Владимир Выговский - Огонь юного сердца
- Это я так... от солнца...— насупившись, оправдывался я.
- Пускай будет от солнца,— согласилась учительница и опять стала серьезной.
Я боялся, чтобы она, чего доброго, не стала отчитывать меня. И без того было ужасно стыдно за свою растерянность в хате. А еще если бы узнала о том, что я на фронт собирался,— совсем засмеяла бы.
—Ты сирота, Петенька? — после небольшой паузы спросила Мария Петровна.
А вы откуда знаете?
Догадываюсь. Иначе бы ты давно вспомнил о матери.
—Это правда. У меня никого нет... И я рассказал о себе.
—Значит, мы с тобой, Петя, друзья по несчастью,-— сказала учительница, когда я закончил свой рассказ.
И хотя, усмехнувшись, она после этого быстро отвернулась, я все же заметил в ее глазах слезы. Чтобы и самому не заплакать, я прикусил до боли губу.
Долго мы просидели, обдумывая, что делать и куда идти. В село возвращаться опасно — нас сразу же могли схватить гитлеровцы. У Марии Петровны в соседнем селе были хорошие знакомые, и она предложила мне пойти с ней. Другого выхода у меня не было, и я с радостью согласился.
Так вот она какая, война!.. Приходится терять близких, покидать родные селения, все нажитое трудовыми руками и идти куда-то искать чего-то... Приходится сносить жару и холод, жажду и страх, унижения и опасности, бессонницу и ужасную усталость, боль и оскорбления.
Под вечер мы с учительницей пришли в село Соколовку. Пройдя колхозный двор, двухэтажную школу, в которой стояли немцы, подошли огородами к красивому, с голубыми окнами особняку. Дверь была заперта, и мы, ожидая хозяев, присели на скамейку под грушей. Но ждать пришлось недолго. Из глубины садика послышались детские голоса:
—Это тетя Маруся! Тетя Маруся пришла!
К нам бежало двое детей: девочка лет четырех и мальчик лет шести.
Витя, а где мама? — обратилась Мария Петровна к мальчику.
Мама? — как-то растерянно переспросил он и переглянулся с девочкой.— Мама... мама дома,— и, подбежав к двери постучал маленькими кулачками: — Откройте, мама, это тетя Маруся пришла!
Щелкнула задвижка, и на пороге показалась взволнованная женщина.
—А, Маруся, родная! Заходите. А вы,— обратилась она к детям,— еще немного погуляйте. Если меня кто-нибудь спросит, то вы скажете: «Мамы нет дома».
Пройдя небольшие темные сени, мы попали в просторную светлую кухню, а потом зашли в комнату. Хозяйка гостеприимно попросила нас сесть и поставила на стол глиняную миску с яблоками.
—А может, вы есть хотите? — сказала она.— Угощу вкусным борщом.
Я вопросительно глянул на учительницу. Мне ужасно хотелось есть. Она, вероятно, поняла, так как, словно спохватившись, поспешно ответила:
—Давай, Любовь Прохоровна, свой вкусный борщ. Борщ и правда был вкусный, с мясом да еще со сметаной,
Я сначала стеснялся, а потом как начал есть — всех обогнал. Мне еще подлили, но я из вежливости отказался.
Когда мы, поблагодарив хозяйку, встали из-за стола, она спросила:
Что это за мальчик с тобой, Мария? Из твоего класса?
Это Петенька, пионер, он сегодня спас меня от немца. Я, вероятно, покраснел, потому что почувствовал, как уши
у меня горят. Так бывало всегда, когда я краснел.
Вскоре начало темнеть. Хозяйка убрала со стола посуду и пошла во двор закрывать ставни. В хату моментально вбежали дети и сразу же бросились к Марии Петровне, У мальчика в руке был какой-то голубой листок бумаги.
Размахивая им, Витя на ходу выкрикивал:
—Немецкий приказ! По всем дворам расклеивали полицейские!
Зажгли свечу, учительница начала читать. Фашисты приказывали жителям села Соколовки в течение двадцати четырех часов снести в сельуправу огнестрельное и холодное оружие, шубы, валенки, шапки. За невыполнение — расстрел.
—Не слишком ли многих придется расстреливать?— сказала Мария Петровна и, поднеся приказ к свечке, сожгла его.
Спать легли рано.
Было уже около полуночи, а я все не мог заснуть. Думал про старосту, про расстрел, про гитлеровцев. «Почему они такие жестокие, эти немцы?» — думал я.
Потом вспомнил о родных, о Городнице: «Хорошо нам жилось до войны! Неужто наши уже не вернутся? Не может быть, чтобы не вернулись. Зимой, наверное, вернутся. А что я в это время буду делать? Где жить? Тут оставаться неудобно, да еще захотят ли они меня... У них свои дети, зачем я им нужен? Что будет делать Мария Петровна? Домой ей нельзя возвращаться».
Вдруг из кухни, где находились Мария Петровна и хозяйка, .послышались приглушенные разговоры,
—...Так вот, окопались они и ждали пополнения. Но не дождались,— ночью налетели туда фашисты. Они объехали где-то через Грушовку и Добовичи, одним словом, взяли наших в кольцо. Ужас, что творилось там... Завязался ожесточенный
бой. Но к утру немного стихло, и я, выбравшись из погреба, направилась к хате.
Неожиданно с улицы донеслись какие-то неясные крики и стрельба. Над головой жужжали пули. Я испугалась и упала. Упала, лежу и не дышу. Вдруг слышу, как через огород кто-то бежит. Пробежал мимо меня - и в погреб. «Все, думаю, нет моих детей». Да не успела подумать, как опять кто-то бежит. Надо мной раздаются выстрелы... Вскакиваю. Луч карманного фонаря ослепляет мне глаза. Я не вижу, но чувствую, что возле меня немцы... Поверишь, Маруся, сердце окаменело... «Зачем, матка, бежаль?» — спрашивает один. «Я, говорю, не убегала...» А сама дрожу от страха. «Матка, ты убегаль!.. Русиш зольдат видаль?!» Я качнула головой, мол, не видела. Два немца сразу же побежали назад, а этот, третий, говорит: «Матка, пошоль са меня!» — «Пан, отвечаю, не понимаю».— «А-а!.. Ты не понимаешь.» — и как ударит меня прикладом, аж искры из глаз посыпались! Едва на ногах удержалась. А он кричит: «Шнель - шнель — и, подталкивая дулом, повел в село... До обеда продержали в подвале, а потом пригнали нескольких женщин, спросили, знают ли они меня, и отпустили...
Рассказчица на минуту смолкла, прикрывая плотнее дверь в комнату.
Я вскочил с кровати и приник ухом к щели.
—Прихожу домой,— начала она опять,— а дети встречают меня: «Мама, мамочка, у нас на чердаке есть дядя».— «Что за дядя?!» — спрашиваю строго. «Тише, мамочка... Наш, русский. Он спал с нами в погребе, такой хороший, как наш папка,— красноармеец. Ты, мама, никому не говори. Его немцы ищут, хотят убить». Поднимаюсь на чердак, и верно — сидит возле лежака военный с перевязанной головой... Стою и не знаю, что делать. А он приветливо улыбается: «Здравствуйте! Не бойтесь, я свой... Убежал ночью из плена. Немного отдохну — и уйду...» Отвела я его в самый темный угол, дала поесть. Всю ночь не спала — берегла его... А он все бредит, командует во сне, командир, видать... Теперь, кажется, ему легче...
Я лег на кровать, но никак не мог уснуть. Думал о раненом красноармейце. А утром меня потянуло на чердак... В темном углу, за лежаком, что-то щёлкнуло, и хриплый голос спросил:
Кто там?
Свой,— отозвался я,—хлеба вам принес.
Спасибо... Ну, подходи, не бойся.
Я не боюсь. Это вы, наверное, испугались.
Раненый тихо засмеялся. Мы познакомились, начали разговаривать и незаметно, как-то сразу, стали друзьями...
ТУДА, ГДЕ ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ
Шли дни. Рана у лейтенанта быстро заживала, и чувствовал он себя хорошо. Вечерами он появлялся в хате, сбрил бороду и начал поговаривать о переходе линии фронта.
Я стал упрашивать его взять и меня с собой, но лейтенант и слушать не хотел: до фронта, мол, далеко — километров двести - триста,— в дороге могут произойти всякие неожиданности, да и сам фронт перейти не фунт изюму!.. Но я так просился, даже слезу пустил, и лейтенант наконец сдался.
Ну что ж, готовься, пионер! – сказал он и строго, по-военному, спросил: — Только ты трусить не будешь?
Что вы! Нет! — ответил я, хотя в душе заволновался: ведь ни разу у меня еще не было настоящего испытания...
Дождавшись следующего вечера, мы попрощались с хозяйкой, Марией Петровной и отправились в далекий и опасный путь на восток.
Шли тропинками, избегая больших дорог, по которым беспрерывно двигались вражеские войска. Чем дольше мы шли и уставали, тем приятнее было: скоро встретимся со своими Днем идти опасались — зарывались в стоге соломы, по очереди спали, набираясь сил, и, когда темнело, пробирались дальше
Но вскоре у нас кончились продукты. Наши силы быстро таяли... Нужно было обязательно достать хлеба. Долго думали и решили, что днем я пойду в село, а лейтенант, спрятавшись где-нибудь поблизости, подождет.
На рассвете мы услышали лай собак и как раз невдалеке в поле заметили копны сена. Лейтенант потер от удовольствия руки и, быстро сделав в сене удобное дупло, нырнул в него с головой. Я хорошенько замаскировал его и осторожно пошел к крайним хатам, что вырисовывались в утреннем тумане.
Необычно звонко пели петухи, кудахтали куры, ревел скот, хрюкали поросята.
