о том, что, окажись вы рядом, мне было бы во стократ приятнее выслушать Вашу критику (пусть и самую суровую), чем похвалы и аплодисменты публики — с тем, чтобы понять и определить для себя, наконец, чего на деле стоят мои усилия.
Рискуя показаться робким школяром, признаюсь, что Железный Гендель, Гендель-Триумфатор, не устрашившийся как монаршего гнева, так и подлости завистников-итальянцев, в душе остаётся неуверенным в себе подмастерьем, коль скоро речь заходит о внимании немногих ценителей, чьё мнение имеет для меня смысл и значение.
По поводу Вашего вопроса об Astrophytum: к сожалению, не могу похвастаться обширными познаниями в ботанике, поэтому Ор.4 № 6 просто расскажу, как было дело, а вы уж сами рассудите, что за диковина попала в Ваши руки.
Итак, вооружившись списком, который Вы мне прислали, я отправился за покупками: в оранжерее Брауна обнаружилась американская Zantedeschia, Кроссандру я выторговал у Чарлза Дженнингса, там же нашлась и розовая Eichhornia, после я отправился к Бокажу, и хитрый купчишка выгодно продал мне экземпляр Eriobotrya japonica (надеюсь, он займёт надлежащее место в Вашей коллекции!). Остальное было куплено в оранжерее Джонатана Тайерса, хорошего друга и поклонника моей музыки. Собравшись уже уходить, я обратил внимание на кадку, стоящую особняком, наполненную землёй. Я подумал, что хорошо было бы купить эту кадку и пересадить туда мой бедный Graptopetalum, который не приживается и чахнет изо дня в день. Возможно, ему просто мало место в его горшке, — так я подумал, и справился у хозяина о цене.
