Миядзава Кэндзи - Недетские сказки Японии
Сова на какое-то время закрыла глаза. Лунный свет спускался на лес подобно свинцу — тяжелому, но светлому. Сова наконец-то открыла глаза, голос ее звучал несколько ниже обычного:
- Наверное, они красили обе половинки лица отдельно.
Я рассмеялся:
- Если бы они красили обе половинки лица отдельно, то получилось бы еще хуже, не так ли?
Сова с чувством достоинства отвечала:
- Ничего здесь странного нет. Размер легких был одинаково маленький, как в начале покраски, так и в конце, и поэтому в одно и то же время у них ощущалась нехватка дыхания.
- Да, похоже, что так, — сказал я вслух, а про себя подумал:
«Хитрая бестия, логично придумала, удалось тебе улизнуть».
- Вот какие дела, — оборвала сова свою речь на полуслове.
«Да, сейчас я проиграл», — подумал я раздраженно, и у меня пропало всякое желание разговаривать.
Однако мне опять стало стыдно перед совой, и я решил продолжить разговор:
- Ах вот, оказывается, в каком духе все это происходило. И в завершение такие птицы, как журавль или цапля, так и остались неокрашенными.
- Нет, это все было по заказу, по личному заказу журавля.
Господин журавль сам приказал покрасить только самый краешек хвоста в черный цвет. Его покрасили согласно собственному приказу, — ответила сова и удовлетворенно рассмеялась.
Уже в который раз отметил я про себя, как ловко эта бестия использует то, что сказал собеседник, но вслух ничего не ответил, помня о том, что изначальной причиной, побудившей меня продолжить разговор, было желание порадовать сову.
И сова продолжала:
- Однако коршун становился все наглее и наглее. Деньги у него появились, социальный статус вырос. Ходил он теперь с важным лицом: я, дескать, среди птиц и есть самый первый труженик. И как следствие — совершенно перестал работать. Себя он покрасил в такую желто-синюю, эффектную полоску, чем очень хвастался. Таким образом, прошло два или три дня, манера его работы становилась все вальяжнее и вальяжнее. Просит его, например, птичка сделать узор, состоящий из пятнышек коричневого, белого и черного цвета, а он черный забудет положить; или попросят его сделать элегантную черно-красную полоску, а он сделает какую-нибудь раскраску попроще, вроде как у ласточки. Другими словами, стал он работать спустя рукава.
Хотя птиц-то неокрашенных к тому времени осталось не так-то много. Ворона, цапля и лебедь — всего-то три птицы и осталось.
Ворона каждый день приходила в покрасочную коршуна и устраивала скандал: хочу, дескать, чтобы меня именно сегодня покрасили. А коршун ей неизменно отвечал: «Да, обязательно завтра покрашу». И так продолжалось ежедневно. Ворона разозлилась и в один прекрасный день решилась дать отпор коршуну. Пришла она к нему и стала кричать: «Ты, вообще, о чем думаешь? Ты сделал вывеску покрасочной мастерской, к тебе птицы поэтому и приходят. Если ты не работаешь, не порядочнее ли тогда отказаться от вывески? Сколько дней подряд все прихожу и прихожу, а слышу в ответ только "завтра" да "завтра". Если ты продолжаешь работать, то покрась меня сегодня же. Если ты не сделаешь ни того ни другого, то я объявляю тебе войну».
Коршун и в этот день, как всегда, сидел, уставившись в одну точку, с утра изрядно напившись масла, но, услышав такое откровение, призадумался: «Даже если я закрою покрасочную мастерскую, то с деньгами у меня проблем все равно уже не будет, однако с именем так расставаться не хочется. С одной стороны, работу бросать еще не хочется, а с другой стороны, работать уже не нужно». Так он раздумывал и отвечал: «Да, вы правы. И как же вы хотите, чтобы я вас покрасил?»
Ворона несколько охладила свой гнев и сделала заказ: «Хочу быть в таких больших черно-фиолетовых пятнах, таких стильных, как на японском кимоно типа юдзэн[2].
Эти слова задели коршуна за живое. Он резко встал и сказал:
- Ну, приступим же к покраске. Вдохните поглубже воздух.
Ворона тоже встала, обрадовалась, расправила грудь и наполнила ее воздухом.
- Все? Готова? Теперь закрой глаза.
Коршун взял ворону крепко в клюв и опустил ее со всего размаху в чан с чернилами. Всю опустил, с головой. Ворона поняла, что фиолетовых пятнышек при таком способе покраски ей не видать, и в панике забила крыльями. Но коршун ее крепко держал. Тогда она стала плакать и кричать и в конце концов выбралась из чана. Но к тому времени она уже была совершенно черная. Она страшно разозлилась и как была, черная, выбежала из покрасочной мастерской.
Ворона побежала к своим друзьям, птицам, и рассказала им о тех безобразиях, что вытворяет коршун. Однако к тому времени все птицы уже имели зуб на коршуна. Собравшись все вместе, они пошли в мастерскую, схватили коршуна и засунули его в чан с чернилами.
Коршуна держали в чане с чернилами, пока он не потерял сознание. Тогда птицы вытащили потерявшего сознание коршуна из чана, а потом разорвали на маленькие кусочки вывеску покрасочной мастерской. Через какое-то время коршун пришел в себя, но к тому времени он был черным не только снаружи, но и внутри. Вот в результате чего и вышло, что журавль и цапля так и остались неокрашенными.
Сова закончила свой рассказ и отвернулась, молчаливо наблюдая лик госпожи Луны.
- Вот как. Теперь я понял, как все было. Как я вижу, вам повезло, и вас покрасили в числе первых. Так детально, хорошо вас покрасили — так я говорил, поднимаясь и прощаясь с совой, спрятавшейся от ртутного, тяжелого света госпожи Луны в темной тени деревьев.
КРАСНОГОЛОВЫЙ ЖУРАВЛЬ И ХРИЗАНТЕМЫ
На самой вершине фруктового холма росли две желтые хризантемы[3] , ростом высокие, почти с подсолнух, и красная хризантема, ростом даже выше, чем две ее подруги. Эта красная хризантема хотела стать королевой всех цветов. Что бы ни случилось — пронесется ли мимо южный ветер, осыпая цветы и деревья большими каплями дождя, или, оборвав с маленького каштанового дерева, растущего на холме, зеленые колючие плоды и маленькие ветки, зло и громко смеясь, бросит их вниз, — наша бравая троица стоит спокойно, слегка склонив друг к другу головы, и только красивее становится.
Сегодня, впервые в этом году, прилетел господин Матасабуро —северный ветер. Подул в свою свирель в голубое небо, потрепал торопливо листья тополя Сиболди[4], растущего у подножия холма, сорвал и бросил на землю груши, растущие во фруктовом саду. А три хризантемы, видевшие это, лишь слегка усмехнулись. Одна желтая хризантема, обратив к бледно-голубому южному небосклону свое сердце, задумчиво обронила:
- Госпожа Солнце, похоже, сыплет сегодня кобальтовую стеклянную пудру несколько больше обычного.
С любовью глядя на подругу, сказала вторая желтая хризантема:
- Ты сегодня выглядишь несколько бледнее, чем обычно.
Наверняка и я выгляжу так же.
- Да, похоже, что это так, — отвечала ей первая и, обращаясь к красной хризантеме, продолжала:
- А ты сегодня выглядишь просто великолепно. Мне кажется, что ты сегодня запылала, как огонь. Красная хризантема подняла свое личико к голубому небу и, сверкая в солнечных лучах, смеясь, отвечала:
- Но для меня этого слишком мало. Жизнь была бы для меня совершенно невыносима, если бы не моя вера в то, что я своим светом смогу заставить небо пылать огнем. Ах, как меня это все раздражает.
Но вот, наконец, солнце зашло, закатилось бледное небо цвета цитрина[5], четко проступили контуры звезд, и небосвод стал подобен темно-синему омуту.
Послышалось пение: «Пи-то-ри-ри. Пи-то-ри-ри». И, освещенная сиянием звезд, пронеслась внизу тень красноголового журавля[6]
- Эй, журавль, послушайте, ведь я правда красивая? —обратилась к нему красная хризантема.
- Да, красивая, красная такая, — ответил красноголовый журавль, растворяясь в темноте, удаляясь по направлению к дальнему болоту, своему дому. По дороге журавль глухо поприветствовал одну-единственную ослепительно-белую хризантему, растущую на болоте:
- Добрый вечер.
Белая хризантема застенчиво засмеялась.
Горы заволокли парафиновые облака, наступило утро.
Вскрикнула, удивившись, желтая хризантема:
- Ой, какой ты стала красивой. Вокруг тебя как будто нимб цвета персика.
- Да, точно. Как будто из радуги в этот нимб художник выбрал только красные тона, — согласилась с ней ее желтая сестра.
- Да так я не зря говорю, как меня все это раздражает. Мне бы хотелось своим собственным светом сделать небосвод огненно-красным. А иначе мне жить нестерпимо скучно. А госпожа Солнце все больше и больше сыплет серебряной пудры, — капризно отвечала красная хризантема. Желтые сестры обе как-то сразу смолкли, крепко закрыв свои ротики.
Вслед за золотым жарким полднем пришел вечер, прозрачный и свежий, словно кианит[7] . Под сверкающим звездным небосводом пронесся взъерошенный журавль.
