разведка - ИВАН БОРОДУЛИН
После медосмотра и нервного двадцатиминутного ожидания в коридоре всех троих вызвали и объявили,
И
что мы направляемся в специальное училище. Ехать надо сегодня же, взяв в дорогу самое необходимое. Нам вручили путевки и московский адрес, по которому надлежало явиться.
Так для меня началась новая жизнь, жизнь военного человека, для которого главным стимулом и мерилом поступков и действий стал боевой приказ.
ГЛАВА Ц V О Р А Я
РАЗВЕДШКОЛА
Дорога уводила нас к неведомому. Газогенераторная полуторка резво бежала на Каргополь — через Петрозаводск пути уже не было.
Стоял сентябрь, бабье лето. Багряный лес дышал красотой и свежестью. Изумрудом светились луга. Как-то не верилось, что мы солдаты и едем на войну.
Машина наша оказалась шустрой лишь на ровной дороге, а как только встречался подъем, она натужно урчала и никак не хотела лезть в горку.
Немолодой усатый шофер в таких случаях отворял дверцу кабины и начинал энергично материться. И мы уже знали, что надо открывать крышку бункера и длинной кочергой шуровать удушливую топку, подбрасывая туда сухие березовые кубики — этого добра было у нас целый кузов.
Поддав таким образом газу, мы снова исправно двигались вперед.
На станции Няндома мы сели в поезд и без приключений добрались до столицы.
В спецучилище нас снова отправили на медицинский осмотр. Я и Сергей прошли строгую комиссию без сучка и задоринки, а Володьку, к великой нашей горести, забраковали. Подвело его давнее мальчишечье баловство— наколотый на руке маленький синий якорь: выпускникам училища, как нам пояснили, не полагалось иметь татуировок или иных особых примет — они могут сыграть роковую роль в дальнейшей судьбе разведчика.
и
В тот день мы простились с Володькой навсегда, а много лет спустя я узнал, что синий якорек не помешал Володе Пантелееву стать настоящим солдатом. В 1942 году разведчик Первой Карельской партизанской бригады Пантелеев в тылу врага был раненым захвачен в плен и повешен за ноги между двумя березами. Володька, мой горячий и шалопутный друг, умер героем.
Занятия в училище проходили, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Вся учеба в разведшколе представляется как многодневный и стремительный кросс по незнакомой и пересеченной местности. Мы до обалдения шлифовали и совершенствовали свой немецкий выговор, стремясь избавиться от предательского акцента; учились владеть ножом, что, к моему удивлению, действительно было наукой; стреляли из всех видов оружия, начиная с пистолета «Вальтер» и кончая зенитной пушкой. Часто вместе с нашими преподавателями мы добирались до границы, именуемой пределом физической усталости. Поздней ночью, вернувшись с очередного занятия, мы, как лунатики, раздевались, падали в кровати, не чувствуя рук и ног, и проваливались в сон. Но что удивительно: стоило через полчаса после отбоя сыграть тревогу, мы вскакивали и, автоматически напяливая одежду, бежали к пирамиде с винтовками, будто бы только и ждали сигнала.
Нас учили собранности, умению быстро оценивать ту или иную ситуацию и принимать единственно правильное в этих условиях решение.
Привыкнув к особенностям жизни в училище, мы порой и сами себе устраивали тренировки на сообразительность и память. Чаще всего это случалось на аэродроме, в ожидании самолета, куда мы приезжали для парашютных прыжков, Кто-нибудь раскладывал на зем-
23
ле разные предметы, скажем, платок, портсигар, мундштук, нож на несколько секунд, показывал их остальным и закрывал. Мы должны были запомнить и рассказать, в каком порядке лежат вещи. Сначала мы немилосердно путались и врали, но постепенно навострились угадывать, как фокусники.
Прыгать с парашютом нам чаще всего приходилось из самолета «Дуглас», где люк находился в полу, под ногами. Очень неудобно и страшновато было, сжавшись в комок, мешком вываливаться в темную дыру без дна. Но ничего, привыкли.
Все семь учебных прыжков, за исключением одного, предварительного, мы сделали ночью.
Прыгая, кажется, в пятый раз, я в темноте потерял ориентировку, и меня занесло куда-то в сторону, на картофельное поле. На мою беду, поле оказалось обитаемым — какие-то женщины убирали картошку. Когда я, с трудом погасив купол парашюта, оглянулся, то совсем рядом увидел грозные женские фигуры с лопатами. Судя по всему, они приняли меня за вражеского диверсанта-парашютиста и готовились к расправе. Я начал громко орать: «Я — русский! Я — русский!» Это спасло меня от лопат, но, увы, пока я разговаривал с самыми воинственными, другие женщины за несколько секунд разорвали мой парашют на платочки и разбежались.
Перед начальством я появился с убитым видом и с ворохом парашютных строп. И не таким уж обидным было полученное мной взыскание «за утрату боевого имущества», как последовавшие за этим «правдивые» побасенки ребят «об одном храбром разведчике-парашютисте, которого раздели две престарелые колхозницы». При этом рассказчики, невинно улыбаясь, погляды-пали на меня.
Шел четвертый месяц войны. Гитлеровцы подходили к Москве. На дальних подступах к столице гремели тяжелые бои.
В один из октябрьских дней нас построили в зале квадратом, вынесли вперед знамя, и училище приняло присягу стоять за Родину до последнего дыхания, драться с оккупантами, не жалея крови и не щадя жизни, умереть, но не пропустить врага.
В начале ноября ушла на фронт смежная с нами группа разведчиков-диверсионников. Со дня на день ждали отправки и мы. Но в канун 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции вечером неожиданно объявили приказ начальника гарнизона о том, что училище примет участие в праздничном военном параде, который состоится на Красной площади 7 ноября.
Сначала мы не поверили: немцы под Москвой — и парад. Но когда поверили — сердца застучали по-особому. Ходили подняв носы и радовались, что у нас такая страна, такая армия и такой вождь.
Вся ночь прошла в подготовке. Сна не было. Чистили винтовки, подшивали подворотнички, примеряли только что доставленное зимнее обмундирование. Особенно понравились нам безупречно белые полушубки.
Утром 7 ноября вместе с другими частями Московского гарнизона мы, подтянутые, торжественные, стояли на Красной площади. На трибуну Ленинского мавзолея поднялись члены Советского правительства и Государственного Комитета Обороны во главе с И. В. Сталиным. Мы еще больше подтянулись и смотрели во все глаза.
Пошел крупный, хлопьями, снег, мы начали зябнуть, но приподнятое настроение не покидало нас до самого конца парада. Мы знали, что пехотные части, печатав-
PAGE25
шие шаг по брусчатке площади, танки, пушки, конница прямо с парада пойдут на передовые защитные рубежи столицы. Парад был для них могучей моральной зарядкой.
В начале декабря стала получать боевые назначения и наша группа. Сергей Власов уехал на Калининский фронт, а меня направили на Волховский, туда, где задыхался в блокаде мой Ленинград.
В январе 1942 года группа разведчиков, в которую вошел и я, получила задание командования — найти сравнительно безопасный проход в Ленинград. Мы сделали это и даже сумели глухими лесными тропами провести два обоза с продовольствием. Затем и эти тропы были блокированы гитлеровцами. Единственным свободным путем в город осталось замерзшее Ладожское озеро, но этот путь был очень опасным и тяжелым. Опасным потому, что фашистские самолеты все светлое время суток дежурили над Ладогой и уничтожали все живое. А тяжелым потому, что за ночь надо было пробежать на лыжах примерно девяносто километров.
Дважды мы благополучно пробирались по озеру в Ленинград, выполняя специальное поручение, но в третий раз не повезло.
Когда до кромки леса на берегу оставалось километров двадцать, нашу группу застал рассвет. Фашистские самолеты не замедлили явиться и с бреющего полета открыли пулеметный огонь. Трое разведчиков были убиты наповал, я ранен в левое бедро, а пятый, Николай Егоров, получил пулю в руку.
Обстрелявшие нас самолеты проносились над самым льдом, чуть не задевая лыжами снег. Решив, видимо, что мы мертвы, один из летчиков дал еще очередь, и самолеты убрались,
И
Коля Егоров, перехватив руку бинтом, встал на лыжи и пытался помочь мне. Однако через несколько десятков метров мы убедились, что так погибнем оба. Я упросил его бежать без меня, и Николай, отталкиваясь одной палкой, заспешил к спасительному лесу. Я долго глядел ему вслед. От берега до расположения наших частей был еще час нормальной ходьбы на лыжах. Но Николай бежал раненым. Стало быть, ждать помощи прежде, чем наступит темнота, было нечего.
