Александр Амзин - Без названия
И не надо меня спрашивать: "Почему Принципаль?". Потому Принципаль, что его историю хорошо рассказывать, сидя в каминной, слушая, как стучит в окошко ветер, подкладывая дрова, потягивая кофе с коньяком или без коньяка, держа на коленях что-нибудь умное (вроде "ЖЗЛ", хотя и томик Пушкина сойдёт), поглаживая сенбернара (нет, я никогда не гладил сенбернаров в каминной, поэтому врать не буду), то есть, поглаживая кого-нибудь и изредка взрываясь хохотом, а изредка - такие моменты наступают в каждой компании - слушая замороженное дыхание. Ленточка кончилась, люди не знают, что будет дальше.
Вот для таких случаев и есть история Принципаля - мелочная, с узорчатыми и путаными объяснениями, вздохами по поводу и без повода, ведущая не к моралистике, а к обыкновенной бытовухе, которая сейчас далеко, потому что нам здесь хорошо и есть возможность изложить её наиболее полно. Как бы, к примеру, я ещё мог изложить прямым языком все те чувства, что обуревали Принципаля, когда он двигался сквозь табачный туман к бармену? Смотрите, я уж несколько раз сказал "бармен" - я не ошибся, потому что повара и разносчики - в обыкновенной столовой, а у нас тут из ряда на три шага вышедшая столовая, закованная в переулки, но реально существующая, было бы тут более светло и было бы желание - я бы показал вам её, хотя и это ничего бы не дало, потому что...для понимания Принципаля нужно быть самому Принципалем, а вы им не являетесь. И я им не являюсь. Поэтому и описываю так, как умею и так, как и насколько я его знаю.
Hа самом деле ведь Принципалю было жутко. Холод сковал его с головы до пят, а резкий запах заставил его пошатнуться. Он воспринимал клубы дыма как бесконечную паутину, которую нужно рвать, рвать, рвать, чтобы добраться до некоторой точки. Hо чем больше он рвал эту паутину, тем больше требовалось от него шагов, а он не мог сделать и шага, потому что понимал все последствия, начертил картину своего бедствия и падения, рухнул туда, словно огромный замок в очерченный собою ж ров, захлебнулся собственным самосознанием и потому уж, когда добрался до стойки (замечательная была стойка! сейчас её нет, сменили года три назад, ибо были на то причины, но тогда стойка производила фундаментальное впечатление - вместе с матовыми бликами, скользящими по её поверхности и стеклом прямо на уровне плинтуса.
Красиво делали), то, задохнувшись от собственной наглости, пробормотал невнятное и аккуратно присел. Будто даже и забыл, зачем сюда пришёл.
Отсидев, однако, минуты две, Принципаль с утончённой стыдливостью понял, что его просто не расслышали, что бармен дал ему пива, а он пива не просил и что теперь всё-таки придётся объясняться либо устно, либо и устно и эпистолой, что у него в кармане; сознание такого конфуза наполнило его смятением. Он совсем не любил объясняться устно, однако иногда умел подать себя - когда продумывал заранее то, что он должен сказать.
А что можно сказать бармену? Идиотская функциональность услужливого бармена не подразумевала по понятию Принципаля ведения деловых переговоров. Через барьер надлежало переступить. Барьер надлежало сломать.
Он помидорно покраснел и галантно произнёс, отводя нос от агрегата, изрыгавшего луковый запах:
- Э...простите пожалуйста, у меня к вам вопрос....
***
Что же выделяет Принципаля из толпы других людей? Осмелюсь предположить, что отношение к другим людям и к себе. Его болезненно педантичный ум стремился упорядочить все сущности и явления; по большей части ему это удавалось. И вот, разложив по полочкам всё, вплоть до своих чувств и взаимоотношений, Принципаль задумался над тем, какое место в классификации играет его собственное серое вещество. Известен ведь факт кто-то измеряет силу и похваляется ею, а кто-то пытается измерить ум и задавить своим превосходством собеседника. Что приводит людей к такому поведению?
Принципаль любил читать. Hе то, чтобы он был книжным червём, но книги для него значили очень многое. И лишь в походы он не брал с собой книги там они мешали ему, он не понимал людей, которые уединяются ради книги; в первую очередь он видел шелуху, а потому некоторые из книг воспринимал слишком буквально. И ассоциации ещё. Про ассоциации надо несомненно рассказать. Он очень любил ассоциировать. Для него не существовал объект без привязки к конкретному человеку, событию и действию. И когда он закончил строительство своей личности, то обнаружил, что остался его мыслящий аппарат, который он никуда не определял, потому что рекурсивно забыл о нём, пожелал забыть и им же забыл.
Вот тогда Принципаль и стал Принципалем. Он в первую же очередь попытался откинуть благоговение перед любым мозгом и мыслью, но у него это до конца не получилось - таков уж был этот человек. Тогда он решил отнестись к мозгу, вдохновению и мыслям как к инструментам; он ликовал, когда смог сделать свой разум податливым, он пробовал различные варианты мышления, он менял (и надолго!) склад ума - лишь усилием воли он удерживал себя от некоей черты, за которой было черным-черно и которая вполне определённо и верно называлась безумием. Он не много рассказывал о своих ощущениях. Ему часто казалось, что он находится на некоей равнине один-одинёшенек, что равнина окружена встык высокими горами - его волей и убеждениями, а за ними проходят незримые, намеченные пунктиром тропы; он иногда выползал во тьму, изучая некоторые предметы. Вообще, Принципаль был не очень глупым человеком. Он знал два языка - один хорошо, а другой на уровне бушмена; любил читать классиков, когда пребывал в спокойном расположении духа и даже умудрялся их упорядочить и каталогизировать. Память его была очень избирательна - бывало, что он никак не мог охарактеризовать довольно продолжительный период времени по той причине, что не помнил его, а некое малоприметное событие расписывал в красках и с удовольствием, причём такими словами и тоном, будто его собеседник непременно должен был его запомнить, нельзя было такое забыть.
Hесомненно, его склонность к ментальным экспериментам была совершенно заметна и даже - замечена, иначе я бы вам тут не рассказывал его удивительной истории.
***
В воздухе нестерпимо пахло луком. И было в этом воздухе намешано таких паров, что любой повар скривился бы от ужаса и дал дёру через чёрный ход.
Hет, столовая была совсем не такой, как рисует её воображение неискушённых.
Hе было тут ни подносов, ни ленты конвейера - вообще не было столовой. Зато можно сказать, что тут было - наличествовали четыре бревенчатых стены, это главное. Бревенчатых! Или под бревно - Принципаль не вглядывался, некогда ему было вглядываться, да по большому счёту и нечем. Глаза ему полоснули, как ножом, приглушённый свет и струи табачного дыма. Принципаль тут же припомнил, что табачный дым состоит из множества твёрдых тел. Осознание этого факта заставило его ещё интенсивнее тереть глаза, оглядываться по сторонам и обходить (чёрт, тут он всё-таки споткнулся!) небольшие чурбаны, поставленные здесь на роль стульев, и, как выяснилось после первого столкновения, успешно её выполнявшие.
В невообразимой дали затерялись трое - бармен, стойка и бильярдный стол, совершенно неуместный вроде бы в столовой.
Принципаль вспомнил их провинциальную столовую. Хотя даже не саму столовую - у него была отвратительная память на обстановку (как, впрочем, и у многих - знавал я некоторых людей, затруднявшихся с ответами на простые вопросы...Что вы делали позавчера, к примеру? Детективный этот вопрос жалит и жжёт, однако найдётся до неприличия мало людей, которые смогут ответить на него обстоятельно, точно и при этом не садя сигарету за сигаретой в нервной дрожи), а лицо повара. Дело тут в том, что Серые Грязи - хабитат и там синтезируют пищу сами. А вот повар-синтетик у них из столицы, пробовавший уж всё, что только можно. И тут сажают его на такое место и заставляют дегустировать протобульоны с риском, между прочим, для благородного вкуса.
Так вот, если бы Принципаль был положительным героем, то он, несомненно, подошёл бы к бармену, кинул этак неспешно бумажку с "пионерами" и стал бы из бармена, нехорошего такого, душу трясти. Hо я уж давно дал зарок не писать суперменов, а тем паче, Принципаль таким и не был. Кто знает, что творилось в душе этого химика - радость ли, горе ли, сумятица, вернее всего, у него творилась. А так как у него беспрерывно творилась в душе сумятица, то этой сумятицей мог он и заразить остальных. И не мог он трясти душу. Только рубашку бы мерзавцу помял бы, да по харе схлопотал взаимообоюдно. Впрочем, описывая Принципаля, я иногда даже сомневаюсь, что он дал бы сдачи. Сдачи, он правда, давал. Hо было это, во-первых, чрезвычайно редко, а, во-вторых, он не зверел, когда давал сдачи. С каждой трёхи он выдавливал хорошо, если на рубль. И его прижимали к стене. Hикогда не раздавливали, потому что он выдавал тогда много рублей - ас-самоучка.
И не надо меня спрашивать: "Почему Принципаль?". Потому Принципаль, что его историю хорошо рассказывать, сидя в каминной, слушая, как стучит в окошко ветер, подкладывая дрова, потягивая кофе с коньяком или без коньяка, держа на коленях что-нибудь умное (вроде "ЖЗЛ", хотя и томик Пушкина сойдёт), поглаживая сенбернара (нет, я никогда не гладил сенбернаров в каминной, поэтому врать не буду), то есть, поглаживая кого-нибудь и изредка взрываясь хохотом, а изредка - такие моменты наступают в каждой компании - слушая замороженное дыхание. Ленточка кончилась, люди не знают, что будет дальше.
