Михаил Хейфец - Путешествие из Дубровлага в Ермак
Итак, власть уповала на возможности, как теперь выражаются, "силовых структур". А что интеллигенция? Она составляла проекты, подвергая их испытаниям и проверкам лишь мысленно, на бумаге. В романе о двух Александрах мне хотелось показать пагубность этого параллельного развития - для всех. Лишенная практики государственного строительства, интеллигенция предавалась утопизму, и любой красиво составленный отечественный и особливо иноземный прожект казался ей руководством к немедленному действию. Западные схемы, например, осторожно обкатывались, прилаживались к реальной общественной ситуации в местах своего рождения - и всеобъемлюще воплощались потом на живом теле России. А параллельно и одновременно шла деградация власти. Лишенная моральной поддержки интеллигенции, власть теряла не только новые, плодотворные идеи для возможных расчетов - но без авторитета в кругах интеллектуалов она теряла уважение в кругу подданных, "гипноз власти", который один дает верхам возможность легко осуществлять их намерения. Без уважения в кругах интеллигенции власть, как ни парадоксально, переставала уважать и самое себя; без поддержки "оторванных от жизни бумагомарак" она почему-то видела в себе не устой порядка, а некую камарилью, объединенную идеей добывания "сладкой жизни" для себя и своих. Но защищать "сладкую жизнь" ценой жизни никто не будет - и в миг, когда для защиты правопорядка требовалось призвать защитников "на смертный бой", царь обнаружил, что его не желают защищать даже те, кто без него не мог существовать. Физическая сила вдруг растворилась неизвестно как - как кусок рафинада в горячем чае.
Вот такой роман я писал перед арестом. И вдруг волею судьбы автор попал на тот головной участок, где российские интеллигенты контактировали с государственными дельцами - в следственный кабинет (потом - в судебный зал). Здесь обменивались опытом идеалисты с практиками, здесь мечтателей обучали принципам реальной технологии власти... Итак, я оказался в пункте, который надо было хорошо познать, чтоб написать тот роман.
Интеллигент знакомится с "практикой"
Я впервые изучил "практику", работая со следователем Валерием Карабановым.
Сравнительно молодой (лет, виделось, 30 с небольшим), весьма неглупый, ко мне относился неплохо и понимал достаточно много. И он же, человек, которого я искренно уважал за профессиональные таланты, - вставлял в протоколы фальшивые фразы, облегчавшие ему возможность посадить меня, обманывал со вкусом и удовольствием от игры ("на следствии обманывать немного позволено", - кокетливо объяснял моей жене, удивляясь, что я не пользуюсь тем же приемом). Причем меня более всего занимала его наивная уверенность, что противостоящий интеллигент ничего в этих хитростях разобрать не может (каюсь - я подыгрывал ему в заблуждении, мне было интересно наблюдать и изучать механизм типичной профессиональной работы чекиста, а вот опасностей этой игры я в должной мере как раз не сознавал). Он-то был убежден, что разобраться в его играх я вовсе не могу, потому что "вы, Михаил Рувимович, не знаете практики..."
Валерий Павлович был преисполнен горделивого превосходства: дескать, вот интеллигент "за ним" сидит, писатель, а так оторван от реальной жизни, ну, примитивных вещей и то не знает.
Подчеркиваю: от природы он человек с хорошими задатками, и незлой, а ко мне так вообще относился с явной симпатией ("Вы, Михаил Рувимович, похожи на моего близкого друга, тоже юриста. Он покончил жизнь самоубийством"). На одном из последних допросов признался: "Чего я боюсь? Что в Мордовии вы озлобитесь. Сами понимаете, кто туда поедет работать. Разве способный человек в органах отправится в такую глушь..."
Побывав в зонах и хорошо узнав многих коллег Карабанова по ГБ и с ними там "поработав", я смог проверить суть этих опасений. Нет, Валерий Павлович, столичные коллеги были много хуже мордовских провинциалов...
Мордовские люди - кто они? Во-1-х, "контролеры по надзору" (попросту надзиратели). Обычные колхозники. Вот на ЖХ 385-17-А служил некий седоголовый толстяк-надзиратель. Про него говорили, что был он в прошлом офицер МВД, совершил убийство, за которое его разжаловали в прапорщики. Придирался к зэкам невероятно, въедливо, даже кличку получил - "Зверь". И вдруг в один день переменился: стал покладистым, ленивым, ничего не замечавшим ментом... Причина преображения? Перешел черту пенсионного возраста. Больше не требовалось стараться на постылой службе, силу можно было тратить на приусадебном огороде, на сенокосе...
Конечно, сельский хулиган, драчун или, наоборот, кулак-держиморда оставался на лагерной службе собой... Было б удивительно, если б в тюремно-лагерные кадры шли исключительно хорошие люди! Но правда и то, что вне зоны, с односельчанами, они вели себя хуже, чем с зэками... Меня поразило как раз большое число неплохих людей на этой "собачьей работе".
Оговариваю сразу: людьми неплохими они обнаруживали себя, только оставаясь с нами один-на-один.
Два примера.
В период нашей стодневной "Статусной акции", забастовки с требованием признать за нами международные права политзаключенных, нас почти сто дней держали в карцерах. В ту мягкую эпоху максимальный срок карцерного наказания определялся в 15 суток. Ergo, нам давали некое количество "суток ШИЗО" (по усмотрению начальника), выпускали в зону на несколько часов (иногда сжимавшиеся до 40 минут!) и за "новое нарушение" сразу сажали в карцер на новый срок. Однако бывалые зэки даже и за 40-минутный перерыв успевали чем-то подкрепиться: сварить бульонные кубики, слопать тарелку лапши, кусок "колбасного сыра", иногда поглотить целых сто грамм маргарина. Это служило немалым подспорьем для зэков, которые, кроме обычного карцерного режима (питание в карцерах идет через сутки, а в голодные сутки полагалась только пайка хлеба с кипятком), мы проводили еще серию голодовок протеста, приуроченных к открытию Белградского совещания 35 государств Европы и Америки (по случаю открытия совещания мы торжественно отголодовали четверо суток). Но среди "статусников" имелось трое обитателей "тюрьмы в квадрате", так называемых "помещений камерного типа" (ПКТ), лидеры акции - Паруйр Айрикян, вожак подпольной Национальной Объединенной партии Армении, Владимир Осипов, редактор "самиздатских" журналов русских националистов "Вече" и "Земля", и Вячеслав Чорновил, признанный вожак украинских национал-демократов. Когда у этой троицы завершался срок отсидки в ШИЗО, их переводили не в зону, а в камеру напротив - в тюрьму ПКТ. Условия там получше карцерных (давалась постель на ночь, был радиорепродуктор, разрешалось получить две книги из библиотеки на неделю), но, конечно, возможность насытить живот в ПКТ много скуднее, чем то, что мы, простые карцерники, урывали на зоне.
Потому первая, стихийно сложившаяся задача "большинства" - пронести что-то из еды в карцер, а там, уловив случай, суметь передать запас "пектешникам".
Десятиминутный комический клип можно сделать, изобразив, как я прячу несколько бульонных кубиков "Мэгги" в кальсоны, в потайной карман, кем-то из прежних обладателей этих кальсон вшитый в самое секретное место.А в середине будет пик клипа: меня при входе в карцер раздевают догола, заставляют приседать, внимательно заглядывая в анальное отверстие - не выпадет ли что оттуда? Благополучно пройдя обыск, надеваю кальсоны, но бумажная обертка зашуршала, меня обыскивают вторично и ликующе вынимают кубики из -под члена и прячут на полку в каптерке при входе в карцер. Но - финал! - через два дня всех выводят в баню, и, улучив миг, я, как настоящий вор из немых фильмов, ухитряюсь влезть в каптерку и украсть кубики обратно! А в бане-то нас объединят с троицей "пекатешников"! И снова чудеса ловкости - раздеваясь, я незаметно выложил кубики на полку, под одежду, и - уловил пристальный взгляд надзирателя, высокого худого парня, с источенными до корней передними зубами...
Вернулся я из мыльной, а мое белье сдвинуто с места и кубики открыты... Надзиратель был один - его напарник увел Айрикяна в парикмахерскую комнату снимать под "ноль" отросшие в ПКТ волосы. Глядя мне прямо в зрачки, мент довольно усмехнулся - мол, не провел ты меня... И тогда я в открытую передал при нем свои кубики Осипову и Чорноволу.
А ведь в надзирательской команде этот парень считался едва ли не самым въедливым, зловредным. Но тогда был один. Без напарника...
Второй случай. Большая Белградская голодовка подорвала мне иммунитет, и небольшой сквозняк в камере привел к острому флюсу. Последовал приказ направить в амбулаторию, на удаление зубов, к лагерному стоматологу из зэков, сионисту Михаилу Коренблиту. В кабинете врача тоже сидел надзиратель - скверный, трусовато-старательный мальчишка ("молодые хуже стариков" солженицынский Иван Денисович заметил). Завершив операцию, Коренблит вытащил из тумбочки припасенный бутерброд, глюкозу, еще что-то из еды (врачу, конечно, подкидывали еду благодарные пациенты-вольняшки) и неуверенным и одновременно нагловатым тоном сказал: "Начальник, ругаться не будешь?"
