разведка - ИВАН БОРОДУЛИН
1й2
Глубина хода сообщения, по которому мы продвигаемся, менее человеческого роста. В нишах аккуратно сложены обоймы с патронами, пулеметные ленты и автоматные магазины, кучками лежат гранаты с деревянными ручками. Вот и последний поворот. В ячейке у дзо-га видим голову часового. Немец тихо мурлыкает — что-то напевает. Николай Ерофеев подкрадывается вплотную и, встав за спиной немца, совершает непростительную ошибку. Вместо того, чтобы молча, быстро обхватить фашиста сзади и зажать ему рот, глупо предлагает:
— Хенде хох! Руки вверх!
Услышав такую команду, немец резко поворачивается и столбенеет. Николай тоже с любопытством рассматривает фрица. Но вот у того испуганно округляются глаза, и фриц дико кричит. Не выдержав, я отталкиваю Николая, чтобы вскочить в узкий ход ячейки, но Ерофеев неосторожным движением выбивает из моей руки кинжал. Не знаю почему, прежде всего я наклоняюсь и шарю в пыли, чтобы найти его. Но пока мы с Николаем мешаем друг Другу, фриц, опомнившись, хватается за автомат, висящий на груди. Я успеваю выстрелить в ноги немца, и он валится, как Мешок с картошкой, на спину Ерофеева. Николай тут же убегает по траншее.
Вместо того, чтобы бежать следом, я продолжаю искать кинжал. В то же время неподалеку стучит автоматная очередь. К счастью, она проходит вскользь и только снимает с меня сзади одежду. В первую минуту мне становится стыдно. Прикрывая руками обширную дыру в брюках, кричу Верьялову: отходить!—но он ждет меня, стреляя из автомата по немцам.
Бежим по ходу сообщения. Достигнув места, где несколько минут назад влезали в траншею, кубарем скаты-
PAGE183
ваомея по склону сопки и укрываемся за выступом скалы. Там уже тяжело дышат около пленного Ерофеев и Ромахин. Успеваем в обрез — тут же начинают гусЮ рваться мины. Две часа фрицы не дают нам высунуть
носа.
Пленный стонет и вздрагивает от разрывов. Кое-как перевязали его раны, и «язык» понемногу стал успокаиваться, поняв, что нужен живым.
Еще через два часа немец был доставлен нами на высоту Орлиное гнездо.
Связавшись по телефону со штабом полка, мы доложили о выполнении задания и о потерях: двое разведчиков из группы прикрытия, попав под минометный огонь, были убиты и трое легко ранены.
Командир дивизии генерал-майор Худалов объявил нашему полку благодарность за взятие «языка». Весь личный состав взвода был представлен к боевым наградам. Это в какой-то мере вернуло взводу разведки славу, порядком подорванную весенними неудачами.
Несколько дней после операции мы изучали новое Автоматическое оружие, затем снова начали выходить за передний край и чаще всего с девчатами-снайперами, которые довели свой общий боевой счет до трех десятков убитых гитлеровцев.
Однажды мы выходили за передний край всем взводом. В головной дозор в паре с Димой Ивановым я назначил Петра Шестопалова, высокого, несколько неуклюжего парня, пришедшего во взвод зимой, когда мы с Власовым выполняли задание на Донском фронте.
Разведчики прозвали Шестопалова Рашпилем и не столько за рябое лицо, сколько за неровный колючий характер. Но ребята прощали ему многие грубые выходки и резкость, потому что знали: мать и две сестренки
PAGE184
Петра замучены фашистами на Украине. Рашпиль был единственным, кого, не разыгрывали во взводе, хотя причин для того, чтобы посмеяться над ним, было множество. Он, например, как гоголевский Плюшкин, копил всякую мелочь, начиная от завалявшегося сухаря и кончая сахаром в махорочной крошке.
Так вот, когда я назначил Шестопалова в головной дозор, он во всеуслышание заявил:
— Ни в какой дозор я не пойду.
— Почему?
— А кто будет охранять меня?
Секунду спустя фигура Рашпиля уже замелькала между кустами: он увидел, что я расстегиваю кобуру пистолета. Позднее мы узнали, что Шестопалов явился прямо к полковнику Каширскому и попросился в любую стрелковую роту.
Узнав, в чем дело, полковник тут же дал Рашпилю десять суток гауптвахты. Петр отбыл наказание и, явившись в большую землянку, сразу высыпал на стол содержимое своего вещевого мешка, давая понять, что виноват и отныне начинает новую жизнь.
— Берите, ребята, ешьте…— объявил он и улегся на свое место. Видно было, что парню стыдно и очень жаль продуктов, хотя бы и попорченных.
К столу подошел Ромахин. Он поочередно брал в руки тот или иной предмет, показывал его для всеобщего обозрения, цокал языком и пытал у Шестопалова:
— Неужели, Потро, все это ты отдаешь нам?
— Отдаю,— хмурился тот.
— И бесплатно, за так?—не унимался связной.
— За так,— кивал Петро.
Раздался такой хохот, что земля посыпалась из щелей настила. Заметив меня, Рашпиль вскочил и по всей
PAGE125
форме доложил, что без нас ему некуда податься, он просит оставить его во взводе и дает слово оправдать доверие.
Петр Шестопалов стал неплохим разведчиком, но копить съестное продолжал. Такое, говорят, превращается в привычку, если человеку пришлось хоть раз в жизни долго быть наедине с голодом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
РАЗВЕДКА БОЕМ
Бежит в испуге орда злодейская, Земли не чуя под собой,— Идет десятая, идет гвардейская, Идет бесстраешая с врагами в бой!
Эту песню о 10-й гвардейской стрелковой дивизии, сложенную самодеятельными поэтами и композиторами, пели солдаты и на марше, и в землянках. Она звучала бодро и весело. Ведь шел 1944 год, год, когда в нашей победе уже не оставалось сомнений.
Войска 14-й армии, действующие на Мурманском направлении, готовились к решающим наступательным боям.
1944 год для нашего взвода разведки начался удачно. В течение января и февраля мы взяли трех «языков», причем почти без потерь, и в середине марта командование предоставило разведчикам пятидневные отпуска, которые мы решили провести в Мурманске.
Город почти весь был разрушен. На каждой улице мы видели пепелища и груды развалин. Фашистская авиация, правда редко, но продолжала налеты. Мы не любили и, честно скажу, панически боялись гула авиационных моторов и свиста бомб. Мы могли без страха и даже с улыбкой войти в землянку к немцам, могли спокойно жевать сухари под ураганным артиллерийским огнем, но самолеты—это не тот табак: во время воздушнД|х тревог и бомбежек, довольно равнодушно воспринимаемых горожанами, наши нервы не выдерживали. Думаю, что трусили мы от незнакомого и поэтому гнетущего состояния беспомощности. Стыдно сказать, но, пасаясь налетов, а заодно и позора, мы ушли из города остановились в поселке Дровяном, где у нас нашлись : накомые.
Денег у нас, отпускников, было сравнительно много, ;о купить что-либо на них оказалось делом нелегким. В те годы господствовал натуральный обмен, а эквивалентом всех цен являлась буханка черного хлеба. Мы, фронтовики, мало что смыслили в коммерции и, наверное, испортили бы себе отпуск, если бы не два бидона одни, накопленных разведчиками за счет «законных» Фронтовых стограммовой. С помощью наших знакомых 1Ы быстро поменяли водку на продукты и все пять дней прожили безбедно, даже помогли с питанием при-этившим нас людям.
Вернувшись в полк, мы получили задание выявить но-ые огневые точки в обороне врага и почти каждые –утки лазали на передний край в разных местах, терпеливо сидели в снегу перед окопами гитлеровцев. Но точки все никак не выявлялись.
Так незаметно наступил май. Земля, освободившись от снега, снова стала союзницей разведчиков, и мы качали подумывать о поиске с захватом «языка».
Наконец, было решено забраться во вражеские траншеи на высоте 168, которая находилась прямо за озером. Лед уже сошел, по утрам поверхность озера сильно парила, и вот, выбрав день, Власов, Верьялов и я сели в резиновую лодку и поплыли, разматывая за собой тонкий и прочный шнур. Перед тем условились: если мы грижды дернем шнур, то Ромахин и другие разведчики
быстро подтянут нас обратно. Греб Верьялов. Весла опускались неслышно, без всплесков. Мы с Власовым, изготовив автоматы, напряженно вглядывались в сине-молочную пелену тумана. Благополучно одолели с 00 метров , разделяющих берега, и причалили возл-э больших камней.
Только замаскировали в кустах лодку, глянули назад— и растерялись: озеро уже не парило, его поверхность была чистой и гладкой как зеркало. Что делат! ? Мы видны, как глухари на снегу, и некуда спрятаться. К/ с шальные прыгаем в лодку и начинаем сигналить, ожидая, что вот-вот грохнут выстрелы. Проходит минута, другая. Лодка бежит крейсером. Еще минута, и мы н.а своем берегу. Считаем, что немцы прошляпили, а нам повезло.
