Бьернстьерне Бьернсон - Свыше наших сил (1 часть - 1883, 2 часть
Халден. Какою же безмерной была ваша скорбь, что сделала вас такой несправедливой.
Ракел. От этого становится легче. Как будто от слез.
Но вы правы: горе эгоистично. Все посторонние либо не существуют для нас либо мешают нам. Но я злоупотребляю вашей добротой...
Халден. Не говорите так!
Ракел. Но в ваших словах было что-то... что-то... Я ненавижу рассуждения, в которых оперируют огромными числами. Они пренебрегают человеческим, хотя только в человеческом есть спасение. Я боюсь всего нечеловеческого. Разве это не ужасно? Элиас выстрадал вместе со мною все, что только можно выстрадать при виде чуда в его нечеловеческой сути. А потом бросился в теории... запутался... Теперь только я начинаю догадываться, как это произошло. Мало что даст, если мы скажем, что кто-то злоупотребил его стремлением пожертвовать собой. Этим ведь нельзя объяснить того, что он все-таки избрал именно этот путь. Нет. Тут было ещё что-то другое. Они использовали его врожденный восторг перед всем, что обладает сверхъестественным величием. Он был в этом отношении совершенно таким же, как наш отец. Оба они как дети тянулись к сверхъестественному. Что для рядовых людей просто мечты — для него становилось верой. Он не видел спасения в том, чтобы нести миллионам рабочих мир и просвещение. Он считал, что освободить людей способны только могучие характеры, сильные воли, грандиозные поступки. Потому-то он сразу отдал свое значительное состояние — и умер смертью Самсона. И сделал он это тайно, незаметно. Ему казалось, что величие именно в этом. Да, они увлекли его фантазию идеей, которая грандиозней всего грандиозного! И этим ввели его в нечеловеческий мир. Здесь уже не нужно было переступать никаких границ. Кому-то было известно, как легко увлечь человека с таким стремлением к сверхчеловеческому. И это использовали. Но разве это не то же самое, что дать ребенку в руки бритву?..
Халден. Нет, нет. Все случилось совсем не так.
Ракел. Я никого не осуждаю. Кого может осуждать сестра Элиаса Санга? Но скажите мне, Халден, если добро прибегает к динамиту, то где же добро и где зло? Величие добра в том, что оно творит, а не разрушает. Добро отдает себя на радость другим, одаряет людей, порождая радость, создавая, быть может, избыток воли. Но если добро убивает? О, зачем мой злосчастный Элиас попал в руки этого ужасного человека! А я ведь стояла у крепостного вала, когда весь огромный замок взлетел на воздух. Я стояла рядом с Браттом. Нас отбросило силой взрыва, мы оба упали, а когда он пришел в себя — он был уже безумен. Если бы мне сразу же не пришлось взять на себя заботу о нем, я сама, наверное, тоже сошла бы с ума. Как вы думаете, если бы Элиас видел нас обоих именно в ту минуту, он все-таки сделал бы то, что задумал? Я помню его лицо в последний вечер, когда он был у меня! В его глазах была мольба о помощи. Теперь я это понимаю. Есть ли в мире что-нибудь более жестокое, чем эта сила внутри нас, которая побуждает нас к тому, против чего возражает все наше существо, вся наша природа? Возможно ли счастье на земле, прежде чем рассудок наш станет настолько здравым, что никакие силы не смогут принудить нас к этому? О, как мне больно! Почему же я не могу выплакать это страдание! Если бы тот, кто это сделал, был здесь! Если бы он слышал, как я кричу, чтобы не. задохнуться от горя. — быть может, он услышал бы в моих стонах вопли тысяч? Но если бы он был здесь, я не сказала бы ему ни одного недоброго слова. Все люди живут в тумане своей мечты. Из-за тумана они ничего не видят. Так нас воспитали. Я никого не осуждаю. Но бог, которого мы тем лучше понимаем, чем дольше живем, — и пресветлый день, предвечная красота, и справедливость, и разумность,— бог всегда с нами, в наших страданиях, причиняемых нам всем тем противоестественным, бессмысленным и нечеловеческим, что есть в мире. Мне говорят об этом пресветлый день, сияющий над нами, бодрость и красота. Чем больше, чем чаще, чем сильнее мы ропщем — тем глубже мы чувствуем бога. Вот потому-то ты и принес пользу своей смертью. Не ту пользу, в которую ты поверил под влиянием этого ужасного человека, нет, ты пробудил скорбь, ты дал выход горю. Никакая сторона жизни не станет нашей, пока горе не осенит ее. Не может быть идеала, которого не коснулось бы дыхание горя. Мы ничего не понимаем, пока горе не заглянет нам в глаза. Наш внутренний мир — это комната, в которой полно гостей, но когда войдет горе, осторожно или грубо, все постороннее исчезает, комната становится нашей собственной, и мы оказываемся у себя дома. Элиас! Элиас! только теперь я понимаю, чем ты был. Теперь я никогда не покину тебя. И не отступлюсь от дела, во имя которого ты умер. Наши страдания очистят его, наши слезы будут сиять, как звезды, и сделают его священным для тысяч людей. Мои стремления превышают мои силы. Я не могу больше. Мною снова овладевает слабость. И для горя нужны силы!
Халден. Несут Холгера.
Ракел (сразу же идет влево навстречу Холгеру). Бедный! Это его утренняя прогулка.
(Халден отступает назад, влево — так, чтобы Холгер не видел его.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Холгер в дорогом удобном кресле, которое несут двое слуг. Другие слуги следуют за ним. Голова его забинтована; правая сторона тела неподвижна.
Ракел (берет его за левую руку). Он хочет здесь передохнуть.
(Слуги опускают кресло.)
Холгер (сделав попытку поднять правую руку.) Я всегда забываю, что моя правая рука не двигается. Я хотел было подать знак слугам, чтобы они...
Ракел (наклоняется к нему и прислушивается к его словам. Слугам). Будьте добры, отойдите немного.
(Слуги уходят.)
Холгер (говорит медленно). Мне нужно кое-что сказать вам.
Ракел. Что именно, дорогой Холгер?
Холгер. Когда меня откопали... и когда оказалось, что только я один остался в живых, вы попросили, чтобы меня поместили на излечение к вам.
Ракел. Да.
Холгер. Так что... я не знал заранее, что попаду сюда... и вот оказался первым пациентом в этом доме и в этом парке, которые я сам подарил вам.
Ракел (опускается перед его креслом на колени). А разве вам здесь нехорошо дорогой? Разве вам здесь нехорошо?
Холгер. Нет... но... Мне очень трудно сказать вам это...
Ракел. Что сказать?
(Пауза.)
Холгер. Тело вашего брата нашли?
Ракел. Да. Ужасно обезображенное.
Холгер. Так что нельзя распознать... от чего он умер?
Ракел (настороженно). А разве он умер не так, как другие?
Холгер. Он говорил с нами. Он сказал нам, что в подземелье будет дан сигнал. И его застрелили.
Ракел (отшатнувшись). Его застрелили?
Холгер. Я не узнал его.
Ракел (мгновенно вскакивая). Его застрелили вы?
Холгер. Я не узнал его. Я не знал... что это ваш брат. Но, боюсь, что даже если бы я знал это... я все равно застрелил бы его.
Ракел (шепотом). О. как ужасно! Как ужасно!
Холгер. Он умер с необычайным мужеством. Смертельно раненный, он сказал: это хорошо!
Ракел. О, как он должен был страдать!
Холгер. Он слышал ваш голос; он произнес ваше имя. Вы два раза закричали, и оба раза он произнес ваше имя.
Ракел. Элиас, Элиас!
Холгер. Теперь вы оттолкнете меня?
Ракел (наклоняется над ним). Нет, нет!
(Разражается рыданиями.) О, я плачу! Я наконец плачу! И скажу, как он: это хорошо!
(Рыдает. Потом поднимается с колен)
Элиас, Элиас! Ты скрыл от меня свои страдания, но теперь ты освободил меня от страданий!
(Рыдает.)
Холгер. Идите сюда! Сюда! Унесите меня!
(Слуги спешат на его зов и медленно уносят его вправо Ханс Бро и Аспелюнд входят слева и следуют за Холгером — вправо; видно, что они говорят друг другу два-три слова, проходя по сцене!)
Ракел (не видя их). Значит, он произнес мое имя! Я не знаю... не знаю, что это... но с той минуты, как я услышала об этом...
(Начинает снова плакать; садится.)
(Халден выходит на сцену. Останавливается и смотрит на нее. Потом почтительно опускается перед нею на колени и протягивает к ней руки. Ракел сначала не замечает этого; потом, увидев, невольно поворачивается к Халдену.)
Халден. Вы правы!
Ракел (едва слышно). В чем?
Халден. И я преклоняюсь перед вами.
Ракел (тихо). Что вы хотите этим сказать?
Халден. Это значит больше, чем вы думаете.
(Поднимается с колен.)
(Ракел смотрит на него. В этот момент слышен голос Братта; он появляется на заднем плане. Халден делает жест рукой и уходит влево.)
Братт (как будто говоря с кем-то, идущим рядом). Ах, вот как! Так вы в этом уверены? Ну и что же?
