Владимир Выговский - Огонь юного сердца
Я с трудом протиснулся в помещение вокзала.
Тут было тесно и душно. Все скамьи и стулья были заняты, и мне пришлось стоять. Вскоре заболели ноги. Ужасно хотелось спать.
Я залез под скамью. Но заснуть не пришлось: холодный цементный пол, тревожные мысли отогнали от меня сон.
Всю ночь, лежа под скамьей, я думал о страшной войне, о своих родных. Ни на минуту не мог закрыть глаза на меня летели самолеты с черными крестами на крыльях, я видел пылающие поезда, изувеченные трупы людей, пожарища... Страшные картины войны терзали мою душу, я метался, словно меня укусила змея.
Сердце переполнилось ненавистью и желанием отомстить фашистам.
«Пойду на фронт!» — внезапно решил я. С этой мыслью целыми днями я слонялся от эшелона к эшелону, но всегда слышал один и тот же ответ:
—Маленький еще. Учиться надо.
—Какой я маленький! — сердился я.— Мне уже двенадцать лет.
Но это не помогало, а только смешило людей. Бывали и такие случаи, когда бойцы брали меня в вагон, кормили и обещали взять с собой. Но как только раздавалась команда: «По вагонам!» — говорили:
Иди домой, мальчик!
Да я на фронт хочу, дядя... Вы же обещали!
—Что ты, что ты, мальчик? Нельзя! Разве ты шуток не понимаешь?
Убедившись в том, что на фронт меня не возьмут, я решил своего добиться другим путем. Увидев однажды на станции воинский эшелон, я незаметно залез в пустой ящик, который стоял на платформе. Вскоре звякнули буферные тарелки, паровоз протяжно загудел, и поезд тронулся.
Тесно было в ящике. У меня млели ноги и очень хотелось пить. Но желание попасть на фронт превозмогало все. Оно было
настолько сильным, что я забыл о своем горе и страданиях и незаметно заснул.
И вдруг сквозь сон ощутил, что куда-то лечу вместе с ящиком. Не успел я разобрать — сон это или явь, как ящик резко накренился и я вывалился из него на платформу. Первое, что бросилось мне в глаза, это группа красноармейцев, которые, тесно окружив меня, дружно хохотали.
Отставить! — послышалась команда, и, когда все притихли, ко мне подошел невысокий, средних лет мужчина в командирской форме, с орденом на груди и большой звездой на рукаве.
Откуда? — спросил он строго, обращаясь к круглолицему бойцу, который держал ящик.
Не могу знать, товарищ комиссар,— ответил растерявшийся боец,— я только поднял ящик, и...
—Понятно,— сказал комиссар,— можете идти. Когда боец отошел, комиссар обратился ко мне:
—Может, сам скажешь, как ты сюда попал? Откуда такой герой, а?
Насупившись, я шмыгнул носом и продолжал молчать.
Э, брат, это никуда не годится. Как зовут тебя?
Петька. Петро Вишняк.
А в эшелоне как оказался?
А так, залез в ящик.
А зачем было залезать?
Как — зачем? Потому что не брали.
Куда не брали?
На фронт!
—А-а, так вон оно что — воевать, значит, собрался? Я кивнул головой.
Бойцы опять захохотали. Да и как им было не смеяться! Грязный, нестриженый, в коротких потрепанных штанишках и давно не стиранной рубашке с масляными пятнами, стоял я, словно мокрая курица, стыдливо опустив глаза. Очень некстати были на мне пионерский галстук, патронташ, который я нашел возле разбитых вагонов, и большая красноармейская пилотка со звездой. А главное — я же маленького роста. Какой из меня боец, если винтовка больше меня!..
—А родители твои где? Сбежал? — строго спросил комиссар.
—Нет у меня никого... Разбомбило...—И я пустил слезу. Смех словно по команде оборвался. Строгими стали красноармейцы. Заметив это, я заплакал еще сильнее, пытаясь слезами разжалобить бойцов. «Только бы попасть на фронт,— думал я,— там плакать не буду»,
Несколько секунд тянулось молчание. Комиссар тяжело вздохнул, присел на ящик, закурил. Потом обнял меня, погладил рукой мои взлохмаченные русые волосы. Я перестал плакать, полагая, что все сбылось — меня берут на фронт. Я был очень голоден. Какой-то боец подал котелок с кашей.
Пока я ел, комиссар Левашов советовался с бойцами, как поступить со мной.
Несколько человек почти в один голос ответило:
На фронт мал еще!
Учиться надобно.
Сдать в детдом.
—Ничего не поделаешь. Нужно высадить мальчика. Горько было у меня на душе: доехал почти до самого фронта, а «понюхать пороху» так и не удалось.
НЕОЖИДАННЫЙ СЛУЧАЙ
На второй день, оказавшись в степи, я увидел огромное облако пыли и услышал оглушительный гул моторов. Это были фашистские танки, которые, по-видимому прорвав фронт, спешно заходили нашим войскам в тыл. Я свернул с дороги и залег в кукурузе.
Гитлеровцы двигались беспрерывно. Немного осмелев, я осторожно пополз кукурузой подальше от дороги»
В полдень очутился в небольшом полусожженном селе. Зайдя в одну из крайних хат, я попросил напиться. Хозяйка, молодая румяная женщина, испуганно глянула на меня и, не сказав ни слова, вытолкала внезапно в сени,
—Фашисты! — с тревогой прошептала она и стала срывать с меня пионерский галстук и звездочку с моей красноармейской пилотки.
—Матка, вассер! — послышалось из комнаты. Я ухватился за рукав хозяйки.
—Теперь не бойся, пойдем! — подбодрила она и повела меня в хату.
Из-за двери доносились незнакомая речь, песни, смех, свист, игра на аккордеоне, топот кованых сапог. Даже в кухне, где мы были с хозяйкой, стоял невыносимый смрад, смесь серы.
спирта, одеколона, пота. Самих фашистов я не видел, но и без того на душе тошно.
Поблагодарив хозяйку, я собрался идти, но в это время открылась дверь и в кухню вошел высокий рыжий офицер. У него были большие, словно у быка, мутные глаза. Спереди, возле пояса, почему-то слева, не так, как у нас, рукояткой наперед, висел огромный пистолет. На груди был орел со свастикой в лапах, а на рукаве поблескивала эмблема смерти — череп и кости. Такая же эмблема была и на высокой, непривычной для нашего глаза фуражке.
«Так вот вы какие, фашисты!» — со страхом подумал я.
Офицер криво усмехнулся и что-то забормотал. Потом, приблизившись, положил мне на плечо свою тяжелую волосатую руку. Я еще больше задрожал и шарахнулся в сторону от него. Гитлеровец вскипел.
—Большевик! Пионер! — заорал он и, выхватив из кобуры пистолет, направил на меня.
Очень плохо бы все это кончилось, если бы не вмешалась хозяйка. Она начала уговаривать пьяного фашиста и, указав на меня пальцем, повертела им у своего виска. Немец усмехнулся, покачал головой, мол, понимаю: он слабоумный, больной — и спрятал пистолет.
Минут десять фашист сидел неподвижно. Курил сигару, с интересом рассматривал меня. Иногда его мутный взгляд останавливался на хозяйке, и лицо кривилось в усмешке.
Переборов страх, я тоже не без интереса смотрел на немца. Все было новым, удивительным, даже сапоги не такие, как у нас,— желтые, подкованные, с длинными узкими голенищами и высокими каблуками.
Докурив сигару, офицер вдруг ни с того ни с сего начал приставать к хозяйке. Он безжалостно заламывал ей назад руки, наглел. Женщина кричала, просила о помощи. Но никто даже не выглянул из комнаты. Там еще громче стали насвистывать и притопывать ногами.
Я растерянно стоял в углу, не зная, что делать. В груди клокотала ярость, кулаки сжимались, хотелось наброситься на врага, но сдерживал огромный пистолет, висевший у него на поясе. Я боялся, что волосатая рука выхватит оружие раньше, чем я смогу что-нибудь сделать.
—Сынок, сынок,—жалобно просила женщина,— бей его! Бей его! Помоги, помоги!.. А-а-а-а!
Высвободив на миг правую руку, хозяйка что-то искала
за спиной офицера. Я понял — она ищет чем защититься. «Что ей подать? Что ей подать?» В одно мгновение, не помня себя, я подскочил к столу и подал ей нож. Женщина ударила немца... Он упал... Не сговариваясь, мы бросились в огород и попали в коноплю. Едва переведя дыхание, побежали в степь за село.
Широкое пшеничное поле было изрыто окопами и траншеями. Вокруг —- ни души. Всюду валялись каски, противогазы, стреляные гильзы, банки из-под консервов, медицинские пакеты. Я ко всему присматривался, пытаясь взять в руки. Но окрик женщины, шагавшей рядом: «Не сметь брать!» —сдерживал меня. Я уважал ее, потому и слушался.
Вскоре мы присели отдохнуть. В глубокой траншее было прохладно и безопасно. В голубом небе заливался неугомонный жаворонок...
- Тебя как звать? — спросила меня женщина, пристально глядя в глаза.
- Петро,— избегая ее взгляда, ответил я и почему-то вздохнул.
- А меня Мария Петровна. Вот мы уже и знакомы... Ты в какой класс ходил?
- В пятый. В шестой перешел.
- Я тоже пятый вела,— сказала она задумчиво.
- Вы учительница?
- Да. Классный руководитель. Удивился?
- Немножко.
- Не немножко, а очень. Ишь как покраснел — до кончиков ушей!
- Это я так... от солнца...— насупившись, оправдывался я.
- Пускай будет от солнца,— согласилась учительница и опять стала серьезной.
