Михаил Кузьмин - Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро
— Я завоюю весь міръ! — воскликнулъ Іосифъ послѣ молчанія.
Кавалеръ посмотрѣлъ на него удивленно. Тотъ продолжалъ медленно, словно читая въ небѣ написанныя слова:
— Я овладѣю силами природы, земными, водяными, огненными и воздушными! Я овладѣю сердцами людей, ихъ душами, ихъ волею. Я сдѣлаюсь могущественнѣе Цезаря, Александра и Тамерлана — и на землѣ настанутъ благость, миръ и кротость!
— Ты овладѣешь прежде всего самимъ собою, своими страстями и желаніями и освободишь свой духъ.
— Да, конечно! — отвѣтилъ Іосифъ уже обычнымъ тономъ и принялся за кофей.
— Потому что это большое искушеніе — власть, особенно власть духа. Одно изъ трехъ искушеній Іисусу.
— Но я чувствую въ себѣ такую силу!
— Сила въ тебѣ велика, тѣмъ осторожнѣе нужно съ нею обращаться. И потомъ не слѣдуетъ забывать повиновенья. Кто не умѣетъ повиноваться, едва ли сможетъ повелѣвать.
— Развѣ я когда-нибудь нарушалъ послушаніе? — спросилъ Іосифъ, ласково беря за руку Аквино.
Тотъ задумчиво посмотрѣлъ за бортъ.
— Іосифъ, тебѣ предстоитъ великая будущность, но и великія исиытанія, но Богъ тебѣ поможетъ.
Бальзамо тряхнулъ волосами, будто онъ былъ такъ увѣренъ въ своихъ силахъ, что почти не нуждался въ помощи, и ничего не отвѣтилъ.
Кофей уже простылъ, ромъ былъ выпитъ, на синемъ-синемь небѣ будто воочію вращался звѣздный кругъ; отъ Юпитера шелъ блѣдный столбъ въ водѣ разбиваемый ночной рябью, и теплый, почти удушливый вѣтеръ доносилъ широкими потоками изрѣдка горьковатый запахъ померанцевъ. Они приближались къ Испаніи.
4
Шелъ уже второй годъ, какъ уѣхалъ Іосифъ и все не возвращался. Старый Бальзамо схватилъ гдѣ-то злокачественную лихорадку, которую не выдержалъ его уже некрѣпкій организмъ. Послѣ смерти мужа, Феличе сама вела торговлю, расплатилась съ кредиторами и наняла знающаго приказчика. Но, конечно, она думала, что было бы гораздо лучше, если бы скорѣе вернулся сынъ и взялъ все въ свои руки. Особенно теперь, когда она и сама свалилась съ ногъ и совершенно не знала, какъ окончится ея болѣзнь. Съ отъѣздомъ Іосифа и смертью стараго Пьетро сами комнаты стали какъ-то темнѣе, меньше и казались болѣе пыльными и затхлыми. Феличе лежала на той же кровати, гдѣ родился Іосифъ, покрытая тѣмъ же одѣяломъ, и печально думала о своей одинокой теперь жизни и, можетъ-быть, близкой смерти. Вдругъ она услышала, какъ брякнуло кольцо у входной двери, еще разъ, еще… сильнѣе — и въ комнату быстро вошелъ коренастый молодой щеголь такихъ лѣтъ, когда уже нужно бриться черезъ день. Онъ быстро подошелъ къ кровати, отдернулъ пологъ.
— Джузеппе, дитя мое!
— Милая мама, добрый день.
Феличе смѣялась и плакала, осыпала сына поцѣлуями, разсматривала его лицо, носъ, глаза, губы, даже ощупывала, какъ слѣпая. Іосифъ смахнулъ слезу и сталъ разсказывать свои странствія, но казалось, Феличе ихъ не слушала, а только смотрѣла на это лицо, на эти глаза, будто она завтра же должна была ихъ потерять и хотѣла теперь насмотрѣться досыта. Сердце ея не обмануло: она не увидѣла больше сыновняго лица радостно и спокойно, а если и замѣчала его, то въ разодраиныхь видѣніяхъ предсмертныхъ мукъ, потому что бѣдная женщина умерла въ ту же ночь, словно ея организмъ не выдержалъ радости. У нея было спокойное и довольное выраженіе, какъ у человѣка, который дождался хозяина, заперъ двери, передалъ ключъ владѣльцу и мирно ушелъ домой.
Джузеппе не былъ хозяиномъ, который вернулся въ наоиженный домъ. Непосѣдливость, любопытство и стремленіе къ знанію увлекали его дальше. Впрочемъ, это желаніе поддерживалъ въ немъ и кавалеръ д’Аквино, пріѣхавшій съ нимъ въ Палермо. Ликвидировавъ родительскую торговлю и снявъ положенный трауръ, Іосифъ отправился въ Римъ, снабженный рекомендательнымъ письмомъ къ графу Орсини. Это было весною 1768 года.
Папскій Римъ, несмотря на духовный санъ государя, жилъ весело и сво бодно. Іосифъ бѣгалъ первые дни какъ сумасшедшій, осматривая памятники языческой и папской старины, пьянясь пышностью богослуженій и процессій, или глядя черезъ окна кофеенъ на суетящійся и будто всегда карнавальный народъ.
Бывалъ онъ только у графа Орсини, не прерывая заброшенныхъ-было первое время по пріѣздѣ занятій. Кромѣ общей пестроты и оживленности улицъ, его не мало привлекали окна магазиновъ, ремесленныхъ заведеній, гдѣ, казалось, были выставлены предметы, свезенные со всѣхъ концовъ міра. Жаръ не былъ особенно жестокъ и позволялъ Іосифу гулять по городу даже въ тѣ часы, когда римляне по привычкѣ отдыхаютъ послѣ обѣда.
Однажды, проходя по эстрадѣ Пеллегрини, Іосифъ замѣтилъ въ окнѣ одного литейщика чугунное кольцо, украшенное стариниыми эмблемами, напомнившими ему его давнишній сонъ. На порогѣ стояла дѣвушка дѣтъ пятнадцати, съ веселымъ и живымъ лицомъ, озабоченно и удивленно глядя на замѣшкавшагося молодого человѣка. Она спросила, не можетъ ли чѣмъ служить синьору, при чемъ тутъ же прибавила, что отца, Іосифа Феличьяни, въ лавкѣ нѣтъ, а она сама, дочь его — Лоренца. Бальзамо представился въ свою очередь и спросилъ насчетъ кольца. Лоренца сказала, что она не знаетъ, за сколько отецъ продаетъ эту вещь, и чтобы, если господину не трудно, онъ зашслъ завтра утромъ.
— Тогда отецъ будетъ здѣсь, и вы съ нимъ потолкуете.
— Хорошо. И синьора Лоренца будетъ завтра тутъ?
— Синьора Лоренца? Не знаю. Развѣ это васъ интересуетъ? Имѣйте въ виду, что синьора Лоренца прекапризное существо и никогда не можетъ сказать, что она будетъ дѣлать черезъ минуту.
— Будемъ надѣяться, что завтра мы увидимся. Итакъ, до завтра.
Лоренца сморщила носъ и присѣла, при чемъ Іосифъ замѣтилъ, что дѣвушка немного хромаетъ на лѣвую ногу. Давъ покупателю отойти нѣсколько шаговъ, она окликнула его:
— Послушайте, господинъ въ зеленомъ кафтанѣ! Вы не думайте, что я совсѣмъ глупая дѣвочка, и меня можетъ провести любой молодчикъ. Мнѣ уже пятнадцать лѣтъ, и я отлично понимаю, что вы вовсе не Бальзамо и даже не Іосифъ.
— А кто же я по-вашему?
— Вы — графъ!
— Отлично. Какъ же моя фамилія?
— Фамилія? Ахъ… да… фамилія. Ну, хотя бы Каліостро.
— Почему же именно Каліостро? — спросилъ Іосифъ, раздувая щеки оть смѣха.
— Не смѣйтесь, пожалуйста. У меня есть тетка Каліостро.
— Графиня?
— Ахъ, нѣтъ! Если-бъ она была графиней!
— Что же бы тогда было?
— Я была бы графининой племянницей! Нѣтъ, правда, вы не отпирайтесь, что вы — графъ. Я это вижу по глазамъ. Только вы — скупы и, думая, что отецъ возьметъ съ васъ дороже за то, что вы — графъ, скрываете свой титулъ. Вотъ и все! Но я васъ выдамъ папѣ, будьте увѣрены.
— Какъ вамъ угодно. До свиданья, синьора Лоренца.
— До завтра, графъ.
— Каліостро?
— Каліостро.
Оба разсмѣялись, но на слѣдующее утро Лоренца, дѣйствительно, представила Бальзамо какъ графа Каліостро, и литейщикъ даже сталъ разспрашивать, не въ родствѣ ли молодой человѣкъ съ ихъ теткой Цезариной Каліостро. Кольцо
Іосифъ купилъ, но на слѣдующее утро пришелъ на эстраду Пеллегрини опять, уже въ качествѣ простого знакомаго. Лоренца въ одинъ изъ визитовъ Іосифа сказала:
— Синьоръ графъ, у меня есть къ вамъ маленькая просьба.
— Въ чемъ дѣло, синьора?
— Скоро настанетъ карнавалъ, любимое мое время… Я всегда гуляла съ нашимъ знакомымъ мѣдникомъ Труффи, но онъ такъ лѣнивъ, безтолковъ и неповоротливъ, что это отнимало для меня почти всю прелесть веселой прогулки… Вотъ если бы… впрочемъ, это слишкомъ большая для меня честь!..
— Вы хотите, крошка, чтобы я васъ сопровождалъ во время карнавала?
— Нѣтъ, нѣтъ. Я просто такъ сболтнула… я не подумала. Не обращайте вниманія.
Лоренца притворно краснѣла, опускала глаза, стыдилась, но по лукавой улыбкѣ видно было, какъ ей хотѣлось, чтобы Бальзамо понядъ ее и самъ предложидъ свое общество для веселыхъ дней маслениды. Лоренца присѣла и прибавила:
— Благодарю васъ, ваше сіятельство, благодарю васъ! Я постараюсь достать себѣ костюмъ, достойный васъ.
5
Лоренца была прелестна въ красной маскѣ; широкое зеленое платье «графини», какъ она выразилась, дѣлало почти незамѣтнымъ ея хромоту, и Іосифъ, которому все-таки было только двадцать пять лѣтъ, съ удовольствіемъ взялъ дѣвушку подъ руку, — и они отправились по улицамъ, сплошь наполненнымъ маскированной, кричащей, поющей толпой. Все пѣло, кувыркалось цѣловалось, ленты взлетали въ воздухъ, петарды трещали, свистки, гремушки, трещотки, барабаны раздирали уши, и на минуту, когда они вдругъ разомъ стихали, слышались струны гитаръ, будто кто въ бочку сыпалъ крупный горохъ, а въ ней гудѣлъ фаготомъ майскій жукъ. Выпущенные разноцвѣтные пузыри съ веревками летѣли, цѣпляясь и тыкаясь въ балконы, украшенные старыми коврами, кусками парчи и цвѣтными одѣялами. Надувая щеки, трубилъ арлекинъ передъ балаганомъ, а на занавѣсѣ другой, громадный, манернымъ пальцемъ указывалъ на входъ. «Алина, королева Голконды», «Посрамленный Труфальдино», «Сундукъ бѣдствій». Ребята грызли куполъ св. Петра, вытисненный на большихъ коричневыхъ пряникахъ; собаки, лая, отдыхали въ антрактѣ съ красными колпачками на ученыхъ головахъ. Обезьяна вычесывала сверху блохъ на маскированныхъ дамъ, бросавшихъ въ нее объѣдками яблокъ. Ракета! Разсыпалась розой, роемъ разноцвѣтныхъ родинокъ, рождая радостный ревъ ротозѣевъ. Колеса кружились, качели, коньки, юбки нарусомь, чудки, полоски тѣла над ь ними. Кто-то качаетъ высоко верблюжью морду, какъ насосъ. Всѣ шарахаются разомъ, будто самъ Климентъ XIII пастырскимъ помеломъ перегоняетъ паству съ мѣста на мѣсто. Съ горы льется ручей, пестрый, словно кухарка вылила ведро, гдѣ куски и томата, и моркови, и зеленаго лука, капуциновъ, свеклы и краснаго перца, и жирная жидкость. Ахъ, серенада въ бесѣдкѣ! А она на слонѣ двигается, будто сейчасъ всѣхъ раздавитъ. Трескъ вѣеровъ, — арлекинъ сдѣлалъ неприличный жестъ. Блестятъ глаза и густо хрустальный смѣхъ исчезаетъ въ повечерѣвшемъ небѣ. Загорѣлись фонтаны. Кавалеры брызжутъ на пискливыхъ маркизъ и китаянокъ. Бубенчики. Лопаются трико. Все темнѣе. Виденъ мѣсяцъ. Гдѣ же мечеть? Онъ одинъ повисъ безъ минарета. Съ Палатина потянуло свѣжей землейи травою. Прощай, день! Сосѣднее Аvе Маrіа звякаетъ, какъ мирное стадо. Облако такъ тихо стоитъ, будто бы не знаетъ, плыть ли дальше, или вернуться, или какъ бѣлый подолъ опуститься на площадь.
