разведка - ИВАН БОРОДУЛИН
Иван вроде бы немного успокаивается, но тут же кричит, что он ничего не видит, ослеп. Объясняю, что такое случается и скоро пройдет. Заставляем Ромахина лечь, но он опять ничего не хочет слушать. Вызываем санитара роты, и тот подтверждает наши заверения. Тогда Ромахин затихает и валится на нары.
PAGE170
Фрица под конвоем отправляем в полк, а сами ложимся отдыхать в блиндаже второй роты, которая держит оборону на Орлином гнезде.
Утром покидаем высоту. Ромахина пришлось тащить па носилках. Он все еще ничего не видел после конту-Iии, и на парня жалко было смотреть.
На Шпиле нас сразу же приглашают в блиндаж командира полка. Подполковник — в хорошем расположении духа, весело поздравил, расспросил о деталях операции и под конец сказал, что традиционный ужин откладывается на три дня, так как завтра разведчики приглашаются на коццерт знаменитых артистов, приехавших в дивизию специально для выступлений перед фрон-' овиками.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ДЕВУШКА ИЗ ТБИЛИСИ
Мы готовились к концерту, словно к торжественному вступлению в Берлин. Подворотнички пришили так ровно и тщательно, что они выглядели белым фабричным кантом, пуговицы не гимнастерках по блеску соперничали с медалями. Валенки заменили сапогами, сверкавшими от ружейного масла. Побрились в этот день дважды— утром и под вечер, израсходовав зараз весь одеколон, специально приобретенный в лавке военторга.
За полтора часа до начала концерта засунули сапоги а вещевые мешки — мороз заставил надеть валенки,— фтали на лыжи и споро отмахали двенадцать километров, Отделявших Шпиль от медсанбата.
Просторный блиндаж, приспособленный для выступления артистов, был переполнен. Но, как оказалось, припавший пораньше командир полка позаботился о нас — для разведчиков 28-го полка специально во втором ряду были поставлены две длинные деревянные скамейки, которые никто не смел занимать.
Вот не сцене появился конферансье и объявил, что концертная группа грузинских артистов из Тбилиси сердечно приветствует славных воинов Заполярья и передает свой горячий привет. Мы отвечаем шумными аплодисментами.
— Первый номер программы — «Танец арабской невольницы». Исполняет Людмила Кулагина.
И конферансье уступает место на сцене стройной красивой девушке в восточной одежде, с длинными ко
PAGE172
гами. Ее движения под дробь барабана то стремительны, то плавны. Я не разбирался и не разбираюсь в балете, чтобы оценить мастерство артистки, но только нам, не отрывавшим глаз от сцены, хотелось, чтобы танец продолжался бесконечно.
Аплодировали балерине неистово, причем больше всех старался наш ряд. Девушку вызывали еще и еще. И она, радостная и счастливая, раскланивалась, посылав мам благодарные взгляды.
Выступали певцы, танцоры, даже жонглер, и все, как говорят, имели шумный успех.
Вдруг ко мне подсел капитан Терещенкр и, кивнув на –цену, приказал:
— Иди туда. Я удивился:
— Зачем?
— Зовут, ну эта, как ее, балерина.
— Почему меня?
— Просит познакомить с настоящим разведчиком,— юдмигнул капитан.
— Но что я там буду делать?
— Иди, иди.
За кулисами было так много народу, что я сначала растерялся. Потом, осмелев, громко спросил:
— Кто меня звал?
— Идите сюда,—раздался из угла девичий голос. Я щелкнул каблуками:
— Чем могу служить?
Балерина протянула руку и в свою очередь поинтересовалась:
— А вам что, очень некогда или просто не хотите со мной говорить?
Я смутился и промолвил:
173
— Да нет.
— Тогда выйдемте, здесь очень жарко.
Мы вышли на морозный воздух, и тут я увидел легкие санки командира полка.
— Обождите минутку, я сейчас.
Пробравшись к месту, где сидел командир полка,
я шепнул:
— Товарищ гвардии подполковник, ваша лошадь застоялась, разрешите немного проехаться,
— Разрешаю,— улыбнулся Пасько. Я вылетел из блиндажа.
Мое предложение прокатиться привело балерину в восторг, и через минуту мы мчались по ровному полю озера, Комья снега из-под копыт летели в лицо, мы отворачивали головы, но всякий раз друг к другу, смущенно молчали, а потом Людмила как-то по-домашнему ласково попросила:
— Расскажите, как вы стали разведчиком?
— Это долго и неинтересно.
Мне хотелось говорить совсем на другие темы.
— Неправда, мне про вас говорили…— Людмила осеклась и, помолчав, спросила;—Вы любите свое дело?
— Нет. Войну любить нельзя.
— А вам страшно, когда вы там, у них?
— Когда как. К страху ведь тоже можно привыкнуть.
— Интересно,— сказала Людмила,— а я вот не привыкну. До ужаса боюсь мышей. Да вы не смейтесь…
И балерина заговорила о себе.
Родители ее были актерами, она с детства привязалась к театру, но до сих пор не уверена в себе и считает, что настоящей балерины из нее не получится. У Людмилы был муж, есть дочурка и очень много друзей.
174
Почти час длилась^наша приятная прогулка в санка и неторопливый разговор о жизни.
В школе, как и любой мальчишка, я презирал девчонок; повзрослев, считал женщин слабыми и ненадежными существами, которым не стоит особенно доверять. А вот в этот морозный вечер в душу забралось совсем незнакомое дотоле чувство, неизмеримо большее, чем уважение. Короче говоря, я насмерть влюбился в балерину.
Через два дня на Шпиле состоялся традиционный ужин. Я старался скрыть от товарищей свое отношение к балерине, но получалось как-то так, что я все время оказывался возле нашей милой гостьи. Ребята, конечно, сесело обменивались многозначительными взглядами и подмигивали: «Давай, мол, не теряйся!»
После ужина собрались в блиндаже полкового клуба, где давали концерт наши самодеятельные артисты.
Дмитрий Дорофеев прочитал стихи Ильи Эренбурга:
О, ты узнаешь русский гнев! Я не Париж, не Дания. И, вся от страха поблелне*. Ты будешь выть, /ермания!
Потом «Швейк» на пару с Ерофеевым изобразили юсколько сценок.
Вот «Швейк»-Гитлер с наведенными углем усиками и спущенным на глаза чубом обращается к своему портрету, за которым прячется, стоя на табуретке, Коля трофеев:
Ну
, Адольф, что же теперь делать?
Меня снять
, тебя повесить,— отвечает портрет.
А вот два солдата в траншеях ведут между собой разговор.
PAGE175
— Послушай, Адольф, чего же ты обижаешься на карьеру? Фюрер тоже начинал с ефрейтора.
— Сом ты скотина,— отвечает Адольф-Ерофеез. Сценки вызывают взрывы смеха. Смеется и Людмила.
Ц тот вечер мы много танцевали под баян, который без устали терзал все тот же Николай Ерофеев. Танцевали в шести километрах от передовой.
Было за полночь, когда мы с Людмилой встали нэ лыжи, и я провожал ее все двенадцать километров. Прощаясь, договорились, что будем по возможности вс тречаться в свободное время. Но, к сожалению, такого времени ни у меня, ни у нее в ближайшие дни не оказалось.
Дело в том, что нам подвалила удача. Наблюдая за обороной противника, мы установили, что стык между высотаАи Стог и Верблюд немцы, по существу, не охраняют и лишь держат лощину под прицелом со своих опорных пунктов. Тихой снежной ночью наша пятерка (Ромахин, Ерофеев, Гришкин, Михаил Сырин и я) сумела пробраться в ближние тылы фрицев. За несколько часов мы обнаружили и нанесли на карту две вражеские батареи.
На следующую ночь снова сходили к немцам той же дорогой — потребовалось уточнить и проверить некоторые данные. Задание было выполнено без всяких приключений, если не считать совершенно нелепого случая с нашим уважаемым Петром Тришкиным.
Мы подбирались к стыку высот, когда пошел густой снег, началась метель. Дудочка, с утра смурыгавший носом, вдруг раскашлялся. Я шикнул, но Гришкин ничего не мог поделать с собой, как ни старался — кашель душил его. Приказываю ему возвращаться в свои траншеи.
PAGE176
Петр понимающе кивает и через минуту пропадает в снежной пелене.
Вернувшись на другой день, мы от самого же Дудочки узнали историю о том, как он взял пленного и сам был пленен поваром второго батальона.
— Ну топаю себе, направление вроде бы верное,— н охотно выдавливает Дудочка. — Да сножищв, ветер, –ими знаете, глаза застилает. Стану спиной, дух перевс-гти, и опять помаленьку топаю. Долго шел, только едруг
