Yuriy - o fad3c0960b610c79
сфотографировали, что нужно?
Лобов кивнул.
Суровин оставил у машины двух оперативников. Дежуривший милиционер из
районного отдела неуверенно топтался возле накрытого трупа.
- А вы, - сказал ему Суровин, - вызовите пока машину, пусть увезут тело в морг.
- Ну что, поехали? - Суровин приоткрыл дверцу фургона и пригласил Ксению в
салон. - Показывайте, где ваша дача.
Суровин сел рядом с водителем, следственная бригада разместилась в салоне, Лобов устроился на ближнем к двери месте, и машина тронулась.
8
Не успели отъехать и сотни метров, как переехали деревянный мостик над
быстрой и чистой речкой Купавой. Лобов вытащил из кармана записную книжку
и записал в ней несколько слов.
2.
Дача была обыкновенной, совсем не элитной, без особенных удобств и вовсе без
роскоши. Первый этаж был выложен кирпичом, второй представлял собой легкую
летнюю деревянную мансарду, которая не отапливалась и потому годилась для
обитания лишь в теплое время года. Оперативники разместились в небольшой
прихожей, на старом скрипучем диване, а Суровину и Лобову Ксения предложила
осмотреть кабинет отца. Они поблагодарили и прошли в небольшое помещение, в
котором размещался лишь письменный стол с компьютером, книжный шкаф, до
отказа набитый специальной литературой, да крохотная софа, разложить
которую, впрочем, места уже не оставалось.
- Вот в этом кабинете отец написал свои лучшие книги, - Ксения провела ладонью
по столешнице, посмотрела на пальцы, стряхнула с них пыль, с извиняющимся
видом добавила: - Он не сидел за ним, наверное, недели полторы, пока был занят
гонораром и выбором квартиры.
- А здесь есть все его книги? – поинтересовался Лобов, пробегая взглядом по
полкам.
- Нет, не все. Лишь ранние работы. Поздние, зрелые вещи отец хранил дома. Но
вы не беспокойтесь, я ведь обещала вам дать его последние работы, особенно ту, которая была издана в Швеции.
- И в Китае, если вы не против, - попросил Лобов.
- Да, конечно, - кивнула Ксения и как-то странно посмотрела на Лобова. –
Скажите откровенно, что вы хотите в них вычитать? Ну, я имею в виду то, что
поможет вам хоть как-то приблизиться к этому… - она замолчала, словно комок
встал у нее поперек горла, но быстро овладела собой: - К этому случаю, я хотела
сказать…
- Видите ли, - замешкался Лобов, - как бы вам сказать-то поточнее… - он на
минуту умолк, опустив голову и собираясь с мыслями, потом посмотрел на
девушку в упор и закончил: - В одном из последних моих дел я нашел разгадку
преступления именно в книгах убитого, вернее, в планах его будущих книг.
- Вы хотите сказать, что желаете посмотреть и рабочие записи отца, его наброски, заметки?
9
- Совершенно верно, - подтвердил Лобов.
- Но ведь вы… простите… ведь вы не следователь ведь? Насколько я понимаю, следователь - вы? – Ксения повернулась на Суровина.
- Вы совершенно правы, - кивнул тот, - Всеволод Никитич – эксперт-криминалист.
Однако в силу своего богатейшего опыта имеет полное право участвовать в
расследовании.
- Благодарю вас, Николай Владимирович, - улыбнулся Лобов, - но я собственно не
в следствие даже вникаю, а лишь попутными деталями интересуюсь. Они, знаете, могут очень немало интересного пролить на дело. Хотя, если я не кстати…
- Ради Бога, - Ксения равнодушно пожала плечами и кивнула на компьютер: -
Можно включить, там в нескольких папках можно найти все планы, заметки,
наброски отца. Вы сейчас хотите этим заняться?
- Я всего лишь скопирую документы на флэш-карту, если вы позволите, а в более
удобной обстановке с ними ознакомлюсь, - предложил Лобов.
- Да, конечно, - Ксения включила компьютер, предложила Лобову сесть за стол, а
когда монитор засветился, показала нужные папки.
Пока Лобов копировал материалы, Суровин спросил Ксению о работе отца, о его
коллегах и учениках.
- Отец возглавлял кафедру новейшей истории в Историко-археологическом
университете, - рассказала Ксения. – Собственно, он и был ее основателем, когда
восемь назад начали создавать университет. Отец привлек к работе на кафедре
многих известных ученых из Москвы, Петербурга. В основном это были молодые, перспективные историки. Постепенно усилиями отца кафедра стала своего рода
центром исторической мысли страны. Я не преувеличиваю, - горячо настаивала
девушка, видя, как при последних словах глаза Суровина скептически сузились. –
Историческая наука сегодня, мягко говоря, спит летаргическим сном. Так вот, отец с коллегами попробовали ее разбудить. И реанимировать. Им многое
удалось. Работы ученых кафедры стали удостаиваться престижных наград на
солидных мировых форумах, ученые стали непременными участниками
именитых конференций во Франции, Германии, Англии. Их книги стали
переводиться за рубежом. У отца выросли достойные ученики…
- Максим Родский – из их числа? – неожиданно прервал Ксению Лобов.
Девушка вздрогнула, замолчала на полуслове и метнула в Лобова неприязненный
взгляд. Заметно было, что ей очень неприятен этот разговор.
- А вы откуда его знаете?
10
- Я его вовсе не знаю, - ответил Лобов. – Но вот увидел перед монитором
небольшую фотографию в паспарту с надписью: «Дорогому учителю от
благодарного ученика Максима Родского» - и сразу понял, что это питомец гнезда
отцова, извините за плагиат, – Лобов повернул портрет лицевой стороной к
девушке, которая несколько секунд неотрывно смотрела на фотографию, будто
видела ее здесь впервые. Взгляд ее, поначалу жесткий и колючий, постепенно
теплел, и вот она уже с улыбкой взяла портрет, прочитала надпись и равнодушно
поставила его на стол.
- Да, это ученик отца, первый выпуск факультета, - кивнула она. – Сейчас он
доцент на кафедре. Отец души в нем не чаял…
- А каково ваше мнение о нем? – настаивал Лобов.
- Да мое-то мнение тут при чем? – удивилась Ксения. – Хотя, если желаете… - Она
присела на уголок софы и вытащила из сумочки сигареты:
- Вы не против?
Затянулась, выдохнула струйку в потолок и начала:
- Неприятный он какой-то, скользкий, хотя с виду лощеный, вы видите.
Несомненно, талантлив, окончил университет два года назад, а уже кандидат наук
и готовит докторскую диссертацию. Но по жизни… - она снова глубоко затянулась
и долго выдувала струю дыма. – Рядом с ним мне всегда было гадливо как-то, меня тошнило и выворачивало наизнанку. Отец мне возражал: «Он очень
талантлив, его первую книгу перевели в Германии!» Я не спорю, умный он, но… я
думаю, он способен на подлость…
- У вас есть основания так говорить? – спросил Суровин.
- Есть, - она кивнула и поправила сбившиеся волосы. – Как-то раз, собираясь на
конференцию в Лондон, отец предложил Родскому поехать с ним и подготовить
доклад. Тот согласился и через два дня показал отцу текст. Отец утвердил. Но
когда на конференции, уже в Лондоне…
- Вы были там? – прервал Лобов.
- Да. Так вот, когда Родский начал читать, я посмотрела на отца. Он заметно
менялся в лице, побледнел, потом покрылся испариной, заерзал в кресле, словом, кое-как сдерживался. Оказалось, Родский украл у отца тезисы его будущей книги.
- Отец сам вам сказал об этом?
- Прямо нет, но я ведь в курсе всех тем отца, я знаю их наизусть. Доклад Родского
был построен на тезисах отца!
- В последующем отец не вспоминал об этом?
11
- Нет.
- Как вы думаете, почему?
Ксения вздрогнула, растерянно переводя глаза с Лобова на Суровина, потом
устало махнула рукой и ответила:
- Теперь уже все равно… Дело в том, что отец прочил Родского мне в мужья.
Суровин и Лобов переглянулись, словно решая, кто первым задаст следующий
вопрос. Молчание затягивалось, и Суровин кивнул Лобову. Тот произнес:
- Скажите, Ксения, а каково ваше отношение к Родскому? Как к возможному
мужу, я имею в виду?
- Если бы не интересы следствия, я бы вам этого не простила! – покраснев, выпалила она. – Я его терпеть не могу! Презираю! Третирую в глаза! Это не
человек – какая-то муха Третьяковского!
- Кто-кто, простите? – едва не в один голос спросили Суровин с Лобовым.
- В записных книжка Гоголя, - улыбнулась девушка, - есть такая фраза – «муха
Третьяковского», а далее писатель поясняет, что она рыжая, с черными
полосками, пребывающая неотлучно на говне. Простите меня. Свои заметки
Гоголь не думал публиковать, а потому писать можно было все что угодно. Так
вот, посмотрите на Родского, - она кивнула на портрет, - рыжеват, усы
подкрашивает в черный цвет. И постоянно пребывает в отвратительной
самонадеянности, в высокоумной гордыне! Что может быть хуже?
- Вы так хорошо знаете Гоголя… - начал было Лобов, и Ксения пояснила:
